Пробуя силы в журналистике, в адвокатуре, в административной деятельности, он верен демократическим идеалам юности — но вряд ли он остается максималистом, с порога отвергающим те жалкие сферы деятельности, которые ведут к растрате таланта, к болоту ничтожного успеха, грошового компромисса, зряшной суеты.

Сознавая угрозу для таланта и личности, он ищет выхода в «большой мир», нащупывает к нему разные пути.

Карьеру дипломата Эса начинает первым консулом на Антильских островах. Пользуясь близостью к Новому Свету, посещает Соединенные Штаты Америки. В 1874 году получает назначение в Нью-Кестль. В 1876-м — в Бристоль. С 1888-го и до конца жизни Эса де Кейрош — генеральный консул в единственном городе, который, как сказано в романе «Семейство Майя», давал дышать свободно, в столице Франции, издавна его привлекавшей… Таков послужной список, составленный его автором, кстати сказать, не без трудностей.

Должность, на которую претендовал начинающий дипломат, сперва досталась другому. Задетый Эса в очередном выпуске своих сатирических фельетонов «Колючки» поведал широкой публике о причинах, по которым не стал консулом:

«Я стал наводить справки и узнал, что правительство действительно считает меня: 1) главой республиканцев, 2) клубным оратором, 3) организатором забастовок, 4) агентом Интернационала, 5) эмиссаром Карла Маркса, 6) представителем рабочих ассоциаций, 7) сообщником парижских поджигателей, 8) убийцей господина Дарбуа, 9) тайным автором прокламаций, 10) содержателем склада бензина, 11) бывшим каторжником и, наконец, — 12) за мной всегда ходит по пятам агент полиции…»

Как ни странно, фельетон возымел действие: именно в это время сменился кабинет, и новый министр иностранных дел предоставил Эсе консульскую должность на Кубе. Но платой за первую должность, за десятилетия дипломатической службы был отказ от бунта против правительства, был тот разрыв между «внешней» и «внутренней» жизнью, который с евангельских времен обозначается формулой «кесарево — кесарю, богу — богово» и для творений художника никогда не проходит бесследно.

Не все из студенческих друзей Эсы пошли на компромисс. Цельным остался Антеро де Кинтал, идейный и нравственный вдохновитель Коимбрского кружка, замечательный поэт и публицист, примкнувший в молодости к I Интернационалу; но в 1891 году, придя к глубочайшему пессимизму, Антеро де Кинтал покончил самоубийством.

Не средством, а целью, главной, если не единственной дорогой в большой мир, где раскрылся и в силе своей, и в слабости талант Эсы, стала дорога искусства.

Выбор, который Эсе де Кейрошу предстояло каждый раз совершать, беря в руки перо, был выбором между ложью и правдой. (Между давно уже косной и охранительной, немощной и подражательной, но живучей, как португальская монархия, традицией под этикеткой «романтизм» и суровой, идущей против господствующего направления истиной, выступившей под знаменем новаторства и реализма.

В годы зрелости Эса де Кейрош вспоминал о кружке, названном в подражание французским поэтам «Сенакль». О том, как под влиянием Антеро де Кинтала складывались его — и близких его друзей — политико-социальные и эстетические воззрения.

«Когда Антеро встретился с нашим дорогим абсурдным «Сенаклем», собиравшимся в переулке Гуарда-Мор, здесь ревело и бесновалось адское пламя наших идей, смесь метафизики, революции, сатанизма, анархии, необузданной богемы… Антеро явился в Лиссабон как апостол социализма, принесший божье слово язычникам, он обратил наши помыслы к предметам более высоким и плодотворным… Из «Сенакля» до появления Антеро не могло бы выйти ничего, кроме зубоскальства, сатанических стихов, ночных попоек и обрывков дешевой философии». Теперь члены кружка стали исповедовать революцию, предпосылкой и спутником которой была революция эстетическая.

Манифестом кружка стал памфлет Антеро, направленный против вождя романтиков Кастильо и своим названием провозглашавший «Здравый смысл и хороший вкус». Из памфлета, как из зерна, прорастала программа «Демократических лекций в Казино», объявленных вроде бы с чисто просветительской целью приобщить Португалию к происходящим в Европе событиям, ознакомить с проблемами современной философии и науки. На самом же деле смысл лекций был шире просветительских рамок:

«Вокруг нас происходит процесс политического перерождения, и у всех есть предчувствия, что теперь резче, чем когда-либо, стоит на очереди вопрос, как должен быть преобразован общественный строй. Нам показалось необходимым — пока другие народы ведут революционную борьбу и прежде чем мы сами займем в ней принадлежащее нам место — с беспристрастием изучить смысл идей и законность интересов, на которые опирается каждая европейская партия и общественная группа».

Важна была не только программа лекций, не менее важно было время, когда они задумывались, — весна 1871 года, весна Парижской коммуны.

Первые две лекции — о причинах упадка Пиренейского полуострова, об абсолютизме, о колониях — прочел в конце мая Антеро де Кинтал. С четвертой — о реализме — выступил 12 июня Эса де Кейрош.

…Революция — душа XIX столетия, говорил он. Она все преобразует своим напором… «Дух времени — революция, а нынешнее искусство продолжает дело реакции». Французская революция 1789 года была, по мнению Эсы, делом рук литературы: армия писателей — от Рабле до Бомарше — сомкнутым строем отважно выходила на бой против мистицизма и аскетизма, пока не добилась победы, — чтобы потом отречься, однако, от своего собственного творения… Вторую империю, возникшую на развалинах 1848 года, Эса расценивал как эпоху развращенных скептиков и низменных материалистов. «Роскошь задушила достоинство». Родился отвратительный мир кокоток. И под стать ему распутная бульварная литература.

Но нарастает протест против фальши, раздаются требования, чтобы искусство вернулось к действительности.

Реализм, именно реализм, настаивал Эса, искусство сегодняшнего и, наверное, завтрашнего дня. Реализм — это отказ от всего лживого, пустого, нелепого, это изгнание всякого рода риторики. Переход на позиции реализма — вот единственное спасение для португальского искусства. В противном случае, изменив революции и губя нравы, оно неизбежно погибнет, как только пробудится совесть народа…

В начале семидесятых годов эстетическая программа была, следовательно, и составлена и объявлена. Факт сам по себе значительный, и не только для биографии Эсы. Дело оставалось, как говорится, за малым — осуществить программу. Но известно: история искусства и общественной мысли насчитывает тысячи превосходнейших манифестов, платформ, деклараций, так и оставшихся неосуществленными — по вполне «объективным причинам». На этот раз в объективных причинах тоже не было недостатка.

Во-первых, правительство тотчас наложило вето на лекции. Ни к чему не привел протест против их запрещения, под которым среди трехсот подписей стояла и подпись Эсы. С особою остротой члены «Сенакля» восприняли гибель Парижской коммуны.

Выбор дипломатической карьеры может поэтому рассматриваться как признание поражения и даже сдача на милость победителя. Разве в «Колючках», в фельетоне претендента на должность консула, за дерзкой формой не таится заверение в лояльности?

Кроме цитированных, в фельетоне есть и другие строки: «Может быть, шептали мне с таинственным видом, виновата лекция, в которой я отрицал искусство для искусства, романтизм, беспочвенный идеализм, погоню за красивостью? Неужели господа министры думают, что цель реализма — устроить забастовку в Оейрасе? Неужели они полагают, что любимейшее занятие литературного критика — поджигать здание парламента? Или они считают, что Генриха IV убил Буало? Или что главнейшая цель Интернационала — искоренить романтизм? Неужто они пребывают в убеждении, что задача семнадцати миллионов рабочих, вошедших в Интернационал. — причинить неприятности Ламартину?.. Нет, о родина, нет! Если я могу удостоиться чести служить тебе только при условии, что я буду читать и любить оды господина Видаля… Нет, о родина, нет! Благодарю, но это выше моих сил».