— Приготовить гранаты.

Пулемет на берегу выпустил короткую очередь. Было слышно, как пули входят в лед неподалеку. Раздался негромкий вскрик. Войновский обернулся и увидел, что Славин сидит и рвет зубами индивидуальный пакет, а левая рука безжизненно висит вдоль туловища.

— Черт возьми, — сказал Славин. — Я, кажется, ранен.

— Санитара, санитара сюда! — выкрикивал за спиной Войновского голос с резким грузинским акцентом.

Справа подбежал солдат с автоматом. Войновский узнал Шестакова.

— Скорей!

Шестаков опустился перед Славиным.

— Вы санитар? — спросил Славин.

— Не бойтесь, товарищ полковник, — говорил Шестаков, ощупывая в темноте Славина. — Я сегодня восемь человек перевязал, одного лейтенанта. Полковников, правда, не приходилось перевязывать. Но пуля, она дура, ей все равно, что ефрейтор, что полковник. Куда же вас стукнуло, не сюда?

Славин заскрипел зубами.

— Сюда, значит. Высоко. Выше локтя. С какой бы стороны к вам лучше подобраться?

— Рэзать надо, — сказал грузин.

— Как же так — резать? — сказал Шестаков. — Сукно-то какое... Может, расстегнуть лучше.

— Скорее же!

— Сейчас, сейчас, товарищ полковник. Прилягте сюда, на бочок. Вот так. Теперь мы мигом сообразим. — Шестаков разрезал финкой рукав халата и снова сказал: — Ах, товарищ полковник, сукно-то какое...

— Режьте же, черт вас возьми. — Славин не выдержал и выругался.

— Рэзать! — грозно приказал грузин.

Послышался треск разрезаемого сукна. Шестаков замолчал и больше не говорил. Славин лежал на спине, время от времени скрипел зубами. Лицо его смутно белело в темноте.

— Возьмите секундомер, — сказал он. — Сколько времени?

Сверкнув фонариком, автоматчик посмотрел на секундомер.

— Прошло семь с половиной минут, товарищ полковник. Осталось две двадцать пять.

— Кто из офицеров есть поблизости?

— Я здесь. — Войновский встал на колени перед Славиным.

— Слушайте, лейтенант. Вы поведете в атаку центр. Вместо меня. Я уже не смогу теперь. — Чувствовалось, что Славин с трудом сдерживается, чтобы не закричать от боли. — Запомните, лейтенант. От вашего мужества будет зависеть судьба атаки. Судьба всей операции «Лед».

— Так точно, товарищ полковник. Я сделаю, товарищ полковник, я сделаю, даю вам слово, — торопливо говорил Войновский.

— Я буду смотреть за вами. Я хочу своими глазами увидеть, что вы взяли берег. Возьмите секундомер.

Войновский зажал секундомер в руке.

— Товарищ полковник, большая потеря крови, — сказал грузин. — Вам надо немедленно эвакуироваться.

— Сколько осталось? — спросил Славин.

— Пятьдесят пять секунд, товарищ полковник, — ответил Войновский, посветив фонариком.

— Очень сильная боль. Вы не видели, есть ли выходное отверстие?

— Насквозь, товарищ полковник, — сказал Шестаков. — Касательное проникающее называется. Аккурат Молочкова утром так же ранило. Первая у вас, товарищ полковник?

— Первый раз.

— С боевым крещением, значит, вас. А то что же, на войне побывать и пули не поймать. Готово, товарищ полковник. Жгутиком бы надо, да нету.

— Вы следите? Сколько?

— Двадцать две секунды, товарищ полковник.

— Передайте капитану Шмелеву, чтобы он прислал донесение с берега.

— Я сделаю, товарищ полковник, все сделаю, вот увидите.

— Посмотрите еще раз.

— Десять секунд, товарищ полковник. Семь.

— Идите, лейтенант. Помните, что я сказал.

Войновский поднялся и пошел навстречу ракетам. Шестаков догнал его и зашагал рядом.

Берег был точно таким же, как на рассвете, когда они шли к нему в первый раз, с той лишь разницей, что теперь они знали, какой это далекий берег. И ракет стало больше, чем на рассвете. И пулеметы уже не молчали, как утром. И все же они снова шли к берегу.

