Валенрод прошёл дальше и по скрипучей лестнице поднялся на второй этаж, где также как и на первом был полный бардак и похоже никто не жил уже много лет. Со стороны окна пробивался луч света. Почти вся комната была заставлена зеркалами, в одинаковых рамах, стоявшими неровными рядами, практически хаотично. Валенрод стал медленно с ножом наготове, проходить мимо зеркал, тут он вдруг заметил что, отражаясь в одном из них, он не видит своего отражения в соседнем. Он помахал рукой, убедился, что отражения нет, начал медленно протягивать руку, чтобы прикоснуться к стеклу и тут же услышал внизу чьи‑то шаги, и женский голос показавшийся знакомым позвал его: 'Адриан'.

Он одёрнул руку, оглянулся в сторону лестницы. Шаги приближались. Валенрод тихо ступая, перешёл по комнате, спрятался за углом, так чтобы быть незаметным для поднимающегося наверх по ступеням. Он переложил нож в левую руку, быстро перекрестился, первый раз за пятнадцать лет, и тут же взял нож обратно правой рукой, сжимая рукоятку. Тот же голос, но уже намного ближе, опять позвал: 'Адриан'. Лестница заскрипела, сердце Валенрода сжалось, он ждал, и вот как только неизвестный закончил подъём и ступил на пол второго этажа, он тут же бросился на него, заломив руку, развернул спиной к себе, приставив нож к горлу и…

И с облегчением обнаружил, что это горло Селеции. Он отпустил девушку, отойдя в сторону, чувствуя как освобождённое от сковывающего напряжения тело, пробила неунимавшаяся дрожь. Селеция повернулась, недоумённо смотря на Валенрода. Тот прошёл к перилам, на краю лестничного проёма, и опершись на них свободной от ножа рукой, наклонился вперёд и выдохнул. После чего тихим глухим голосом произнёс:

— Господи, как же вы меня напугали. Простите, я принял вас за кого‑то другого.

— За кого? — недоумённо спросила девушка.

— В том‑то и дело что я не знал, кто это мог быть, — Адриан выпрямился, повернулся к Селеции и убрав нож, протянул ей руку. — Пойдёмте отсюда. Не нравится мне это место.

Она взялась за его руку, они спустились вниз, и пошли к выходу, Валенрод ещё настороженно оглядывался по сторонам. Вдруг он заметил на обшарпанной стене, старый, портрет, которого Адриан раньше не заметил. Краска начала отшелушиваться, рамка вся потрескалась. Но самым странным было, то кто был изображён на картине.

— Что вы здесь делаете? — спросил Валенрод у Селеции, когда они вышли обратно на улицу.

— Я увидела вас, когда вы заходили внутрь, я удивилась и пошла за вами. А вы сами, зачем туда пошли?

— Да так, — ответил Валенрод, поначалу не придавая разговору особого значения, но тут же понял, что сейчас выглядит как никогда прежде подозрительным, и нужно что‑то придумать. — Что этот дом здесь делает, вы не находите, что он как‑то выделяется на остальном фоне, будто он не отсюда. Он всегда здесь стоял?

— Не знаю, — девушка пожала плечами.

— Ладно, боюсь мне пора к своим, до встречи, Селеция, — произнёс Валенрод и побежал обратно к гостинице, девушка пыталась его окликнуть, но он не обратил внимания.

Он быстро поднялся на этаж, где находился их номер. Валенрод вошёл в комнату и тут же поймал сосредоточенные взгляды своих подчинённых. Один только Меернод находясь в полусидящем положении, флегматично читал газету.

— Я надеюсь, никто из вас кретинов не додумался произнести лавразийское приветствие, когда мы уже находились в городе, — сквозь зубы процедил Адриан.

Все отрицательно покачали головами.

Вегрейт вскочил и нервно стал ходить по комнате, потом резко бросился к Адриану, схватил его за грудки и прижал к стене:

— Что за молитва грешника, что вы от нас скрываете, командир?

Валенрод, тут же сорвал руки бортмеханика, со своей рубашки и, схватив его самого, развернул и уже сам припечатал к стене.

— Я ничего от вас не скрываю, — злобным голосом произнёс лейтенант, отпустив Вегрейта и отойдя в центр комнаты.

— Поклянитесь, — потребовал бортмеханик, оставшийся стоять на том же месте.

