Однажды, после утреннего намаза, он взял зеркало и стал рассматривать себя в него и увидел в бороде несколько седых волосинок. Это открытие встревожило и опечалило его и он подумал: «Жаль, очень жаль, что так бесцельно и бесплодно провел часть своей жизни, губил доблестные войска, до сих пор не знал ни минуты отдыха и спокойно не выпил даже глотка воды. Вот и вестники смерти, седые волосы, ступили на твои телесные владения и возвещают с пыльных письмен о твоей кончине. Увы, сто раз увы! что нет у тебя дитя, которое наследовало бы твой трон и корону. И вот все это богатство и владения перейдут к твоим недругам.

Жаль, что эта жизнь непостоянна

И солнцевращение не вечно.

Думал я: когда подкосит старость,—

Сын меня возлюбленный поддержит.

Свято он исполнит долг сыновний,

Будет честь мою держать высоко...

Но ушли и жизнь и достоянье:

Недоступно мне мое желанье.

Опечаленный и расстроенный шах три дня провел в одиночестве, не принимал участия в правлении государством, вздыхал и горевал дни и ночи напролет. Это вызвало во дворце, среди военачальников, везирей, столпов государства и знати тревогу и волнение. А в народе поползли удивительные слухи.

Через три дня везири пришли к мнению, что премьер-министр Равшанрой, бывший постоянным собеседником, близким и доверенным человеком падишаха, к которому владыка благоволил за возраст и дружеское расположение как к отцу, должен был пойти к властителю и разузнать о причинах его печали. Премьер-министр склонился к просьбе своих друзей и отправился в шахскую комнату уединения. Привратники и караульные знали его как избранного собеседника шаха и поэтому не смогли воспрепятствовать ему. Он дошел до двора шахского гарема и попросил у служителей разрешения пройти к падишаху. Услышав голос премьер-министра, шах дал знак пропустить его. Войдя к шаху, Равшанрой почтительно поцеловал землю перед ним и, подобно сладкоголосому соловью, произнес следующие строки:

Какой ты ранен горькою бедою,

Что точишь лик свой розовой водою?

Какой ланитам нанесен грабеж,

Что море звезд на это солнце льешь?

О падишах! Пусть благополучно исчезнут причины твоих горестей и забот. О чем ты так печалишься?

Вновь Озодбахт стал проливать потоки слез и сказал:

— Как же мне не грустить и не печалиться — ведь большую часть своей жизни я провел бесцельно, разорил казну, погубил множество воинов, пока не завладел этими странами. А вот некому сменить меня, наследовать трон и корону. Опять недруги мои обретут независимость, и все мои старания окажутся напрасными.

Услышав такие слова и жалобы падишаха, Равшанрой открыл уста для увещеваний. Он сказал:

— Да продлятся твои годы и продолжится твое правление! Мысли эти грешные и внушенные самим дьяволом, они свидетельствуют о непонимании жизненных благ. Благодетель наш, ты сам говорил, что мир сей непостоянен и жизнь недолговечна. И если у падишаха нет сына, который сменил бы его и наследовал ему, он не должен горевать и печалиться в этом двухдневном мире, и пока длится жизнь, проводить ее надо в радости и веселье и каждый миг считать за благость.

Если все твои желания сводятся к стремлению иметь сына, то должен ты утром и вечером, во всякое время дня и ночи молить создателя об этом, раздавать милостыню дервишам и обездоленным, освободить из темниц безвинно осужденных, чтобы за эти твои благие деяния Всевышний сжалился над тобой и засветил твой светильник.

Так мягко уговаривал он шаха. Этот человек увещевал его до тех пор, пока своими наставлениями не стер с зеркала его души ржавчину печали и тоски и пока не успокоилось сердце падишаха. Шах заговорил доброжелательно и осведомился о здоровье военачальников и знати.

Равшанрой почтительно поцеловал землю перед ним и сказал:

— Они возносят молитвы создателю и правят страной и лишь одно их печалит в данное время. Это то, что они лишены возможности припасть к стопам великого султана.

Падишах ответил:

— Завтра утром я войду во дворец и сяду за беседу с верными моими людьми.

Поблагодарив повелителя за доставленную ему радость, Равшанрой покинул падишаха, обрадовал военачальников доброй вестью и велел слугам разойтись по своим делам.

Падишах очень сожалел, что так поступил... и чтобы развеять дурное настроение, стал устраивать прогулки и обратился к беседам. Но все же он часто задумывался и не мог заставить себя не делать этого... пока в одной из книг не прочитал следующее: «Если человеком овладеют мысли или какая-нибудь важная необходимость, и он никак не может от них освободиться, то должен отправиться на кладбище и прочитать там Фатиху — первую суру Корана. Возможно, тогда он отойдет душой, прольет несколько слезинок и сердце его смягчится, и мысли успокоятся».

После этого Озодбахт решил пойти на кладбище. Он дождался наступления ночи, сменил свою одежду и, захватив горсть серебра и золота, один отправился в путь и оказался за городом.

Дойдя до кладбища, он прочитал Фатиху и пошел дальше. Посреди кладбища он увидел площадку, своеобразную террасу, где ярко пылал костер. Шах сказал себе: «Определенно, там сидит или чужестранец, оставивший родные места, или какой-нибудь бедолага, или же дервиш, ищущий уединения, избегающий общения с людьми и избравший своим приютом именно это место». Приблизившись к террасе, шах увидел четырех дервишей в ветхой, потрепанной одежде. Они сидели на досках у четырех колонн, и каждый напоминал собой цаплю, спрятавшую голову под крыло. Сложив руки на согнутых коленях и опустив голову на них, они погрузились в глубокое море молчания, отрешившись от окружающего мира. На надгробье мерцал светильник, напоминая своим светом сердце одинокого странника, разлученного с друзьями и родиной, охваченного безысходным горем, нищетой и бесприютностью, отягченное и измученное печалью и тяжкими думами.

Падишах вспомнил слова давно ушедших, сказавших:

Уединение дервишей сравнимо с пышным цветником,

И будет царственно возвышен, кто к ним сочувствием влеком.

Я должен подойти к ним, услужить им как-то и согреться их теплом.

Шах хотел уже подойти к ним, но разум предостерег его: «Не будь простаком! Не зная, кто они и не проверив их, как можешь ты довериться им! А если это волки в овечьем обличий или дивы в человеческом образе?»

Вдруг один из дервишей чихнул и вознес восхваления создателю. Остальные дервиши встрепенулись и пожелали тому благополучия. Один из них встал, поправил свет в светильнике и опять сел на свое место.

Озодбахт подумал: «Ну теперь тайное станет явным»,— он приблизился к террасе, сел на надгробный камень, навострил уши и устремил взор на этих людей.

Один из дервишей сказал своим товарищам:

— Братья, в эту ночь мы — четверо несчастных, разлученных с родиной, испытавших великие муки и горести, словно Меджнун^[4] устремившихся в бескрайние степи, не знавших ни минуты покоя, подобно селевому потоку, наконец повстречали друг друга. И неизвестно, какие еще бедствия, по воле рока, посыплются на наши несчастные головы. О, почему мы оказались в силках напастей? Давайте скоротаем лучше ночь, послушав историю каждого из нас. А завтра будет видно, что нас ожидает.

Дервишам понравилось это предложение, и они сказали:

— Хорошо, если бы ты сам начал рассказывать о себе, но с условием, что будешь говорить только правду!

И вот дервиш, терзаемый горем, опустился на колени и, словно весеннее облако, стал лить слезы, оплакивая свою несчастную долю, и сладкоречивый попугай его языка приступил к рассказу: