Она еще какое-то время помечтала, а затем стала составлять список вещей, необходимых для поездки в Европу. Раневская все любила делать заранее.

В этот же день на ученом совете музея обсуждались вопросы, связанные с венской командировкой.

Уже традиционно ученый совет вела Кира Юрьевна Яблокова – директор Городского музея. Дама пенсионного возраста, прошедшая непростой карьерный путь, начавшийся с должности инструктора райкома комсомола. Она много лет проработала чиновницей Министерства культуры и, наконец, еще будучи на высокой должности в министерстве, подготовила себе окончательную площадку для комфортной жизни – Городской музей. Она успела в первые годы независимости Украины добиться капитального ремонта здания и восстановления старинных интерьеров особняка в их аутентичном виде. Можно сказать с уверенностью: благодаря Яблоковой Городской музей стал единственным музеем города, а то и страны, находящимся в достойном состоянии. Коллекция и фонды размещались в двух зданиях, и сохранность экспонатов была на должном уровне.

Все эти положительные моменты не отменяли того очевидного факта, что Яблокова была диктатором. Любые проявления свободомыслия и инакомнения в ее хозяйстве пресекались немедленно и жестко. Поэтому оставались работать исключительно послушные, тихие и безропотные сотрудники. Остальные, пусть и образованные, и со степенями, и с публикациями, были вынуждены покидать храм культуры. Изнутри музей напоминал театр, где работа называлась служением и в связи с тем, что коллектив был преимущественно женским, процветали интриги. Кроме того, главным режиссером этой небольшой «театральной труппы» была Яблокова, и только она решала, кому играть главные роли в музейной жизни, а кому оставаться четвертой ногой дракона на подмостках храма.

Елизавета Раневская уже десять лет работала в этом террариуме единомышленников. Начала она свою карьеру в только что отремонтированном музее, где нужно было развивать научную и экскурсионно-массовую деятельность. Лиза с горящими глазами и бьющимся сердцем бросалась выполнять любое задание. Ей, выпускнице Академии художеств, тогда казалось, что она служит в Храме Искусства. Именно так, с большой буквы. Постепенно взрослея, обучаясь и сталкиваясь с проявлениями деспотизма Яблоковой и с холуйской покорностью коллег, Раневская стала задавать себе вопрос: так ли сильно она любит свой музей, чтобы превратиться в серую моль с мертвыми глазами? Такими она воспринимала некоторых сотрудниц, проработавших здесь всю жизнь или много лет. Нет, такой участи для себя Лиза не хотела. Она в глубине души уже начала прощаться с дорогими ее сердцу стенами, когда все разрешил случай.

В последние годы мировое музейное сообщество привлекало украинские музеи к сотрудничеству. И вот в прошлом году был создан украинский отдел Международного совета музеев (ИКОМ). Поскольку Лиза владела несколькими языками вполне сносно, а английским и французским в совершенстве, то ей решили доверить переписку с главным офисом Международного совета музеев, который находился в Париже. В результате ее активного включения в деятельность ИКОМа она как-то незаметно стала представлять Украину на всяких международных семинарах, конференциях и круглых столах. Ее доклады оказались настолько актуальны и интересны, что это было замечено руководством ИКОМа, и Лизе предложили приехать поработать в парижской штаб-квартире.

Когда на стол Яблоковой легло заявление об уходе от Раневской Елизаветы Александровны в связи с переходом на другую работу, директриса музея крепко задумалась. Она понимала, какие огромные возможности открываются перед «этой девчонкой», как она называла Раневскую про себя, и не хотела этого допустить. Изменить ситуацию могло только одно – новое назначение «этой девчонки» в музее, причем на такую должность, с которой не убежишь. Тем более на горизонте давно маячил Шанаев со своим предложением о создании отдела редких старинных инструментов. Яблокова не просто попросила Раневскую возглавить этот отдел, но еще и прозрачно намекнула, что она не Горец, который будет жить вечно и вечно руководить музеем, а, дескать, своей преемницей она видит Лизу. Конечно же, Кира Юрьевна лукавила. Она собиралась возглавлять учреждение еще… сколько Бог даст! И кандидатуру возможного преемника еще не выбрала. Но, предложив Лизе должность завотделом и намекнув на будущий взлет ее карьеры, она сменила по отношению к ней свои обычные барские замашки, сделав вид, что теперь Раневская не просто подчиненная, а соратница.

