Она ничего не говорила, но Джон ощущал исходящую от нее враждебность, ясно представляя все ее сомнения. «Как же мне выпить?» Вот что ее беспокоило. «Когда мы вернемся домой, он наверняка запрет джин под замок». Или она уже это предусмотрела? Купила в Питсфилде бутылку и спрятала у себя в комнате.

Впервые Джон Гамильтон утратил всяческую надежду. Раньше, даже несмотря на то, что ее тяга к спиртному все усиливалась, у него не проходило ощущение, что надо только как следует постараться, найти к ней правильный подход,— и жизнь снова станет нормальной. Она почувствует себя лучше настолько, что согласится показаться врачу... Или хуже до такой степени, когда уже не ему одному и даже не ей придется принимать решение.

Но сейчас он даже не мог думать о последнем, потому что чувствовал, что его оставляют силы. Да, он стал походить на выжатый лимон, его воля парализована. Он станет драться насмерть из-за этой работы. Он это знал.

На этот раз ему необходимо собраться со всеми силами, найти какие-то скрытые резервы для последнего сражения. А у него ничего не осталось. Ему было решительно наплевать, что думают о нем Кейри, или вообще в деревне. Его не волновало, допьет ли Линда остатки джина или не станет его трогать. И даже к своему творчеству он утратил интерес...

Картины? Черт с ними. Пусть все провалится в тартарары! Все!

Вот уже и жилище Фишеров. Он круто повернул у вершины холма. Они почти были дома.

Линда неожиданно сказала:

— Я завтра же пойду к ним и скажу, что я солгала, что ты меня ударил.

А когда он ничего не ответил, она сказала более агрессивно:

— Я ведь просто излагала им свою точку зрения. Ведь в этом нет ничего плохого, не так ли? В конце концов, ты наверняка весь вечер старался перетащить их на свою сторону, а они мои друзья. Разве я не имею права поделиться со своими друзьями своими заботами, когда речь идет о таком важном деле, как это...

— Линда...

— И нужно же мне было как-то объяснить свою ссадину под глазом. Наверно, я могла бы сказать, что упала, пробираясь в темноте в лесу. Но об этом я не подумала. Честное слово, не подумала... Мне нужно было объяснить, что все супруги иногда ссорятся, ну и я...

Перед ними зачернел дом. Она всюду погасила свет, и строение казалось мрачным, не жилым.

Она продолжала:

— Никак не могу понять тебя. Ты вечно говорил, что они тебе не нравятся. Повторял, что они нудные, скучные, «зачем мы -должны ездить к этим неприятным Кейри»... Вот, что ты постоянно твердишь.

Он завернул на подъездную дорогу.

— Ты поставь машину на место. А я выйду. Мне нужен свежий воздух.

Не дождавшись, когда машина остановится, она выскочила из нее и побежала к кухонной двери.

Черт с ней, подумал Джон. Не спеша, страшно отрешенный от самого себя и от всего окружающего, он завел машину в гараж, закрыл дверь и тихонько постоял несколько минут, вглядываясь сквозь чернеющие стволы яблонь на темнеющую вдали громаду леса. До него донесся слабый крик, напоминающий человеческий. Филин?

Он вошел в дом через темную кухню. В холле тоже было темно. Включив свет, он первым делом посмотрел на бутылки с джином и бурбоном. Их содержимое осталось на прежнем уровне. Долила ли она туда воды? Или же у нее наверху была вторая бутылка джина? Скорее всего последнее.

Он почти физически ощущал, как она бродит поблизости. Сел в кресло. Вскоре ее шаги раздались на лестнице. Дополнительная порция спиртного на какое-то время отрезвила ее. Так с ней случалось.

Она причесалась, подмазалась, но ссадина под глазом стала заметнее, ее не могла скрыть никакая пудра. На губах у Линды блуждала виноватая улыбка.

Автоматически включилась его «аналитическая машина». Была ли ее улыбка вызвана сознанием того, что ей удалось его перехитрить, спрятав джин наверху, или же она готовилась к атаке?

Она подошла к нему и присела на ручку кресла, нежная, любящая, как будто ничего не было.

— Ты ведь больше на меня не сердишься, да? Обещаю тебе все уладить. Ведь я им сказала, что выпила. Так что теперь мне будет очень просто сказать, что я не соображала, что молола, и что у меня в голове все перемешалось и...

