После «беседы» со старостой коммуны каратели вывели сына и мужа на середину деревни и сожгли.

Возле моста через Меконг, в шестидесяти километрах от Пномпеня, царило оживление. Здесь раскинули лагерь те, кто возвращался в столицу. Куда ни глянешь — тележки с нехитрой утварью, их тянули сами люди. Колесом служило что угодно: ржавый автомобильный обод, маховик от швейной машинки, сбитый из поленьев кругляш, даже небольшой мельничный жернов.

Реже попадались повозки, запряженные буйволами. На раме велосипедов — ящик из досок и бамбука, в нем лежали мешочки с рисом или маниокой, спальные подстилки. Велосипеды часто тащили на ободах — полпотовская охранка порезала шины. Еще одна типичная картина — детские коляски, заполненные продуктами, посудой. Правительство предоставляло транспорт тем, кто ехал домой, однако многие так хотели побыстрее вернуться, что предпочитали добираться собственными силами.

У моста притулился рынок. Нет, купить в нем что-нибудь было нельзя, а обменять можно. За кусок мыла давали две дюжины бананов, за курицу — килограмм риса.

— Это первый у нас рынок. Разве я могла подумать, что опять будут рынки! — По лицу Сет медленно ползли слезы. — Сказать, о чем я сейчас мечтаю? О том дне, когда войду в класс — я по профессии учительница. Войду, а за партами — мальчики и девочки в школьной форме.

В этот момент ее окликнули. Сет радостно замахала рукой кому-то из рабочих, которые восстанавливали взорванный полпотовцами мост.

— Мы вместе учились в лицее. До свидания. В Пномпене обязательно разыщу вас, — крикнула, вылезая, попутчица.

Подошел паром. Наша машина въехала на него. Пока пересекали Меконг — широкий, полноводный, его не зря нарекли «отцом рек», — мужчина лет сорока отвечал на вопросы: почти все возвращались домой и беспокоились, что их ждет.

— Вы — наши помощники, народная власть надеется на вас, — говорил мужчина. — Не раз граждане информировали нас об агентах Пол Пота, которые пытаются затеряться среди возвращенцев. Палачей ненавидят все.

И вот мы опять на твердой земле. Последние километры пути. Наконец кхмерский солдат, проверив документы, отчеканивает:

— Можете ехать.

Мчимся по Пномпеню. Прямая улица освещена, вокруг ни души.

Останавливаемся у гостиницы «Пном». С давних пор она считалась лучшей в городе. При Пол Поте — с семьдесят пятого по семьдесят девятый год все гостиницы, кроме «Пнома», были закрыты.

Нас встречает директор отеля. После обмена приветствиями он предупреждает: могут быть перебои с электричеством.

Директор как в воду глядел: мы еще не успели получить ключи от номеров, а свет погас. На этот случай в гостинице припасены свечи. Я поднялся на второй этаж, нашел свою комнату, и тут лампочки опять зажглись. Я распаковал чемодан и лег на кровать. Но заснуть не мог, проходили часы, за окном уже стало светло, а перед глазами все стояла хрупкая в желтой блузке женщина.

А ведь я, казалось, был готов к этому: знал о трех миллионах убитых, о чудовищном заявлении Пол Пота: «Из восьми миллионов жителей Кампучии нам нужен только один».

Я знал, что страну многовековой культуры и высокой цивилизации превратили в гигантскую тюрьму, отбросили на столетия назад.

Один из немногих зарубежных журналистов, допущенных в те годы в Кампучию, корреспондент японского телеграфного агентства с недоумением задавал вопрос: «Где еще в мире есть государства без городов, без денег, без личной собственности и где еще заставляют работать двенадцати-тринадцатилетних детей?»

Другие западные журналисты ставили вопрос резче и откровеннее: где еще настолько жестоко истребляли целую нацию? Нацию прекрасную, трудолюбивую, мужественную. «Кхмеры, — писал французский исследователь Андре Миго, — отличаются миролюбивой душой, врожденным благородством, наивной и добродушной веселостью, которые составляют очарование этого милого и мягкого народа».