– Давайте окончательно подведем итоги! – Голос Яблоковой звучал холодно, по-казенному. – Елизавета Александровна нам сейчас перечислит те вопросы, которые ей нужно решить с Геллертом. Разумеется, ей в этом будет помогать наш уважаемый даритель, практически член нашей музейной команды, Григорий Петрович Шанаев!

Даритель церемонно раскланялся всем членам ученого совета.

Раневская, как и все, посмотрела на Шанаева. Этот мужчина – лет сорока с лишним, который явно красил волосы, чтобы скрыть раннюю седину, ставший темным шатеном с внимательным взглядом карих глаз, – ей не нравился. Если бы кто-нибудь попросил ее объяснить, почему Григорий Петрович ей неприятен, она бы толком не смогла ничего сказать. Но было в нем что-то неуловимое, что настораживало Лизу. Она (про себя) безоговорочно определила его в семейство пресмыкающихся, поскольку манера дарителя вести беседу с Яблоковой была такой, какую та лучше всего воспринимала: подобострастной, с повышенной долей раболепия. Когда Шанаев оборачивался и смотрел на остальных сотрудников музея, в его глазах проскальзывала насмешка. На Лизу он поглядывал так же, как удав Каа смотрел на бандерлогов, прежде чем их проглотить. Возможно, он, как и положено удаву, считал себя вершиной пищевой цепочки. Девушка вспомнила любимую сказку «Маугли»: «Каа не был ядовит; он даже презирал ядовитых змей, считая их трусами; вся сила питона зависела от его величины, и когда он охватывал своими огромными кольцами какое-нибудь создание, для того наступал конец».

Меж тем разговор на ученом совете шел в русле, важном для Раневской. Поэтому она убрала свои ощущения подальше и стала слушать тот фактаж, который сейчас излагал антиквар.

– Уважаемые коллеги! Поскольку я не музыкант, мне пришлось долго и упорно консультироваться с профессиональными исполнителями, чтобы понять, почему сегодня так востребованы старинные музыкальные инструменты. Именно этот феномен невероятной популярности старинных инструментов у сегодняшних исполнителей и создал прецедент, когда коллекция, подаренная мной музею, моя антикварная коллекция – заметьте! – будет не просто храниться в стеклянных витринах, а станет живой, на инструментах будут играть, а музей получит средства и славу! Это подлинное чудо, не правда ли?

– Сколько пафоса! – шепотом произнесла на ухо Лизавете сидевшая рядом заведующая фондами Алла Майсак.

Она воспринимала всю эту новую волну скептически. Ведь с созданием нового отдела старинных музыкальных инструментов ей только прибавилось работы, а Майсак предпочитала те времена, когда работы было немного: старая коллекция, никаких поступлений – сиди себе за сейфовыми стенами фондохранилища, читай книжку, вяжи платья, фейсбучься, получай удовольствие.

– Датой возникновения «исторического исполнительства» принято считать 11 марта 1829 года, – продолжал Шанаев, глядя в листки заготовленного доклада, – когда впервые после векового перерыва под руководством двадцатилетнего Мендельсона-Бартольди в Берлине прозвучали «Страсти по Матфею» Баха, что открыло эпоху триумфального возрождения музыки этого великого композитора. Возможно, именно это исполнение следует считать моментом возникновения того феномена музыкального искусства, о котором мы говорили выше. Исполнения старинных произведений на старинных инструментах постепенно стали неотъемлемой частью музыкальной жизни. Так или иначе, при исполнении «старой» музыки сразу встает вопрос выбора инструментов, который не может быть проигнорирован. С этим вопросом столкнулся и Мендельсон, но об этом немного позже…