Окончательный разгром бакунинской партии был осуществлён на Пятом конгрессе Интернационала в Гааге (1872). Место для проведения конгресса выбирал (лояльный к Марксу) Генеральный совет с расчётом (как считают бакунинисты) сделать присутствие анархистов невозможным (по причине недружественности правительств Франции и Германии). Бакунина исключили из рядов Интернационала вследствие обоснованных обвинений в краже.

Так ортодоксию Интернационала и отстояли — в ущерб его жизненности. С тех пор он стал чахнуть, несмотря на то, что различные секции продолжали работу, а социалистические группировки интенсивно росли. В итоге пришлось создавать новый Интернационал (1889), продолживший вырождение вплоть до нынешней войны. Бессмысленным гаданием будет построение прогнозов касательно социалистического Интернационала, хотя потребность в самой идее (как она озвучена до социалистических конгрессов) чрезвычайно сильна после войны.

К тому времени здоровье Бакунина было подорвано и за вычетом небольших периодов он пребывал на покое до самой смерти в 1876 году.

В отличие от Маркса, он провёл очень бурную жизнь. Всякое неповиновение властям всегда вызывало сочувствие Бакунина, который в своей поддержке не задумывался об опасности для себя. Несомненно его влияние во многом было личным, под него подпали весьма влиятельные люди. Сочинения Бакунина и Маркса отличаются настолько же, насколько отличаются их судьбы. Пером анархиста двигали сиюминутные события, порождающие бессвязные, абстрактные, метафизические писания — за исключением случаев, когда революционер занимается политологией. Бакунин сторонится экономических выкладок, предпочитая витать в философских эмпиреях. Спускаясь с них, он сильнее Маркса закурчивается штормом международной политики, не будучи привязанным к якорю убеждённости в экономической детерминированности судеб мира. Бакунин превозносил Маркса за озвучивание этой доктрины, однако всё равно продолжал смотреть сквозь призму национального вопроса. Его наиобширнейшая работа «Кнуто-Германская империя и социальная революция» в основном посвящена романским реалиям завершающей стадии Франко-прусской войны, а также мерам противодействия германскому империализму. Многие работы Бакунина спешно написаны в промежутках между бунтами. Неряшливость в произведениях прекрасно дополняет образ идеолога анархизма. Самая известная его работа — это отрывок, который издатели окрестили как «Бог и государство».

В этой работе Бакунин ставит веру в бога и веру в государство на пути человека к свободе. Типичный отрывок из произведения прекрасно иллюстрирует стилистику анархиста.

«Государство вовсе не однозначуще с обществом, оно есть лишь историческая форма, столь же грубая, как и отвлечённая. Оно исторически возникло во всех странах от союза насилия, опустошения и грабежа — одним словом, от войны и завоевания с богами, последовательно созданными теологической фантазией наций. Оно было с самого своего образования и остается ещё и теперь божественной санкцией грубой силы и торжествующей несправедливости…

Государство это — власть, это — сила, это — хвастовство и самовлюбленность силы. Оно не старается привлечь на свою сторону, обратить в свою веру… И даже, когда оно приказывает что-либо хорошее, оно обесценивает и портит это хорошее потому, что приказывает, и потому, что всякое приказание возбуждает и вызывает справедливый бунт свободы, и потому ещё, что добро, раз оно делается по приказу, становится злом с точки зрения истинной морали, человеческой, разумеется, а не божественной, с точки зрения человеческого самоуважения и свободы. Свобода, нравственность и человеческое достоинство заключаются именно в том, что человек делает добро не потому, чтобы кто либо приказывал ему, но потому, что он сознаёт, хочет и любит добро».

Мы не находим в работах Бакунина ясного описания желанного им общественного строя или доказательства стабильности его. Чтобы понять анархизм, нужно обратиться не к Бакунину, а к бакунинистам, особенно в лице Кропоткина — такого же российского аристократа и в то же время анархиста, знакомого с европейскими тюрьмами; революционера, в котором интернационализм не менее поразительно уживается с лютой германофобией.

Кропоткинские сочинения делают основной упор на технических вопросах производства. В работах «Поля, фабрики и мастерские», «Хлеб и воля» он взял себе за цель доказать, что с более грамотным привлечением естествознания и менеджмента к производству сравнительно небольшое количество приятного труда способно дать комфортное существование всему населению. Даже допуская (как мы, видимо, и должны) Кропоткино преувеличение возможностей современной науки, всё равно необходимо признать немало истинного в данной точке зрения. Разгрызая производственный орешек, он действительно добрался до самого ядра. Если прогресс цивилизации должен сочетаться с равенством между людьми, как жизнь всех людей не свести к бесконечному трудовому подвижничеству? Ведь погибнут досуг, искусство и наука, без которых прогресс станет вообще невозможным. Подобное возражение против социализма и анархизма не отделимо от представлений о производительных возможностях.

Ведь независимо от воплотимости проектов Кропоткина, они требуют значительного усовершенствования современных средств и методов производства. Учёному чешутся руки полностью отменить систему начисления заработной платы — не просто в социалистической идее платы за старание, а в более основополагающем смысле: блага должны распределятся в равной доле всем людям и работать никто не обязан. Кропоткин полагается на совершенствование труда и его превращение в удовольствие, от которого практически никто не захочет отказаться. Ведь труд не будет подразумевать переутомление, рабство или однобокую специализацию индустриального общества, он сведётся к приятному провождению определённых часов дня, когда человек сможет найти выход своему стихийному созидательному порыву. Никакого принуждения, никакого закона, никакого правительства — только решения общества, подразумевающие единогласие, а не согласие большинства, сколь угодно близкого к 100%-му. Придираться к воплотимости таких проектов мы будем ниже, но пока что им никак нельзя отказать в шарме и убедительности.

Мы вышли бы за пределы справедливости к анархизму, если бы умолчали о тёмной его стороне, которая поссорила его с полицией и сделала жупелом для обывателей. В целом, идеология безвластия не настаивает на насильственной борьбе и ненависти к богачам — многие, кто принимает доктрину, благородны и страстно отвращаются от жестокостей. Но при этом общее настроение анархистской публики и печати настолько лютое, что граничит с болезнью и пропагандирует (особенно в Латинской Америке) не сострадание к несчастным, а зависть к счастливым. Яркий и увлекательный при всей своей безосновательности образчик вражды представлен книгой Феликса Дюбуа «Ль'Пэрѝй Анаркист», который между прочим воспроизводит множество карикатур из анархистских журналов. Бунт против права естественно ведёт (если только человек не одержим подлинным человеколюбием) к ослаблению прочих социальных норм, за чем следует ответное остервенение, при котором вряд ли что изменится к лучшему.

Что забавнее всего отличает поп-анархизм, так это культ мучеников по образцу христианского, где место креста занято гильотиной. Многие, кто принял смерть от властей из-за насилия, без сомнения пострадали за свои убеждения. Однако не слабее почитают прочих, благородство которых под сомнением. Самый любопытный пример высвобождения подавленного религиозного инстинкта — это культ Равашоля, обезглавленного в 1892 году за различные шалости с взрывчаткой. Его прошлое не безупречно, однако умер террорист в позе: последними его словами стали строчки известной анархистской песенки «Шан дю Пэрё̀ Дюшеснё̀»:

— Жить мы сможем,

народ божий,

в петли вдев господски рожи.