Еще в 1978 году я встречался во Вьетнаме с кампучийскими беженцами. Студент из Пномпеня рассказывал:

— Когда сменилась власть, наш университет сразу закрыли. Мои учителя и друзья один за другим начали исчезать. Я понял, что задумано истребить всех, кто «заражен» культурой. Я уехал в деревню и притворился неграмотным крестьянином. Благодаря этому остался жив.

Да, о том, что творилось в Кампучии, было известно. Но одно дело читать, слышать, смотреть по телевидению и совершенно другое — побывать в стране, увидеть собственными глазами.

Потом были другие встречи, поездки, впечатления. Но я, думая о Сет, задавал себе и окружающим один и тот же вопрос: почему прежние правители Кампучии решились на подобное варварство, на преступление против целого народа?

Постепенно стало ясно: только безжалостно истребляя людей, они могли рассчитывать на внедрение своей концепции общественного устройства. Надо было превратить человека в землеройную машину, убить в нем все человеческое. Шла погоня за утопией абсолютной уравниловки.

Никаких городов, они создают неравенство. Никаких социальных классов. Врачи, лекарства? Чушь — деревья и трава куда лучше всяких «западных ядов»! Квартиры, мебель? Буржуазный быт, с которыми следует раз и навсегда покончить; земля, в крайнем случае хижина на ней — вот что отныне твое жилище. Деньги подлежат немедленному уничтожению. Книги тоже, они напичканы буржуазными идеями. Образование? Ни к чему: лопата куда полезнее карандаша, нужно учиться одному — работать в поле.

Постулат Пол Пота гласил, что все без исключения достижения цивилизации — продукт либо империалистов, либо ревизионистов, к которым относили СССР, другие социалистические страны.

Преследовали, к примеру, тех, кто пользовался электричеством (в Кампучии не осталось ни одного выключателя, штепселя или электрического счетчика, который не разбили бы булыжником или молотком), носил очки.

— Я убивал каждого, у кого были очки, — признался на допросе «соансрок» (агент службы безопасности) по имени Сунтхи. И объяснил: — Если он в очках, значит, умеет читать. А у таких в голове вредные мысли.

Кто из нормальных людей мог поверить уверениям Пол Пота, что создаваемое им общество будет примером для всего мира, особенно для Азии? Никто. Следовательно, надо было уничтожать каждого способного мыслить человека, в первую очередь интеллигенцию, жителей городов, бывших государственных служащих. Те, кто получил образование выше начального, хоть раз выезжал за границу, знал иностранный язык, автоматически зачислялись в «третью категорию», что означало голодную смерть в джунглях или казнь.

Кого же оставляли в живых? Лишь «надежных» — темных, необразованных, в основном подростков, кто стал бы безропотным рабом. Но физически сильным рабом: попробуй с шести утра до десяти вечера гнуть спину на поле! Поэтому старых, больных просто ликвидировали. И подчас способами, до которых не додумывались даже гитлеровцы.

Олимпийский стадион построили в Пномпене специально для Азиатских игр 1966 года, тогда кампучийцы добились большого успеха — завоевали тринадцать золотых медалей, тридцать пять серебряных и пятьдесят семь бронзовых. Спустя десять лет полпотовцы занялись тут новым «видом спорта»: гонялись на грузовиках за заключенными и давили их. От футбольного поля и гаревой дорожки ничего не осталось.

Я разговаривал с офицером, который руководил изготовлением абажуров и сумок из… человеческой кожи. Он объяснил: провинция Сиемреап издавна славилась кожаными изделиями, и ему велели развивать это ремесло.

А любимым развлечением самого Пол Пота было закапывать в землю живых детей. Когда я услышал об этом в первый раз, то, честно признаюсь, не поверил. Но потом второй, третий собеседник говорили о том же. А в министерстве иностранных дел показали фотографию: садист-премьер и рядом маленький мальчик — его будущая жертва.

Красной от крови становилась вода в бассейне в окрестностях Баттамбанга, где разводили… крокодилов. В бассейн бросали человека, и каратели ставили на крокодилов, как на скаковых лошадей: кто быстрее «придет к финишу», то есть доберется до жертвы. Признанный фаворит почти триста раз оказывался первым.