Никак он? Ну точно!

Петр в сердцах выругался, швырнул в козла куском смерзшегося снега. Тот отшатнулся, повернул прочь.

Идти стало еще труднее: каждый шаг отдавался болью.

Впереди замаячил знакомый двухэтажный дом. На доске синей краской выведено: 64.

Петр глянул на верхние угловые окна и от досады покрутил головой: огня нет, значит, не стали ждать, разошлись. Чтобы окончательно удостовериться в этом, он все же поднялся по темной лестнице, постучал. За дверью — тишина.

Походив минут пять возле дома, Петр почувствовал, что окончательно промерз, проголодался, устал. Да и глупо торчать на одном месте. Кто-нибудь обязательно приметит: проулки-то узкие — из окна в окно за руку здороваться можно.

На Богомоловской, помнится, есть ларек, в котором допоздна торгуют колбасой и печенкой. Надо идти туда.

У ларька с жестяным кренделем над входной дверью Петра признал мужик в валяных ходочках на босу ногу, в стареньком тулупе, наброшенном на исподнюю рубаху. И Петр его признал: Дмитрий Иванович Морозов. Было дело, в одной кузнечной артели на Путиловском трудились. Потом Морозов перебрался в паровозо-механическую мастерскую, стал учиться на токаря. Человек он степенный, рассудительный, но с мастерами неуступчивый.

— А я тут рядом живу, — чуть шепелявя, доложил Морозов. — Выскочил за харчами. Может, откушаем вместе? А? У меня знакомые люди сошлись. Путиловские. Чужих нет.

— Можно, — не стал отказываться Петр.

В тесной прокуренной комнатенке у тусклой лампы сидели трое. Все молодые — лет по двадцати пяти, не более. Лицо одного показалось Петру знакомым. Да это же Василий Богатырев, молотобоец.

— Гляди ты, ёкан-бокан, — поднялся ему навстречу Василий. — А нам как раз ученая голова нужна — задачку решить.

— Смотря какая задача, — Петр снял пальто и прошел к столу.

— В том-то и дело, — согласился Богатырев. — Тут, значит, такое дело: замучил Гайдаш Петруху Акимова штрафами… Его вот, — хлопнул он по плечу краснощекого, стриженного скобкой пария в замызгашюй тельнице с нашивными карманами. — Чуть не половину денег удерживает! Под разными видами…

— Да ты погоди, — остановил его Морозов, самый старший в компании. — Так нельзя. Человек с холода. Ему согреться надо.

— Верно, — засмеялся Василий. — Сядем, ёкан-бокан. У нас и перегонка имеется. Наполнить?

— Наполни, — согласился Петр. — Только немного. На два пальца.

Теплую еще колбасу ели молча, макая в горчицу или посыпая крупной солью.

— А это — Сема Шепелев, — запоздало представил Богатырев третьего. — Из паровозо-механической мастерской. Токарь. Не смотри что тихий. Тронется с места — гоп-человек!

Шепелев худ, на лицо приятен; темная бородка идет ему. Неплохо бы и Акимову завести такую, а то у него подбородок начинается сразу под нижней губой.

— Что же Гайдаш? — напомнил Петр. — По-прежнему механическую в страхе держит?

— Ага, — с готовностью подтвердил Акимов. — Новые сверла дают только за угощение в трактире. На старом долго не продержишься. Крутись не крутись — брак сделаешь. Тут тебе и первый штраф. Недовольным скажжешься — второй. Выйдешь на двор по нужде — самовольная отлучка. Папироска во рту — пожарную осторожность нарушил. Нет масла в лампаде — украл. Поставит на сверхурочные работы, а в бумаге покажет один цеховой оклад. Говорит: это за провинности твои. Другие мастера тоже штрафуют, но не догола.

— И что же — Гайдаш записывает штрафы в расчетную книжку? Когда, за что наложено взыскание, кем?

— Вот еще! — удивился Акимов. — У них всего-то одна тетрадь.

— Шнуровая?

— Да вроде нет. Тетрадь и тетрадь. Толстая такая, клееная.

— Из клееной листы можно выдрать. В расчетной книжке — пусто. Вот и получается, что штрафа не было.

— Как это?

— А так… Сам подумай. Нет уж, записей надо требовать. Непременно! Это и законом оговорено.

— А разве есть такой?

— Есть.

