В заключение мы хотели бы указать, что все положительные достижения и субъективной, и объективной психологии находят свою действительную реализацию в той новой постановке вопроса, которую дает нам психология диалектическая.

Укажем сначала на один момент: уже субъективная психология обнаружила целый ряд свойств психических явлений, которые свое действительное объяснение, свою действительную оценку могут получить только в этой новой постановке вопроса. Так, старая психология отмечала в качестве особых отличительных свойств психических явлений их непосредственность, своеобразный способ их познания (самонаблюдение) или более или менее тесное отношение к личности, к «я» и т. д. Ф. Брентано выдвинул как основной признак психических явлений их интенциональное отношение к объекту, или то, что они находятся в своеобразном, только для психических явлений характерном, отношении с объектом, т. е. своеобразным способом представляют этот объект или направлены на него.

Оставляя в стороне признак непосредственности, как чисто отрицательный признак, мы видим, что в новой постановке вопроса все такие свойства, как своеобразное представление предмета в психическом явлении, особая связь психических явлений о личностью,

147

Л. С. ВЫГОТСКИЙ

доступность их наблюдения или переживания только субъекту,— все это немаловажная функциональная характеристика этих особых психологических процессов g их психической стороны. Все эти моменты, которые для старой психологии были просто догматами, оживают и становятся предметом исследования в новой психологии.

Возьмем другой момент, с противоположного конца психологии, но показывающий то же самое с не меньшей ясностью. Объективная психология в лице Дж. Уотсона (1926) пыталась подойти к проблеме бессознательного. Этот автор различает вербализованное и невербализованное поведение, указывая на то, что часть процессов поведения с самого начала сопровождается словами, может быть вызываема или замещена словесными процессами. Она нам подотчетна, как говорил Бехтерев. Другая часть невербальна, не связана со словами, а потому неподотчетна. Признак связи со словами выдвигал в свое время и Фрейд, указывавший, что бессознательными являются именно представления, разъединенные со сло^ вами.

На тесную связь вербализации и сознательности тех или иных процессов указывали и некоторые критики Фрейда, которые склонны приравнивать бессознательное к асоциальному, а асоциальное к невербальному. Уотсон также видит в вербализации основное отличие сознательного. Он прямо утверждает: все то, что Фрейд называет бессознательным, является в сущности невербальным. Из этого положения Уотсон делает два в высшей степени любопытных вывода. Согласно первому, мы потому и не можем вспомнить самых ранних событий детства, что они происходили тогда, когда поведение наше было еще не вербализовано, и поэтому самая ранняя часть нашей жизни навсегда остается для нас бессознательной. Второй вывод указывает на слабое место психоанализа, которое как раз и заключается в том, что посредством беседы, т. е. словесных реакций, врач пытается воздействовать на бессознательные, т. е. на не-вербализованные, процессы.

Мы не хотим сказать сейчас, что эти положения Уотсона абсолютно правильны лли что они должны стать исходным при анализе проблемы бессознательного, мы хотим сказать только, что то верное зерно, которое заключено в этой связи между бессознательным и бессловесным (ее отмечают и другие авторы), может получить реальное осуществление и развитие только на почве диалектической психологии.

ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ А. Н. ЛЕОНТЬЕВА «РАЗВИТИЕ ПАМЯТИ» *

Современная научная психология переживает глубочайший кризис своих методологических основ, подготовленный всем ходом исторического развития этой науки и охвативший всю область психологических исследований g такой полнотой и силой, что он непреложно знаменует начало новой эпохи в психологии и невозможность ее дальнейшего развития на старых путях. Чем бы ни была будущая психология, она во всяком случае не может быть прямым продолжением старой психологии. Кризис и означает поэтому поворотный пункт в истории ее развития, и вся сложность кризиса заключается в том, что в нем сплелись черты прошлой и будущей психологии в такой причудливый сложный узор, что задача распутать его представляет иногда величайшие затруднения и требует специальных исторических, методологических и критических исследований, посвященных этому вопросу.

Как уже сказано, кризис носит настолько всеобъемлющий характер, что нет ни одной сколько-нибудь значительной проблемы психологии, которая не была бы охвачена им. Само собой разумеется, что каждая глава научной психологии переживает этот кризис по-своему. В каждой проблеме кризис находит своеобразное выражение и преломление в зависимости от характера самой проблемы и исторического пути ее развития. Но методологическая природа кризиса остается, по существу, одной и той же во всем многообразии его выражений, во всем богатстве его преломлений сквозь призму отдельных конкретных проблем. Поэтому не только попытка наметить основы и систему психологического знания, но и каждое конкретное исследование, посвященное тому или иному частному психологическому вопросу, может методологически осознать свои отправные точки, свой метод, свою постановку вопроса только в свете того кризиса, которым охвачена вся проблема в целом.

Не представляет исключения и проблема, которой посвящено исследование А.Н. Леонтьева, введением к которому должны служить эти строки. Даже больше: память представляет собой такую психологическую проблему, где основные черты кризиса представлены наиболее отчетливо и ясно.

Как известно, основное содержание психологического кризиса составляет борьба двух непримиримых и принципиально различ-

149

Л. С ВЫГОТСКИЙ

ных тенденций, которые на всем протяжении развития психологии в различном, сплетении лежали в основе психологичесой науки. Эти тенденции в настоящее время достаточно осознаны наиболее дальновидными представителями психологии. Большинством из них осознана и та мысль, что никакого примирения между тенденциями быть не может, а самые немногие и самые смелые из мыслителей начинают понимать, что психологии предстоит кардинальный поворот на пути ее развития, связанный с коренным отказом от этих двух тенденций, до сих пор направлявших ее развитие и определявших ее содержание.

Свое выражение этот кризис нашел в ложной идее двух психологии: естественнонаучной, каузальной, объяснительной психологии и телеологической, описательной, понимающей психологии как двух самостоятельных и совершенно независимых друг от друга теоретических дисциплинах.

Эта борьба двух непримиримых между собой тенденций определила в основном и судьбу исследований памяти в психологии. По правильному замечанию Г. Мюнстерберга, телеологическая психология редко выявляется действительно чисто и последовательно. По большей части она находится в каком-либо внешнем слиянии g элементами каузальной психологии. В таком случае процессы памяти, например, изображаются .как причинные, а процессы чувства и воли как интенциональные—смещение, легко возникающее под влиянием наивных представлений повседневной жизни.

И действительно, процессы памяти.в психологии обычно трактовались g точки зрения естественнонаучной, каузальной психологии. Устами Э. Геринга ^а была высказана та великая мысль, что память есть общее свойство организованной материи, и целый ряд исследований, развивавшихся под знаком этой мысли, образовал стихийно-материалистическую струю в учении о памяти — внутри общего двойственного смешанного русла эмпирической психологии. Не удивительно поэтому, что крайняя физиологическая точка зрения в психологии, нашедшая высшее выражение в ассоциативном направлении и приведшая к возникновению психологии поведения и рефлексологии, сделала излюбленной и центральной своей темой проблему памяти.