В воздухе опять завыл самолет, снижаясь. Поблизости разорвалась бомба, и вторая… О стены вагона застучали осколки.

— Пойдем, поищем врачей, — говорю Шуре, — может, в бомбоубежище кого-нибудь найдем. Наверное, раненые есть.

До сих пор я никогда не была в таком месте, не представляла, как выглядит это сооружение.

Рабочий-железнодорожник привел нас к запасному ходу, что находился поблизости. Открыл тяжелый люк, и мы по вертикальной лестнице спустились в подземное помещение.

При тускло горевшей лампе увидели множество народу. Там было очень тесно и жарко.

— Врачи здесь есть? — спрашивает Шура.

Вместо ответа стали раздаваться голоса:

— Врачи, на выход!

— Есть на выход! — отозвалось несколько человек.

Тем временем вражеские самолеты улетели. Горели вагоны. Что-то взрывалось. Между эшелонами на носилках несли пострадавших в сторону привокзального медпункта. Кто мог идти — вели под руки. На перрон, слегка припорошенный снегом, укладывали в ряд тех, кто уже не нуждался в помощи.

По другую сторону вокзала, которого давно не существовало, находилось еще одно бомбоубежище. Оно было ближе других укрытий, и, естественно, когда объявили воздушную тревогу, пассажиры близстоящих эшелонов поспешили туда. И надо же было случиться такой беде: бомба попала в гущу столпившихся у входа людей. Туда-то и должны были спешить врачи. Там нужна была помощь десяткам, а может сотням, пострадавших.

Побежали к месту трагедии и мы.

Здесь раздавались стоны, крики отчаяния, плач людей, проклятия в адрес фашистов.

«Мамочка, родненькая моя, видела бы ты, что здесь происходит! Я тебя успокаивала, что не на передовой, в госпитале буду работать. Что ничего со мной не случится. А эти люди, отправляясь в недалекий путь, тоже надеялись, что ничего и с ними не случится…»

Мы с Шурой подхватили носилки, куда только что положили тяжелораненую девушку, и отнесли ее к медпункту, где десятки врачей уже приступили к оказанию помощи. И снова на место происшествия. Взяли под руки и повели раненного в ногу лейтенанта. Довели и обратно…

— Темкинцы, по вагонам! Поезд отходит! — услышали голос старшины.

Пришлось спешить к вагону, который находился впереди, далеко за пределами станции.

Собравшиеся возбуждены. Наперебой рассказывают о происшедшем. Жалеют, что не смогли помочь больше из-за отправки эшелона.

Впервые я увидела в слезах Клавдию Степановну, которая прибежала и уже на ходу поезда влезла в вагон. Она поразила всех известием о том, что осколком бомбы наповал убило Юрия Ивановича Павленко, нашего нового художественного руководителя.

Все произошло очень быстро и неожиданно. Когда разорвалась первая бомба, он сидел с гитарой на стуле в штабном вагоне и пел. Они с Клавой готовили новую концертную программу. Не успел отложить гитару, как напротив, в вагон соседнего поезда, упала вторая бомба. Большой осколок, влетевший в приоткрытую дверь, угодил в шею Юрия Ивановича, перерезав сонную артерию. Считанные секунды — и человека не стало.

Осколками той же бомбы ранило еще двоих наших сотрудников, которые находились в соседнем со штабом вагоне. Санитару из команды выздоравливающих «распахало» бедро сантиметров на двадцать, а работница кухни, кроме ранения в голень, получила еще и контузию.

Ну и дела! Все, что мы увидели сегодня, было ужасно! И ничего изменить и предотвратить невозможно. Лишь в утешение или оправдание происходящего напрашиваются слова: война есть война!

Долго не могли успокоиться от пережитого кошмара. А под утро на одной из станций состав снова задержали.

— Дальше ехать нельзя. На большом участке разрушены пути. Цела лишь немецкая узкоколейка, — объяснил железнодорожник.

— На долгую жизнь рассчитывали — свои узкоколейки понастроили! — возмущался кто-то на перроне, — Не вышло?!

Эта небольшая станция почему-то не охранялась зенитками. Как рассказывают жители, вражеские самолеты, зная, что им ничего не угрожает, прилетали и нагло носились над самой головой у людей, над эшелонами, чуть ли не касаясь крыш вагонов, и били из пулеметов в упор.