Солдаты шли, чуть пригнувшись. Фигуры их, расходясь в обе стороны и назад, постепенно растворялись в темноте, и Войновскому казалось, будто за спиной у него два сильных крыла и они легко и неслышно несут его к берегу.

Пулеметы забили чаще. Снаряд просвистел над головой, оглушительный пушечный выстрел раздался сзади. Войновский поднял автомат и закричал:

— Отомстим за кровь наших товарищей! Вперед! Ура-а-а! — и побежал, не оглядываясь, стреляя из автомата. Диск кончился, он выбросил его на бегу и вставил новый. Выброшенный диск, подпрыгивая, катился некоторое время впереди, потом завалился набок и укатился в сторону.

Шестаков бежал следом. Он увидел на льду выброшенный диск, поднял его, прицепил к поясу и побежал дальше, стараясь не потерять из виду Войновского.

Ракеты на берегу зажигались одна за другой, обливая ледяную поверхность безжизненным светом. Гулко ухнул разрыв. Столб огня и воды вырос перед Шестаковым, закрыл Войновского. Шестаков бежал, не останавливаясь. Водяной столб рассыпался, фигура Войновского снова показалась впереди. Ледяные брызги обдали Шестакова, он захватил в грудь больше воздуха, бросился вслед за Войновским.

Ослепительная голубая полоса вспыхнула вдруг на льду. Лед задымился, засверкал под ногами. Темные фигурки заметались по полю, ослепляющий холодный свет подкашивал людей, они падали и кричали. Шестаков увидел, как Войновский вбежал внутрь слепящей полосы, резкая тень прочертилась по льду, и Войновский исчез. Еще не понимая, в чем дело, Шестаков добежал до голубой дымящейся полосы, вбежал в нее. Его тотчас хлестнуло по глазам. Он закричал от боли, однако удержался на ногах и не перестал бежать. Свет померк и ушел назад. Бледная желтая ракета висела на головой, черная полоса берега надвинулась на Шестакова.

Шестаков услышал впереди частый стук автомата. Набежал на Войновского, упал, вытянув руки.

— Стой, — в ужасе прошептал он. — Куда же ты?

— Вперед! — Войновский оглянулся и застыл с раскрытым ртом. Глаза его, горевшие голубым огнем, вдруг погасли. Голубая полоса исчезла, и даже ракеты не могли разогнать внезапной темноты, упавшей на лед. Над головой работал крупнокалиберный пулемет. Пули свистели поверху и уходили в темноту.

— Тихо! — приказал Шестаков.

— В чем дело? — Войновский стоял на коленях и, ничего не видя, ощупывал руками воздух впереди себя.

— Тихо! — повторил Шестаков. — Мы в плен попали. Ползи вперед.

Полковник Славин наблюдал за движением цепи в бинокль. Он видел, как солдаты побежали после выстрела пушки, услышал далекое «ура», прокатившееся по полю.

Ракеты освещали ледяную поверхность, и картина боя предстала перед Славиным, схватываемая единым взглядом. Вспышки пулеметов и пушек по всему берегу, росчерки ракет, разрывы снарядов, встающие на льду, сзади тоже бьют пулеметы, пушки, и снаряды рвутся на берегу. А в середине, меж двух огней, цепь атакующих, бегущая вперед тремя углами, как три волны с острыми гребнями. Ничто не заслоняло на плоском поле эту обнаженную систему боя, и она предстала перед Славиным в чистом первозданном виде, как схема на боевой карте, начертанная умелым штабистом.

Славин сделал неловкое движение, поднимая бинокль. Острая боль обожгла тело, голова наполнилась туманом. Он опустил бинокль, пережидая, когда утихнет боль.

— Господи, помоги, господи, помоги, — без устали твердил связист, лежавший за телефоном. — Хорошо пошли, помоги, господи.

Боль в руке утихла. Полковник Славин смотрел, как четко и красиво исполняется его замысел, и думал о том, что он не покинет поле боя и пойдет в деревню после того, как она будет взята; там хирург сделает ему антисептическую перевязку, и он пошлет донесение о том, что деревня взята и он ранен на поле боя.

Ослепительная голубая полоса рассекла темноту. Было видно, как люди падают на бегу, взмахивают руками, бросают оружие.

— Боже мой, боже мой, — твердил тот же голос. — Что же это, боже мой? Помоги, господи.

И тогда полковник Славин отчетливо понял, что они никогда не возьмут берег. Не помня себя, он вскочил на ноги.