— Не вижу препятствий, — Дмитрий уверенно приблизился, проворно расстёгивая ширинку на

чужих джинсах.

Коротко хохотнув, Щербатый накрыл его руки своими и оттолкнул, быстро приводя себя в порядок.

— В чём дело? — Сизов был растерян, смотря снизу вверх на нового знакомого.

— Побудь сегодня девочкой для кого-нибудь другого, — ласково потрепав мужчину по волосам, что

добавляло унижения к мерзкой фразе, он ушёл, оставив Дмитрия в одиночестве.

Сизов покинул клуб раздражённым, злым и жаждущим проломить лысый череп нового знакомого.

Он не попрощался с Леонидом, которого видеть хотелось меньше всего, ведь именно он, несомненно, будет в этот вечер «девочкой» его несостоявшегося любовника.

Обида за унижение не проходила, а образ Щербатого, звериный, сексуальный, грубый, не покидал

его мыслей.

И теперь, спустя неделю, эта скотина стоит перед ним и смотрит так, будто впервые видит. И в этом

взгляде тёмных глаз лишь равнодушие и абсолютное отсутствие хоть какого-то интереса.

— Ты? — Дмитрий сглотнул и резко поднялся, сжимая кулаки. В несколько шагов он приблизился к

Толику, злобно зыркнув на него сверху вниз. Щербатый задрал тяжёлый щетинистый подбородок и

вопросительно выгнул густую бровь.

— Дим, ты чего? — Рома подошёл к другу сзади и положил руку ему на плечо.

— Уволен, — процедил сквозь зубы Сизов. — Пошёл вон!

Щербатый хмыкнул, круто развернулся, задев близко стоящего генерального, и вышел из кабинета, не удосужившись закрыть за собой дверь.

— Сука! — Дмитрий скрипел зубами, глядя вслед удаляющейся фигуре, будоражащей его

воображение.

Выдохнув, он сбросил с плеча руку Смирнова и вернулся на своё место, нервно постукивая

пальцами по столу. Говорить и объяснять что-либо совершенно не хотелось. Лысая скотина, неожиданно появившаяся в его кабинете, разом спутала в голове все мысли, отчётливо выделив

только раздражение и острое сексуальное желание, скручивающееся внутри.

Глава 2

Толик Финогенов в свои тридцать четыре года не считал себя неудачником из-за того, что не имел

банковского счёта с кучей нулей и гонял на старенькой, но такой родной «девятке». Он просто жил, не сетуя на суку-жизнь, а выжимая из неё всё, что она позволяла выжать.

Отца своего он никогда не видел, да и не хотел, боясь не сдержаться и навешать папаше за все

материны слёзы, пролитые в подушку. Ещё подростком он остался единственным мужчиной в семье, потому что дед и дядя сгорели в старом деревенском бараке в компании своих собутыльников.

Бабушка после этого замкнулась в себе и не вылезала из огорода, стараясь занять себя работой, чтобы не вспоминать лишний раз о трагедии. Мать смотрела на бабкино затворничество несколько

лет, а потом, оставив московскую квартиру на Толика, забрала его младшую сводную сестрёнку

Ирину и уехала в родительский дом. Рядом с внучкой старушка оживилась и будто помолодела, нянчилась с девочкой, а когда та подросла, вбивала в её светлую головку знания, вспомнив о своём

двадцатилетнем учительском стаже.

Щербатый, тогда только вернувшийся из армии и ощутивший свободу, не забыл об ответственности

и, подавшись в органы, помогал своим любимым женщинам всем, чем мог. В сестре он души не чаял

и старался чаще бывать в деревне, чтобы видеть, как она растёт. Ирина, в противовес многим

поздним детям, росла послушной, исправно училась, скандалов не закатывала, а старшего брата, заменившего ей отца, боготворила. Мать, Антонина Ивановна, о втором родителе девочки

умалчивала и на вопросы о нём только качала головой.

Женщины возле Финогенова никогда не задерживались. Первая невеста испарилась, узнав о том, что

у него не может быть детей, а остальные жаловались на недостаток внимания. Мужчины в жизни

Щербатого появились в армии. Точнее, там появился только один, а потом захотелось попробовать

ещё и ещё.