— Выгружайся! — объявил старшина.

Кроме нашего хозяйства, несколько вагонов занимали вещевые склады управления и еще какие-то воинские подразделения. Соседи-спутники, чтобы не задерживать состав, свое имущество перекладывали из вагонов прямо на перрон, вдоль железной дороги.

Майор Темкин не последовал их примеру.

— Вон видите лесок? — удивил он вопросом. — Все будем переносить туда.

Лесок, молодой березник, находился метров за триста. Мы с досадой посмотрели на начальника. Показалось, что он создает нам лишнюю нагрузку. Но только успели переместить имущество в указанное место, как неожиданно из-за леса появились два стервятника и стали поливать из пулеметов. Потом один из них поднялся и пошел в пике… Полетела бомба…

Мы увидели, как загорелось выгруженное на перрон. Люди пытались погасить огонь, разбросать горящие вещи, но пулеметные очереди не давали им приблизиться…

Мало что удалось спасти от огня, кроме того, несколько наших спутников получили ранения.

Мы же поняли, что напрасно обижались на своего начальника. А он ходил, нервничал и повторял:

— Вот видите, я им советовал — они не послушались…

С нами следовала погруженная на платформу лишь одна автомашина. Темкин пообещал, что скоро пришлет за нами транспорт, захватил с собой старшину и еще несколько человек, необходимых для организации работы на новом месте, и уехал на ней. Мы остались на попечение начфина Крутова.

Эх, дороги, дороги… фронтовые дороги! Сплошные препятствия, приключения и неожиданности. И ужасно досадно, когда спешишь, а тебя задерживают непредвиденные обстоятельства.

Не идут за нами машины. Уже неделю загораем на опушке леса.

И вот наконец появилась, но только одна, к нашему удивлению. Мы с Шурой обрадовались. Захватив вещмешки, поспешили забросить их в кузов. А приехавшие шоферы — завгар Тимошенко и Сапрыкин — заявили, что людей брать не велено, что прибыли только за хозяйственным мылом.

— Как это — не велено? — возмутилась Шура. — Мыло нужнее или люди? Там, наверное, задыхаются от работы, а мы тут дурака валяем!

— Раз послали за мылом, значит, нужнее мыло. А вы, пока есть возможность, отдыхайте, — посоветовал Сапрыкин.

— Спасибо. Мы уже отдохнули. Возьмите нас, хотя бы двоих, — прошу я.

Начфин тоже уперся и не пускает: «не велено», и все.

— Товарищ лейтенант, нам надоело здесь сидеть. Что будет, если уедем без разрешения? — спрашиваю Крутова.

— Ну и черт с вами! — махнул он рукой.

И шоферы предупреждают:

— Не пожалейте, что напросились. Там действительно задыхаются от работы. И обстановка очень «веселая».

Еще сказали, что в Брусилов должны завернуть. Забрать людей, выехавших туда из Киева. Что трястись в дороге и мерзнуть придется около суток. Но мы твердо решили — ехать!

Влезли в кузов, заставленный ящиками с хозяйственным мылом. Соорудили из них удобные сиденья. Поверх шинелей набросили белые полушубки с большими воротниками. И, привалившись спиной к кабине, с нетерпением ждали, когда тронется машина.

Кстати сказать, теперь мы были уже одеты в шинели и сапоги. Кроме того, на зимнее время, в связи с частыми переездами, нас утеплили полушубками и валенками.

Как ни спешили ребята, чтобы пораньше отправиться в путь, а справились только к заходу солнца.

Места незнакомы. На каждом перекрестке приходится спрашивать, как проехать на Брусилов. Вот после одной деревушки — вилка в три дороги. Куда? По которой? Встречный мужчина направил прямо, через лес. Сказал, что до ближайшего села будет не более трех километров.

Поле. Ближе к лесу машина входит в коридор из проволочных заграждений. Справа и слева знаки «заминировано!».

Нераскатанная проселочная дорога, присыпанная свежим снежком, вела по просеке. Погода стояла ясная, с легким морозцем. И, как по заказу, луна освещала все вокруг, неотступно следуя за нами.