Они поднялись в спальню, и Линда прилегла на. кровать. Джон сбросил рабочую одежду, принял душ. Когда он вернулся из ванной, Линда лежала, закрыв глаза. Он надел белую рубашку, завязал галстук, достал выходной костюм. Когда он уже причесывался перед зеркалом, она негромко позвала:

— Джон, Джон, дорогой...

Он положил щетку на туалет и подошел к жене. Теперь глаза у нее были широко открыты, она протягивала к нему обе руки.

— Поцелуй меня, Джон.

Он нагнулся. Она обвила его обеими руками за шею и прижалась губами к его губам. Поцелуй был долгий, страстный. Все впечатление портило то, что от нее довольно сильно пахло алкоголем.

— Я очень сожалею, Джон.

— Все о’кей!

— Я так хочу, чтобы ты был счастлив... Это единственное, что меня волнует в жизни: чтобы ты достиг всего того, чего тебе хочется. Все остальное неважно.

— Конечно, Линда.

Ее руки все еще обвивали его шею, губы скользнули по щеке.

— Дорогой, если они обещают в два раза больше, чем ты получал раньше, это будет почти 25 тысяч, верно?

— Пожалуй.

Она засмеялась.

— Грандиозно, ничего не скажешь!

Взъерошив ему волосы, она отпустила его.

— Я немного полежу, отдохну, а потом приготовлю себе чего-нибудь поесть. Не торопись домой. Я не хочу, чтобы беспокойство обо мне испортило тебе вечер. Передай им всем от меня привет. Скажи, что я ужасно огорчена.

— Непременно.

Он двинулся к двери.

— Дорогой,— крикнула она,— ты позабыл поднос. Который я так красиво завернула в завязала.

Он сел в старенький черный седан, положил рядом поднос, завернутый в золотистую бумагу с нарядной розеткой из золотой ленты, и поехал по заросшей сорняком дороге к шоссе.

— Я не должен беспокоиться,— твердил он себе. Уже давно волнения и тревоги стали его основными врагами. Они лишали сил, приводя к тому, что с каждым разом он был все менее способен бороться с трудностями, когда они вновь приходили.

Присутствие на этом дне рождения само по себе было для него тяжелым испытанием, которое усиливалось постоянной тревогой за то, что Линда может выкинуть дома...

Возможно, у нее и в мыслях не было ничего такого. Вполне вероятно, что вернувшись домой, он найдет ее в абсолютном порядке. И раньше случалось, что ей удавалось взять себя в руки даже после того, как она начинала пить.

Привычка постоянно ожидать чего-то плохого крайне изматывала его.

Викки и Бред Кейри жили на краю озера Шелтон, которое считалось наиболее привлекательной частью Стоунвилла. От старого фермерского дома Гамильтона жилище Кейри отделяло около мили по пологой дороге, проложенной через лес.

Бред был единственным сыном мистера Кейри, владельца одной из старейших «семейных» бумажных компаний в Новой Англии. Он работал на фабрике в качестве заместителя директора, ну и будущего наследника. Пять лет назад Бред женился на Викки, богатой девушке из Калифорнии.

Хотя Стоунвилл находился в центре зеленого йоркшира, излюбленного места отдыха нью-йоркцев, в нем было еще поразительно много совершенно «диких уголков». Старый мистер Кейри жил здесь множество лет и прочно закрепил за членами своего семейства звание местной аристократии, кроме них и Фишеров, живших здесь наездами, единственными людьми, претендовавшими на высокое положение в обществе, были Гордон и Роз Мерленды, родители Томми, которые совместно писали исторические романы, неизменно попадавшие в категорию «бестселлеров». На зиму они уезжали в Европу. Если Фишеров не было в Стоунвилле, сборище у Бреда и Виктории неизменно состояло из старика Кейри, Мерлендов, а после приезда Гамильтонов, Линды и Джона.

Такое ограниченное число участников, по всей вероятности, и превратило компанию в столь тесный кружок. Мерленды были исключительно заинтересованы в Кейри, а Кейри в Мерлендах, старый же Кейри — в обоих семействах. И постепенно то же случилось и с Линдой.

