«Дражайший друг и гость Теодоро!

Первые строки Вашего письма нас просто потрясли. Но последующие, в которых говорится, что Вы на попечении святых отцов христианской церкви, успокоили. Я, конечно же, отправился в императорский ямен, чтобы выразить принцу Тону свой протест по случаю беспорядков в Тяньхо. Однако его превосходительство даже не пытался скрыть своего ликования, причина коего крылась в следующем: как частное лицо он сочувствует Вам и понесенному Вами физическому и материальному ущербу, но как министр империи усматривает приятную возможность, воспользовавшись случившимся грабежом как предлогом, получить с города Тяньхо штраф за нанесение иностранцу оскорбления, и довольно круглую сумму, так тысяч в триста франков, что, по подсчету нашего проницательного Мерискова, равняется пятидесяти четырем тысячам рейсов в переводе на монету Вашей прекрасной страны! Это, как говорит Мерисков, доходная операция для императорской казны, и таким образом будет сторицей взыскано и за Ваше ухо… Здесь у нас уже пощипывают первые морозы, и мы понадевали шубы. Добряк Мерисков страдает печенью, однако печеночные колики никак не влияют ни на его философские суждения, ни на его острое словцо… Тут мы все пережили большое огорчение: милый песик добрейшей мадам Тагарьевой — жены всеми нами почитаемого секретаря — обожаемый Ту-ту исчез утром 15-го… Я обратился в полицию с настоятельной просьбой найти собаку, но до сих пор Ту-ту так и не найден; огорчение наше усиливается, при мысли, что здесь, в Пекине, таких собачек отваривают в сиропе и едят как особое лакомство. А на днях у нас произошло еще одно потрясающее событие, чреватое последствиями, и весьма прискорбными: супруга французского посланника, эта заносчивая мадам Грижон, эта «сухая ветка» (как ее величает наш Мерисков), на последнем приеме в миссии подала, вопреки всем международным нормам, свою костлявую руку простому английскому атташе, лорду Гордону, и позволила ему сесть по правую сторону от себя! А? Что вы на это скажете? Невероятно? Безрассудно? Да это же вызов общественному порядку! Подать руку простому атташе, красномордому шотландцу с моноклем в глазу, тогда как к ее услугам были и послы, и посланники, и я! Это же сенсация, неописуемая сенсация в дипломатическом корпусе… Все мы ждем инструкций от своих правительств. Как с грустью говорит покачивающий головой Мерисков, дело серьезно, очень серьезно! Случившееся ведь только подтверждает (хотя никто и не сомневался), что лорд Гордон — фаворит «сухой ветки». Какое беспутство! Какая грязь!.. Со времени Вашего отъезда в этот треклятый Тяньхо генеральша чувствует себя неважно; доктор Паглов ничего у нее не находит; по всей вероятности, это простое недомогание, вялость, тоскливое состояние, которое часами вынуждает ее сидеть на диване в беседке «Скромный приют отдохновения», сидеть и тяжело вздыхать, переводя бессмысленный взгляд с одного предмета на другой. Я прекрасно знаю, в чем тут дело. Я не заблуждаюсь. Это все от желчного пузыря, эту болезнь она заполучила от скверной воды во время нашего пребывания в Мадриде… На все, как говорится, воля, божья! Владимира передает Вам через меня un petit bonjour[18] и просит, чтобы наш гость по прибытии в Париж, если он там будет, выслал ей с дипломатической почтой в Санкт-Петербург (оттуда нам перешлют в Пекин) две дюжины перчаток о двенадцати пуговицах, номером пять и три четверти, марки sol 2, что продаются в магазинах Лувра; еще она просит прислать последние романы Золя, «Мадемуазель де Мопен» Готье и коробку флаконов «Опопонакса»… Совсем забыл сказать Вам, что мы сменили булочника: теперь получаем хлеб из пекарни английского посольства, отказавшись от услуг французского, и все из-за того, чтобы не иметь ничего общего с «сухой веткой». Последние строчки красноречиво говорят Вам, как мы страдаем, не имея собственной пекарни при нашем русском посольстве, несмотря на все мои реляции и жалобы в Санкт-Петербург. Ведь там хорошо известно, что в Пекине нет общественных пекарен и каждое посольство имеет свою собственную, весьма необходимую для жизни ее сотрудников, да и для веса и влиятельности в дипломатических кругах. Но воз и ныне там! Императорский двор не волнуют даже самые насущные нужды русской цивилизации!.. Вот, пожалуй, все пекинские и посольские новости. Мерисков и все наши, а также графчик Артур, Зизи из испанского посольства, Печальное чело и Лулу — словом, все и более всех я, — просят засвидетельствовать Вам свое почтение. Поклон и наилучшие пожелания.

Генерал Камилов.

P.S. Что же касается вдовы и семейства Ти Шинфу, то вышло недоразумение. Астролог храма Факуа ошибся, расшифровывая звездные данные: семейство проживает не в Тяньхо, а на юге Китая неподалеку от Кантона. Правда, есть и еще одно, живущее по ту сторону Великой стены, почти на границе с Россией, в округе Каоли. Оба эти семейства лишились главы и оба впали в нищету… Вот почему я не беру деньги из торгового дома Цзинь Фо, а жду Ваших распоряжений. Эти свежайшие новости, а в придачу к ним банка вкуснейшего компота получены от принца Тона только сегодня. Кстати, могу сообщить, что Ca То уже здесь, он вернулся из Тяньхо с рассеченной губой и разбитым плечом. От Вашего багажа ему удалось спасти только литографию Богоматери всех скорбей, которая, как явствует из сделанной чернилами надписи, принадлежала Вашей уважаемой матушке… Мои же храбрые казаки остались на месте сражения в луже крови. Его превосходительство принц Тон обещал заплатить нам за каждого по десяти тысяч франков из той суммы, что будет получена с города Тяньхо… Ca То сказал мне, что, если Вы пожелаете продолжить свои путешествия по империи в поисках семейства Ти Шинфу, что было бы вполне естественно, он почтет за честь и будет счастлив сопровождать Вас с собачьей преданностью и казачьим послушанием…

Камилов».