До недавнего времени Петр и сам не знал, что существует устав о порядке денежных взысков за провинность в рабочих заведениях. Побывав в сапожных мастерских по Обводному каналу, он с возмущением принялся рассказывать Ульянову: «За все штраф! Ушел на минуту — штраф, плохой товар, шить нельзя, а плохо сшил — тоже штраф! Каблук на сторону посадил — опять штраф…»

«Ну, каблук-то на сторону сажать не следует, — улыбнулся Владимир Ильич. — А насчет штрафов советую почитать вот в этой книженции: „Устав о промышленности“», — и протянул Петру одиннадцатый том российского «Свода законов».

Тогда-то Петр отчетливо понял, что законником должен быть не только помощник присяжного поверенного, но и любой уважающий себя марксист…

— Закон принят в июне 1886 года, — начал объяснять Петр. — По требованию рабочих. Против штрафных грабежей поднялись тогда на Никольской мануфактуре, на других фабриках Владимирской, Московской, Ярославской губерний… Закон составлен в пользу заводчиков. Но есть в нем оговорки, которые защищают некоторые права рабочих. Беда, что мало кому они известны… Давайте разберем штрафы Акимова. Мастер не дал новое сверло, изделие испорчено. Была ли тут небрежность Акимова? Нет. Я не случайно спросил о небрежности. Она и только она по «Уставу о промышленности» может быть наказана! Значит, Гайдаш не имел права на штраф, превысил власть, за что тоже предусмотрены взыскания… Далее. Акимов выразил мастеру несогласие с этим штрафом. Каким образом?

— Сказал да и все. Тихо-мирно.

— К нарушению тишины и порядка это не отнесешь. К непослушанию — тоже. Ведь мастер не дал сверло и сам нарушил договорные обязательства. Обвинение в краже лампадного масла и вовсе нелепо. Воровство — дело уголовное, под штрафы не подпадает…

Путиловцы жадно слушали Петра, понимающе переглядывались.

— И наконец, стачки восемьдесят шестого года возникли потому, что около половины заработанных денег уходило в штрафы. «Устав» определил: не брать больше одной трети. Даже если штрафов набралось сверх того. Но сверх устава писаного есть устав неписаный. По нему-то каждый мастер к получке должен удержать не менее десятой части заработка. Иными словами, десятину. Удержит больше — хвала ему. Дело подневольное. Они и стараются — и для хозяина, и для себя. Вот почему Гайдаш, не таясь, нарушает закон, установленный не нами, а, заметьте, высшей властью. Выходит, не Акимов, а мастер виноват перед нею. И не только он.

— Ловко! — восхитился Акимов. — Значит, и на него управа есть?

— Не очень большая, но все-таки… В каждой мастерской должна быть табель взысканий — с перечнем штрафных нарушений и положенных на них вычетов. Отлучка не может штрафоваться как прогул, а несоблюдение чистоты и опрятности — как неисправная работа. А Гайдаш, поди, за все берет одной ценой?

— Точно. У него такса — полтинник.

— Опять своеволие. Для того и предусмотрено записывать штрафы в расчетную книжку, чтобы их можно было оспорить.

— У кого?

— У фабричного инспектора, конечно! Его канцелярия обязана принимать рабочих каждый день в назначенное время.

— А он скажет: жаловаться на штрафы по закону запрещено, — размышляя вслух, негромко заметил Семен Шепелев.

— Правильно. Инспектора — народ каверзный, им палец в рот не клади. На хитрость лучше всего отвечать хитростью: мол, это не жалоба, это заявление. А заявление о нарушении закона — как раз по части фабричной инспекции. Тут она должна разбираться.

— Ну я теперь повоюю! — пообещал Акимов.

— Воевать надо с умом. Знаючи. Штраф — это не возмещение убытков хозяину, как думают многие, а суд хозяина над рабочим. Причем суд незаконный. Приняв «Устав о промышленности», министры, того не заметив, подтвердили это. Каким образом? А таким. Раньше хозяева брали штрафы себе безо всяких церемоний — будто бы за урон от рабочего. Теперь это запрещено. Теперь штрафной капитал можно употреблять только в помощь рабочему. При увечье, погорельцам, беременным труженицам, на погребение и другие случаи. Значит, урона не было. Хозяину, конечно, хочется сделать работника послушным, боязненным — вот он и наловчился штрафовать. Устав этого не запрещает. Но ведь ясно: раз штрафы идут не хозяину, значит, он ничего не потерял. Значит, пособие рабочим — не его жертва, а заводские накопления. И не подкормышам начальства они предназначены, а тем, кто попал в беду. Одно с другим связано. Станешь воевать за свой штраф, так уж воюй за все, что положено. За человеческое достоинство.