Застукав в каптёрке вертлявого салагу Лёньку Костенко, отсасывающим у прапора, от недотраха

забывшего запереть дверь, Толик был в шоке. Он, конечно, слышал о зоновских петухах и армейских

невестах, но сам никогда не сталкивался с такими и даже не подозревал, что спит в одной казарме с

подобным отродьем. Только Костенко, судя по его нетерпеливым ёрзаниям, кажется, не принуждали, а скорее наоборот, что вызывало ещё больше отвращения. Финогенов не стал поднимать шум, молча

прикрыл дверь, а ночью выловил сопляка в сортире и хорошенько помял рёбра. Лёня на все вопросы

упорно твердил, что упал на скользкой плитке, Толика не сдавал, но обиду на него затаил.

Оправившись от побоев и убедившись, что Щербатый его тайну никому не выдал и не собирается

этого делать в дальнейшем, Костенко начал осаду крепости. Месяц он вертел задницей перед своим

сержантом, вешался на него по углам и норовил влезть в штаны. Финогенов готов был придушить

тощего назойливого голубка, но руки больше не распускал, опасаясь увлечься и действительно

отправить доходягу на тот свет. Лёня не был бы Лёней, если бы не добился своего — крепость пала.

В той же каптёрке, где началась их общая тайна, появилась ещё одна.

Толик был здоровым молодым парнем, которого в службе напрягало только отсутствие секса, но

напрягало так, что он уже почти поддался на провокации и откровенные заигрывания необъятной

медсестры из санчасти, любящей молоденьких солдат. И всё-таки он предпочёл тощую задницу

рядового Костенко, а не лишнюю тонну жира в белом халате, трескающемся по швам.

Оторвался Щербатый на салаге по полной, не сдерживаясь, тиская, сжимая и вдалбливаясь в

податливое тело. С девушками он никогда не позволял себе грубости, а новые горизонты, открытые

ему Лёней, манили своей свободой, раскрепощённостью и отсутствием тормозов. Костенко убивал в

Финогенове предрассудки и брезгливость, приучая к своему телу. Толик не хотел только получать, так что быстро освоил нехитрые действия, доводящие его сослуживца до полного изнеможения и

кучи внеочередных нарядов за сонливость в неположенное время. О прапорщике салага быстро

позабыл, а на попытки того возобновить былую связь лишь отмахнулся и приврал, что у его нового

любовника звание повыше будет, и он очень расстроится, если узнает, что его мальчика кто-то

домогается. Прапор был не идиот, к тому же жуткий трус, дрожащий за нагретое местечко, так что

отвалил и Костенко по возможности обходил стороной.

Красивым или симпатичным Щербатого можно было назвать, только порядком напившись палёнки, но Лёня млел от его звериной внутренней притягательности, от его резких грубых движений и

пугающей отчуждённости. Выпросив у демобилизующегося Финогенова домашний адрес, Костенко

снова появился в его жизни, когда уже сам стянул к чертям кирзовые сапоги и вдохнул воздух

свободы. Встречались они в те периоды, когда от Щербатого уходила очередная разочарованная

баба, не сумевшая нацепить ему кольцо на безымянный палец. Единственным мужчиной в его жизни

Лёня не был, да и не претендовал, потому что сам больше всего на свете ненавидел обязательства.

Первые годы после армии Финогенов не отказывал себе в удовольствиях, а потом будто пресытился

и стал разборчивее. Только Костенко получал доступ к телу в любое время на протяжении уже почти

пятнадцати лет, когда Щербатый не состоял в отношениях с какой-нибудь бабёнкой.

Возможно, Толик мог бы назвать Лёню другом, но друзей не трахают, и такой друг был у него один.

С Кириллом Антоновым они дружили с детства, живя в одном подъезде и наводя шумиху на всю

округу. С робкой девочкой Таней, учащейся с ним в одной школе, Финогенов познакомил друга ещё

до службы.

Кирилл был старше Щербатого на два года, поэтому сопливую девчонку, как он её называл, всерьёз

не воспринимал. Кто же знал, что через год он будет обивать порог её дома и добиваться