Такое сближение не на шутку беспокоило Джона. За исключением Викки и Бреда, людей простых и- отзывчивых, компания Кейри была не для него, а он сам не для них. Старик Кейри ему казался скучнейшим тугодумом, а Мерленды — недалекими и высокомерными ничтожествами. Однако для Линды тот факт, что они приняли ее, имел колоссальное значение. Это придавало ей дополнительное чувство безопасности и уверенности, которое ей было так необходимо. Вот уже почти полгода она была неразлучна с этими людьми. Однако Джон понимал, что эта дружба висит на волоске. Если бы кто-то из Кейри, особенно чувствительных к показной стороне жизни, заподозрил истину, они бы в одно мгновение вычеркнули ее из списка своих знакомых. А если бы это случилось...

Проезжая мимо пустого дома Фишеров по бесконечной аллее из старых кленов, удивительно прекрасных в розоватом свете заходящего солнца, Джон снова почувствовал почти физическое ощущение страха и беспокойства. Вот уже два раза ему приходилось прибегать к мигреням Линды, дабы объяснить ее отсутствие. Пройдет ли это в третий раз? Особенно учитывая день рождения хозяйки? Компания Кейри исповедовала культ «дней рождения», и Линда, которая исключительно быстро разбиралась в слабостях и причудах других людей, вот уже больше недели не переставала готовиться к этому празднику,

— Викки, дорогая, твой день рождения! Я просто на могу дождаться! Для меня это событие огромной важности. После этого я буду себя чувствовать равноправным членом вашего кружка.

Джон свернул на шоссе, которое огибало озеро, и вскоре уже подъезжал к засыпанному гравием месту для стоянки машин у дома Кейри. Кадиллак старого Кейри уже виднелся у самого края возле бьюика молодого Кейри и их старой машины с откидным верхом. Но мерседес Мерлендов недавно возвратившихся из «набега» в Германию, еще не появился.

Джон вышел из машины, держа под мышкой поднос, и нажал на дверной звонок. И тут он услышал громкое треньканье у себя за спиной. Он обернулся и увидел Лероя Филлипса, исключительно опрятно выглядевшего в белой рубашке и серых шортах. Он появился на велосипеде под каменной аркой ворот. Родители Лероя, работавшие у молодого Кейри, считали, что согласно этикету их чадо не должно мозолить глаза хозяевам. Джон никогда до этого не встречал Лероя в доме Кейри. Маленький мальчик ловко подкатил к самому крыльцу и поднял вверх улыбающуюся мордочку:

— Здравствуйте, мистер Гамильтон!

— Здравствуй, Лерой.

Смутившись, Лерой уставился на ручки своего велосипеда:

— Мы ходили купаться. Все вместе. Эмили, маленькая Анжела, Вак и Тимми.

— Правда?

— Да,— и Лерой искоса посмотрел на Джона из-под черных ресниц.

— У Эмили и Анжелы есть секрет,

— Что за секрет?

— Ужасный секрет. Вы думаете, они мне сказали, мистер Гамильтон?

— Могли бы.

— Они знали, что ни за что не расскажут. Тимми-то хорошо, ему отец подарил космический костюм. Вот он и сказал, что если девочки расскажут ему свой секрет, тогда он даст Ангеле померить этот костюм. Но Анжела не согласилась. Она сказала...

Дверь отворилась. Алонсо Филлипс в черных брюках и белой куртке дворецкого возник на пороге. Он дружески улыбнулся Джону.

— Добрый вечер мистер Гамильтон!

Заметив сына, он нахмурился, вернее сказать, притворно сердито заговорил:

— Что с тобой стряслось? Ты же прекрасно знаешь, что я не разрешаю тебе приезжать сюда на велосипеде. Исчезни немедленно!

Он снова повернул к Джону улыбающееся приветливое лицо:

— Он здесь крутится с тех пор, как узнал, что вы приедете, мистер Гамильтон... мальчишка от вас без ума... впрочем, как и вся детвора. Они все в вас души не чают... Входите, мистер. Они все вышли на террасу, там сервирован коктейль. Миссис Гамильтон сегодня не будет?

— Боюсь, что нет. У нее страшно разболелась голова.

— Какая жалость! Сегодня такой торжественный день!

Джон прошел следом за ним через общую комнату на открытую террасу, сложенную из местного известняка. Она тянулась вдоль дома и выходила на озеро Шелтон, которое хотя и примыкало своим северным берегом к городу, считалось семейством Кейри личной собственностью.