— Я клясться не намерен, мне вера не позволяет, — строгим голосом ответил Валенрод.

— С каких пор вы стали христианином.

— Когда вокруг начинает твориться чертовщина, невольно начинаешь верить и в самих чертей, а вместе с ними и в Бога. А насчёт молитвы грешника, так здесь ничего особенного. Перед взлётом, ещё на Терре, когда Ланарис прощался со мной, он сказал что помолиться за нас, а я ответил, что учитывая то, какой он праведник, нам это вряд ли поможет, и всё, а откуда этот тип узнал про наш разговор, я ума приложить не могу.

— Да согласен, дельце действительно странное, но, стоит отметить, отчасти этого стоило ожидать, — произнёс Меернод, не отрывая взгляд от газеты.

Все тут же удивлённо уставились на профессора, на минуту повисла тишина.

— Кстати, они до сих пор верят в астрологию, тут даже гороскоп составлен на неделю, колонка рядом с прогнозом погоды, вам Семерстод это будет особенно интересно, — как ни в чём ни бывало, произнёс Меернод, смотря в газету, и усмехнувшись добавил. — Язычники.

— А что ты сказал про ожидаемо? — спросил Валенрод пристально смотря на биолога.

— Ну как что? — профессор поднял взгляд над краем газетки и посмотрел на командира. — Ваше благородие, ну вы же любите у нас, всякие приключенческие и фантастические книги. Неужели незнакомая ситуация: прилетает главный герой на чужую планету, или не планету, ну куда‑то в другой мир. И там всё хорошо, солнышко светит, птички поют, травка зеленеет, и люди — ходят и улыбаются, и славят своего правителя. И у главного героя уже сердце радуется, что хоть здесь люди живут нормально. Да только вот как начинает он пытаться с кем‑то из людей там заговорить, а они всё равно, стоят и улыбаются, он ничего не понимает, пытается до них достучаться, так они стоят и улыбаются, он уже за грудки местного хватает, трясёт его, кричит: 'Что ж ты ирод, мне не отвечаешь, что ж ты всё улыбается'. Так, а местному этому всё равно, он знай себе, как идиот скалится, и все вокруг продолжают ходить да улыбаться. Только потом оказывается, что они не идиоты, а очень даже умные люди, которые жить хотят, и улыбаются, потому что их снимают скрытой камерой, множеством скрытых камер. Ну а дальше варианты могут быть разными, от банальной хунты, которая находясь сама в тени всех терроризирует, до всяких там солипсизьмов, — он специально добавил мягкий знак в это слово, будто хотел добавить своей речи простонародности, — вроде того как жизнь это сон и всё вокруг иллюзия, ну вы понимаете.

— И что же нам теперь делать? — недоумённо спросил Вегрейт, отойдя от стены и выйдя на середину комнаты.

— Для начала успокоиться, — ответил Меернод. — По крайней мере, я уверен, что никакой скрытой хунты или заговора в этом мире нет. Вот ответьте мне на вопрос, Кого в мире больше: дураков или умных?

— Дураков разумеется.

— Правильно и чего уж греха таить, не просто больше, а на порядок больше, взять хотя бы нас, относись мы ко второй категории, оказались бы в столь дурацком положении, — здесь он флегматично свернул газетку и отложил её в сторону. — Так что если у меня есть два объяснения чему‑либо и одно из них основывается на чьём‑то уме, а второе на чьей‑то глупости, то я всегда приму второе. Почти всегда.

Меернод встал с кровати и сделал несколько шагов по комнате.

— А нам‑то что делать, нам что делать, глупость умность… — заорал Вегрейт, указывая на себя.

Профессор подошёл и ребром ладони врезал бортмеханику между ног, тот схватился там руками, согнулся и еле удержался на ногах.

— Значит, что‑то там есть, а то из‑за ваших приступов паники, я стал предполагать иное, — произнёс Меернод. — А вообще на месте вас всех, я бы обзавёлся чем‑нибудь чем смог бы, в крайнем случае, моментально лишить себя жизни. Если я окажусь неправ, и нас схватят, то дальше будет просто море вариантов развития событий, но те, что предполагают участь лучше смерти, можно пересчитать по пальцам левой руки.

Тут же в дверь постучали. Все путешественники, кроме согнувшегося в нечеловеческой позе Вегрейта, и, похоже, ничего вокруг не замечавшего, посмотрели на вход.