…ну вот, теперь мое время снова нормально течет. Дома дни ползли, как улитки, а теперь мчатся. И помчатся еще быстрее, потому что работа целиком захватила меня! Я живу в атмосфере научного поиска. Атмосфере, которую я, к сожалению, вряд ли бы смог создать у нас. Работы, конечно, много, но условия великолепные, о таких можно только мечтать. Ты понимаешь, что я имею в виду.

Эти слова мне придется разъяснить. Она ведь не знает, что в первые послевоенные годы у нас не хватало даже самых обычных канцелярских товаров, не говоря уж о пишущих и счетных машинах, диктофонах и тому подобном.

И о зависти. Ее достаточно везде, но в этом институте работал дружный коллектив, и ей там не было места.

Лидия тоже была в той группе? — с любопытством спросила Мариан. Впрочем, почитай еще!

…Мир окутан серым туманом. В порту непрерывно воет сирена, чтобы корабли не столкнулись друг с другом, воет надрывно и тоскливо — у-у-у! Но мне это ничуть не мешает! Потому что мы с моей сотрудницей (помнишь Лидию из Бари?) только что закончили очень любопытный эксперимент. Трудились от зари до вари.

Не скучай! И чтобы ты не волновалась за меня, признаюсь, что работа здесь мне доставляет истинное наслаждение.

Потом он писал мне из Норвегии.

А через три месяца, если меня не подводит память, он вернулся на стройку, на которой мало что за это время изменилось.

Стоя на балконе, мы смотрели на двух рабочих, а те в свою очередь, опершись на лопаты, смотрели на солнце. Полдень? Может, хватит на сегодня? Они не спешили. Водопровод по-прежнему был только на бумаге. Денег ни гроша. И лишь груды проектов переносили с заседания на заседание. А без денег стройка не сдвинется с места. И с клиникой обстоит не лучше.

Не знаю, чем заняться. Оказался не у дел.

И все-таки тебе следует что-то предпринять.

Да, конечно…

Если ты считаешь, что зря тратишь здесь время, решайся и принимай приглашение из Женевы.

Но все эти переезды меня дьявольски утомляют. Мне уже под шестьдесят, а там потребуется определенная гибкость, она же никогда не была мне свойственна.

Два невыносимо долгих месяца перед отъездом в Женеву.

Однажды я вошла к нему, он сидел за письменным столом и листал какие-то бумаги.

Ты собираешься писать? — обрадовалась я. Меня никогда не покидала надежда, что он напишет курс лекций, подготовит учебник или еще что-то в этом роде. Пишешь?

Нет, просто разбираюсь.

А не хотелось бы?..

Мне трудно сосредоточиться. Попытаюсь.

После обеда он стал раскладывать пасьянс.

Не жаль времени?

Мало ли чего жаль!

Поднялся из-за стола и лег в постель. Среди бела дня.

Тебе нехорошо?

Да так. Голова что-то кружится, пройдет!

Значит, уже тогда, почти двадцать лет назад, у него начались приступы апатии, рождавшие во мне страх и печаль. Это случалось и позднее. Всякий раз, когда он чувствовал, что не может заняться настоящим делом и что…

Тише! Тише!

Что такое?

Сюда кто-то идет.

Мы разом повернулись к двери.

Два врача и старшая сестра. С сосредоточенными замкнутыми лицами. Слегка кивнули в ответ на наше приветствие и прошли в его палату.

Мы обе замерли. Я судорожно цеплялась за свою надежду. Мы будем упорно сражаться за его здоровье. Жизнь — вечный бой, твержу я себе.

Смотрю на Мариан. Лицо ее точно высечено из мрамора. Она не сводит неподвижного взгляда с ногтей, покрытых лаком.

Ты не знаешь, что у людей, когда им угрожает смертельная опасность, появляются сверхъестественные силы!

На ее поникшей голове лежит солнечный луч. Как белая бабочка на темном цветке.

Они вышли. Оба доктора и старшая сестра, серьезные, озабоченные.

Мы садимся вокруг столика посреди комнаты. Глотаем кофе, бог весть кем поданный, и курим.

