Этот механизм и позволяет понять в самых приблизительных и общих чертах то значение (объективное), какое могут иметь для научного исследования словесные отчеты испытуемого. Невыяв-ленные рефлексы (немая речь), внутренние рефлексы, недоступные прямому восприятию наблюдающего, могут быть обнаружены часто косвенно, посредственно, через доступные наблюдению рефлексы, по отношению к которым они являются раздражителями. По наличию полного рефлекса (слово) мы судим о наличии соответственного раздражителя, который в настоящем случае играет двойную роль: раздражителя по отношению к полному рефлексу и рефлекса по отношению к предыдущему раздражителю. При той гигантской, колоссальной роли, которую в системе поведения играет именно психика, т. е. невыявленная группа рефлексов, было бы самоубийством для науки отказываться от обнаружения ее косвенным путем через отражение ее на других системах рефлексов. (Припомним учение Бехтерева о внутренних, внешневнутренних и т. д. рефлексах. Тем более что мы часто имеем внутренние раздражители, скрытые от нас,

(

49

Л. G. ВЫГОТСКИЙ

таящиеся в соматических процессах, тем не менее обнаруживаемые через рефлексы, вызываемые ими. Логика здесь та же и тот же ход мысли и доказательства.)

В таком понимании отчет испытуемого ни в какой степени не является актом самонаблюдения, который примешивает якобы свою ложку дегтя в бочку меда научно-объективного исследования. Никакого самонаблюдения. Испытуемый не ставится вовсе в положение наблюдателя, не помогает экспериментатору наблюдать скрытые от него рефлексы. Испытуемый до конца — ив самом своем отчете — остается объектом опыта, но в самый опыт вносятся этим опросом некоторые изменения, трансформация — вводится новый раздражитель (новый опрос) новый рефлекс, позволяющий судить о невыясненных частях предыдущего. Весь опыт при этом как бы пропускается через двойной объектив.

Да и самую сознательность, или сознаваемость нами наших поступков и состояний, следует, видимо, понимать прежде всего как правильно функционирующую в каждый сознательный момент систему передаточных механизмов с одних рефлексов на другие. Чем правильнее всякий внутренний рефлекс в качестве раздражителя вызывает целый ряд других рефлексов из других систем, передается на другие системы, тем более мы способны отдать отчет себе и другим в переживаемом, тем оно переживается сознательнее (чувствуется, закрепляется в слове и пр.). Отдать отчет и значит: перевести одни рефлексы в другие. Бессознательное психическое и означает рефлексы, не передающиеся в другие системы. Возможны бесконечно разнообразные степени сознательности, т. е. взаимодействия систем, включенных в механизм действующего рефлекса. Сознание хвоих переживаний и означает не что иное, как имение их в качестве объекта (раздражителя) для других переживаний; сознание есть переживание переживаний точно таким же образом, как переживания просто — суть переживания предметов. Но именно способность рефлекса (переживания предмета) быть раздражителем (предметом переживания) для нового рефлекса (нового переживания) — этот механизм сознательности и есть механизм передачи рефлексов из одной системы в другую.

Это приблизительно то же, что Бехтерев называет подотчетными и неподотчетными рефлексами. В частности, за такое понимание сознательности говорят результаты исследований вюрцбургской школы, устанавливающие, между прочим, ненаблюдаемость самого мыслительного акта,— «нельзя мыслить мысль»,— который ускользает от восприятия, т. е. не может сам по себе служить объектом восприятия (раздражителем), так как здесь идет речь о явлении другого порядка и другой природы, чем прочие психические процессы, которые могут быть наблюдаемы и воспринимаемы (равно могут служить раздражителями для других систем). И, по нашему мнению, акт мысли, акт сознания не есть рефлекс, т. е. он не может быть

50

МЕТОДИКА РЕФЛЕКСОЛОГИЧЕСКОГО И ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

и раздражителем, а есть передаточный механизм между системами рефлексов.

При таком понимании, проводящем принципиальную и коренную методологическую разницу между словесным отчетом испытуемого и его самонаблюдением, меняется, само собой разумеется, коренным образом и научная природа инструкции и опроса. Инструкция не предлагает испытуемому взять на себя часть наблюдения, раздвоить свое внимание и направить его на свои же переживания. Отнюдь нет. Инструкция как система условных раздражителей вызывает предварительно необходимые для опыта рефлексы установки, определяющие собой дальнейшее протекание реакций, и рефлексы установки передаточных механизмов, тех именно, которыми придется воспользоваться в течение опыта. Здесь инструкция относительно вторичных, отраженных рефлексов ничем принципиально не отличается от инструкции относительно первичных рефлексов. В первом случае: скажите то слово, которое вы сейчас произнесли про себя. Во втором: отдергивайте руку.

Далее: самый опрос не есть уже более выспрашивание испытуемого относительно его переживаний. Дело меняется принципиально и в самом корне. Испытуемый больше не свидетель, дающий показание о преступлении, очевидцем которого он был (его роль прежде), а сам преступник и — что самое важное — в самый момент преступления. Не опрос после опыта, когда опыт окончен; опрос как продолжение опыта, его 'органическая, неотъемлемая часть, сам опыт, ничем не отделенный от первой части, но только использование в процессе самого опыта его же собственных данных.

Опрос не надстройка над опытом, а тот же опыт, не законченный еще и длящийся. Поэтому опрос и надо конструировать не как разговор, речь, опрос следователя, а как систему раздражителей с точным учетом каждого звука, со строжайшим выбором только тех отраженных систем рефлексов, которые могут в данном опьтз иметь безусловно достоверное, научное и объективное значение.

Вот почему вся система модификаций (застижение врасплох, парциальный метод и пр.) опроса имеет свое большое значение. Должна быть создана строго объективная система и методика опроса как часть вводимых в эксперимент раздражителей. И само собой разумеется, что неорганизованное самонаблюдение, как и большинство его показаний, объективного значения иметь не может. Надо знать, о чем можно спрашивать. При расплывчатости слов, определений, терминов и понятий мы не можем объективно достоверным способом связать показание испытуемого о «легком чувстве затруднения» с объективным рефлексом-раздражителем, вызвавшим это показание. Но показание испытуемого: при слове «гром» я подумал «молния» — может иметь совершенно объективное значение для установления косвенным путем того факта, что на слово «гром» испытуемый реагировал невыявленным рефлексом «молния».

51

Л С. ВЫГОТСКИЙ

Итак, необходима коренная реформа методики опроса, и инструкции, и учета показаний испытуемого. Я утверждаю, что возможно создание в каждом отдельном случае такой объективной методики, которая превратит опрос испытуемого в совершенно точный научный опыт.

Здесь мне хотелось бы отметить два момента: один — ограничивающий сказанное выше, а другой — расширяющий его значение.

Ограничительный смысл этих утверждений ясен сам собой: эта модификация опыта применима к взрослому, нормальному, умеющему понимать и говорить на нашем языке человеку. Ни у новорожденного младенца, ни у душевнобольного, ни у преступника, скрывающего что-либо, мы опроса вести не будем. Не будем именно потому, что переплетенность систем рефлексов (сознание), передача рефлексов на речевую систему у них либо неразвита, либо расстроена болезнью, либо заторможена и подавлена другими, более сильными рефлексами установки. Но у взрослого, нормального, добровольно соглашающегося на опыт человека этот эксперимент незаменим.