Идем дальше. Поскольку в условиях децентрализации уже сама идея руководства из одного центра отпадает, значит, мы должны договариваться о…

Ох, как все запутано! — он обхватил голову, ведь даже при руководстве из одного центра не все шло гладко! Больше не могу!

И не надо, быстро согласилась я, хватит на сегодня! И включила радио.

Шестая — «Патетическая» — Чайковского.

Странно, наши станции передают самую чудесную музыку чуть ли не глубокой ночью.

Он и теперь у меня перед глазами. Оперся локтем о стол и спрятал лицо в ладонях. Все тело дрожит от душевного и физического переутомления.

И следующую неделю он не мог по-настоящему работать. Подавленный, целыми днями бродил от стола к постели. Его все время клонило ко сну и мучили сильные головокружения.

Я смотрю на Мариан, которая не переставая ходит из угла в угол. Будто потерянная душа. То исчезает во тьме, то выходит к свету. Поблескивают стекла очков. Но я не знаю, открыты у нее глаза или зажмурены.

Успокойся, пожалуйста, прошу я. Ну что ты все время бродишь точно призрак. Присядь!

Мариан послушно села на постель, подогнув ноги. Она в черной шелковой пижаме. Не шевельнется. Словно Будда в очках. Я смотрю на ее бледное лицо и вновь погружаюсь в прошлое, оживляя его, связывая оборванную нить.

Из-за начавшейся тогда перестройки в Комитете по здравоохранению воцарилась порядочная неразбериха. Никто не знал, во что выльется эта реорганизация, и многие специалисты возвращались к себе в республики. В разгар суматохи он и получил несколько приглашений из-за границы.

Его приглашали в Копенгаген в Институт туберкулеза Всемирной Организации Здравоохранения, его приглашал Всемирный союз по борьбе с туберкулезом на должность секретаря исполкома. Но его звали и в Словению, где предлагали прочесть курс лекций в университете и взять на себя руководство санаториями в Приморье.

При таком количестве приглашений, шутила я, тебе придется четвертовать себя! А что же с Белградом?

Это самое важное, сказал он. Чего бы я только не отдал, плюнул бы на все приглашения в мире, если б мог по-настоящему работать дома! Попрошу встречи с министром.

Но еще до этой встречи положение прояснилось само собой. Децентрализация набирала темп, и у многих уже не было уверенности в том, что без него не смогут обойтись.

Совещание у министра. Участники его уютно расположились в глубоких креслах, пили кофе, курили, беседовали о разных, ничего не значащих вещах.

Убедившись, что толку из такой беседы не будет, он попросил слова.

Товарищи, я предлагаю поговорить откровенно. Отведаем, так сказать, неразбавленного вина. Я получил несколько интересных предложений. Мне хотелось бы знать, какие у вас планы в отношении меня. Чего вы от меня хотите? Я учту ваши пожелания и приму решение!

Он умолк. Потом спокойно потягивал сигарету, пережидая, когда схлынет поток комплиментов, планов и проектов. Из этой словесной лавины он понял, что все хотят, чтобы он остался в Белграде. Однако конкретной работы ему предложить не могут. Вот, правда, если он согласится на слияние с фтизиатрической клиникой…

Этого-то я и обсуждать не стану. Руководство делить я ни с кем не намерен. У меня есть горький опыт…

Но мы ведь собираемся преобразовать фтизиатрическую клинику в институт…

По существу это ничего не изменит. Еще что?

Планируется строительство крупного санатория на четыреста мест. Это позволит развернуться… Как ты считаешь?

Слияние с фтизиатрической клиникой исключается, это первое. Строительство санатория — пока только перспектива, это второе. Я же считаю, что нам следует решать вопросы кардинально. Все мы знаем, что следовало бы предпринять: отправить на пенсию нынешнего руководителя клиники. Коль скоро этого сделать нельзя, у меня есть конкретное предложение, которое всех устроит.