Я не различаю их голосов. Заставляю себя сосредоточиться, вникнуть в слова, которые бьют мне в уши. Ригидность[8]. Нарушение мозгового кровообращения. Прогрессирующий процесс.

Я начинаю злиться. Не из-за этих слов, но из-за того, как они произнесены. Неужели они не хотят принять во внимание… В конце концов, течение болезни зависит и от…

Снова мы вдвоем с Мариан. Не помню, когда врачи ушли. Мариан с разгоревшимся лицом что-то мне втолковывает. Даже руками размахивает, хотя обычно она очень сдержанна.

Я говорю, что можно ожидать… Прости, тебе нехорошо?

Не знаю. Вот здесь где-то лежит тяжелый камень. Но ведь любую физическую боль можно подавить с помощью…

Пожалуйста! Возьми себя в руки. Ты не можешь вынести правды?

…разума. Значит, силой разума мы можем устранить болезнь.

Дети пришли вместе. Четверо его и мой. Когда они здесь, все по-другому. Мне стало легче, и теперь я даже могу разговаривать. Рассказываю им, как обстоят дела. И подчеркиваю главное: надо надеяться… В ближайшие дни все прояснится. А может быть, через неделю, через две…

Предлагаю сигареты. Ох, в самом деле, совсем из головы вон, что ты не куришь. А помнишь, как в прошлом году он быстро поправился?

Как не помнить!

Ну так вот. И на этот раз ничего страшного не случится, верно?

Они охотно верят мне и надеются, хотя трое из них врачи. Но сейчас они прислушиваются к моим словам.

Внушая им надежду, я сама собираюсь с силами. И я тоже убеждена, что все кончится хорошо. Ведь природа иногда творит чудеса! Об этом нельзя забывать!

Ну, пожалуйста, прошу тебя, не плачь! Ради отца ты должна быть сильной. Если ты дрогнешь, он лишится последней опоры, слышишь?

Мы разговариваем вполголоса, пытаемся обсудить наши повседневные дела, но снова и снова возвращаемся к тому, что нас тревожит.

Как он хорошо себя чувствовал, когда мы виделись в последний раз.

Может быть, мы поздно обратились к врачам?

А как было два года назад?

Это было три года назад!

Да, да, три года. Он тогда еще не совсем поправился, но уже сел за письменный стол, вот этот самый, и работал, работал…

Наконец они уходят. Поочередно прощаются. Завтра придут снова. Хочешь, я останусь с тобой?

Ни за что. Я тебе позвоню, если… да ведь ничего страшного не случится, не беспокойся!

После их ухода мы с Мариан сидим молча. Пустые — точно воздушные шары, из которых выпустили воздух.

А через три дня Мариан уезжает. Ее ждет срочная работа. Недобрые предчувствия одолевают ее.

Перед самым отъездом мы идем к нему. Мариан наклоняется, что-то говорит. И он на нас смотрит. Даже делает вид, будто все понимает. Улыбается. Потом пытается поднять свои жалкие, высохшие руки. Точно хочет сказать, смотрите, как хорошо я владею своими руками!

Ждем поезда на перроне. Сморкаемся, как будто у обеих сильный насморк. А может быть, это и от погоды. К вечеру температура так резко понижается.

Ну вот, мы обо всем договорились? Дома я бываю около десяти. Пожалуйста, звони!

Поезд трогается. Мариан стоит у окна. Светлая фигура в черной раме. А потом я вижу только ее вяло машущую мне руку. И вот Мариан уже точка, которую я с трудом могла бы различить, даже если бы у меня были совсем сухие глаза.

Всю дорогу домой пытаюсь избавиться от назойливых тревожных мыслей. Выравниваю ритм дыхания соответственно ритму ходьбы. Четыре шага — вдох. Полный, как у йогов, вдох. Следующие четыре — задерживаю дыхание, затем — долгий выдох. И снова. Без устали. До самого дома.

Принимаю снотворное и ложусь. Завтра — новый день.

Сразу после двух я отправляюсь в больницу. У лифта встречаю одного из наших знакомых, тоже врача.