Она погладила его по волосам.

Он поднялся:

— Ради Бога, Линда. Давай ложиться спать..

Она слезла с ручки кресла, положила ему руки на

плечи, продолжая улыбаться все той же виновато-таинственной улыбкой.

— Дорогой, мы скоро ляжем спать, но не сейчас. Сначала мне надо что-то тебе сказать.

Несомненно сигнал опасности!

— Это нечто крайне важное. Но ты должен отнестись к этому разумно. Должен понять, что бывает время, так всегда бывает в браке, когда ты один не можешь реально оценить ситуацию, когда... Дорогой, я позвонила Чарли Рейнсу...

Он на мгновение утратил дар речи.

— Я позвонила ему домой. Сказала, что ты был страшно взбудоражен письмом, что ты просил меня договориться о встрече, потому что тебе было необходимо уйти. Так что всё устроено. Вы встретитесь с ним завтра в шесть часов в «Барберирум» за коктейлем. Только вдвоем, и всё Спокойно обговорите. Ты можешь ехать в два часа, на этом поезде ты приедешь как раз вовремя.

«Поверь мне,— всплыло у него в памяти.— Только этот раз. Это так важно...»

Выходит, уже тогда, через пять минут, после того, как он сообщил ей новость, она уже успела обдумать весь план действий. Так вот почему она отказалась сразу ехать в гости! Чудовищность ее обмана, беспримерное предательство пробудили в нём ярость, оттеснившую и пустоту, и чувство потерянности. И дело было не только в этом. Глядя на нее, улыбающуюся, уверенную в одержанной победе, он впервые понял то, что ему раньше никогда не приходило в голову. Она его презирала. Под всем этим, притворным наслоением — «Дорогой Джон, помоги мне! Что бы я делала, если бы не ты?» — она вообще с ним не считалась; он был куском податливой глины в её руках, которую она могла лепить по своему капризу. «Я устала от Нью-Йорка, я бы хотела пожить в деревне. Я его заставлю отказаться от этих «Рейнс и Рейнс». Вот как ей это представлялось в Нью-Йорке. А теперь она рассуждает иначе: «Мне нужны эти деньги, здесь мне всё опротивело. Я заставлю его вернуться назад».

Разумеется, если бы она не была пьяна, она не стала бы действовать столь откровенно, но всё равно суть дела от этого бы не изменилась. Все его прежние мысли отошли на второй план. Не помня себя от злости, он решил: «Я немедленно позвоню Чарли, скажу ему, что жена была пьяна, а его работа может катиться ко всем чертям».

Но он сразу понял, что не решится на подобный шаг. Это не телефонный разговор. В Нью-Йорк ему все равно придется ехать. К гневу примешалось новое, почти расчетливое сознание того, что после всего происшедшего он уже ей ничего не должен, что наконец-то он от нее освободился.

Он усмехнулся.

— Ты сообразительна, не так ли?

— Нет, не сообразительна. Просто разумна, только и всего. Разумна за нас обоих. Мне понятна твоя гордость. Не сомневайся, я говорю правду. Ты скорее умрешь, чем признаешь, что критики были правы. Это естественно. Но на самом деле, в глубине души ты знаешь, что это ничего не даст. Из тебя не получится звезды. У тебя нет таланта. А все потерять из-за какой-то глупой гордости! Отказаться от единственного хорошего предложения, которое больше никогда не...

Неожиданно он потерял над собой контроль и ударил ее наотмашь по губам.

Она жалобно вскрикнула, закрыла руками нижнюю часть лица, глядя на него со страхом, недоверием и злобой.

Он впервые поднял на нее руку, но не испытал сейчас раскаяния. Скорее какое-то облегчение.

— О’кей, не потребуется давать объяснения у Кей-ри. И твоя эффектная речь стала куда ближе к истине.

Она испуганно попятилась назад, упала в кресло, все еще закрывая рот руками.

— Ты меня ударил,—сказала она.

Он медленно подошел к бару и налил себе полстакана бурбона.

— Джон! — голос у нее дрожал,— Джон!

Он не обернулся.

— Джон, ты хочешь сказать, что все еще не согласен на это место?