На мое место, продолжал он, вонзив взгляд в министра, и тот нервным движением стряхнул на ковер пепел, идет серб — свой человек. Нынешняя реорганизация продлится еще долго, такие дела за неделю не делаются! Используйте это время и отправьте нескольких человек за границу, на специализацию. Подготовьте своих профессоров-фтизиатров, не откладывайте! Позаботьтесь о смене!

Все протесты и уговоры после этого стали пустой формальностью. У всех отлегло на душе. А он вернулся в Словению.

Почему ты молчишь? — спрашивает Мариан. О чем ты задумалась?

Я вспомнила то время, когда он вот так бесцельно погрузился в ничто, в пустоту. Время, которое для зрелого человека с каждым днем становится все драгоценнее, которое необходимо использовать до капли. А его силы между тем оставались без применения! Ощущение, что дома ты никому не нужен, убивает. В Словении у него не было даже клиники, а санаторий еще только строился…

Идем-ка лучше спать, скоро рассвет.

Я до смерти устала и постараюсь больше ни о чем не думать. Не думать даже о том, что одни люди все силы отдают работе, а другие — заняты только собой. Он принадлежал к первым. Обществу, которое сумело бы правильно использовать его, и сейчас пригодились бы его обширные знания, опыт. И сейчас…

Все-таки мы чуточку поспали. Поедем в больницу?

Мариан считает, что слишком рано. Мы только помешаем врачам. Дай мне еще кофе, пожалуйста!

Я прекрасно знаю, что Мариан кофе не любит. Она нарочно медлит.

Ведь мы могли бы подождать и в больнице! Мне там как-то легче!

Судя по всему, мы слишком рано явились.

Мариан отдергивает шторы и настежь распахивает окна. Правильно, только так.

Я прилипаю к двери в его палату и осторожно пытаюсь ее отворить. Оглядываюсь на Мариан, да перестань ты метаться по комнате. Она выбрасывает окурки и перехватывает мой взгляд. Ну что?

Жестами я подзываю ее.

И когда она оказывается рядом со мной, я медленно, осторожно, опасаясь малейшего скрипа, отворяю дверь. Так и есть.

А чего мы, собственно, ждали?

Мы обе стараемся скрыть свое разочарование. В конце концов было бы уж слишком самонадеянно думать, что он проснется и нас узнает!

Я стою у двери, за которой таилось столько надежд.

Ну, ты будешь смотреть эти бумаги? — спрашивает Мариан, протягивая мне папку. Я ведь тебе говорила, что еще слишком рано. Пока не будет утреннего обхода… Впрочем, после снотворного мы все кажемся немного странными…

Стучат?

Да. Это — сестры. Мы уходим на веранду, не желая мешать им.

Молча стоим возле перил. Дым наших сигарет привольно плавает, гонимый слабым ветерком. Потом Мариан спрашивает, выйдет ли он еще на эту веранду, как два, нет, три года назад…

Вернувшись в палату, я просматриваю его дневники, письма и рассказываю Мариан о том, как мы переселились в Сежану.

Переоборудование больницы в полном разгаре. На письменном столе у него груды проектов. В кабинете пеленой стелется табачный дым. В доме непрерывно люди. Архитекторы, прорабы, поварихи. Все хотят помочь своими советами. Спорят, потом разбегаются по стройке и снова прикидывают, раздумывают…

Наш пострел везде поспел! — пытаюсь я вечером шутить.

Да, мне жалко своего времени, отвечает он, задумчиво глядя в открытое окно. В конце концов, у меня его не так уж много остается. Надо бы заняться своей работой, знаю! Но что поделаешь, если в данный момент я лишен такой возможности.

Его достаточно высоко ценили за границей, и Всемирная Организация Здравоохранения пригласила его как специалиста в Копенгаген.

Мариан хорошо помнит то время. Он писал ей в Париж, хотел, чтобы и она работала в институте борьбы против туберкулеза.

Я знаю, он рассказывал. Работа в институте сделала его совсем другим человеком, хотя он пробыл там всего несколько месяцев.

Прочесть тебе некоторые его письма, а?