Сонет номер двадцать восемь, машинально отметил Смотритель. Впрочем, он повторился, потому что уже не раз и не два прочел стихи, подложенные ему Уиллом (почему тайно?), восхитился не столько поэтичностью текста…

(это уже аксиома, и через восхищение поэзией Шекспира каждый когда-то проходит впервые)…

сколько его стопроцентным соответствием канону, подивился непонятной последовательности создания Уиллом сонетов, которая как раз канону не отвечала. И приберег в сумке, как аргумент для сотрапезников. И ведь понадобился аргумент!

— Это действительно Шекспир? — тихо спросил Саутгемптон.

— Написано им? — спросил в ответ Смотритель.

— Я не настолько хорошо знаю его руку… да и писать он не любит… А кто тогда?

— Я готов подтвердить: это — Шекспир, слово дворянина.

— Я что-то плохо соображаю… — Саутгемптон и впрямь выглядел странновато. — Случаются, конечно, чудеса, но сам я сталкиваюсь с чудом впервые… Может, он где-то прочел сонет и запомнил?

— Может быть, — легко согласился Смотритель, — но где?

Вы слышали о ком-то, кто способен писать такие сонеты?

— Нет, — ответили Саутгемптон и Рэтленд.

Хором получилось. Бэкон и Эссекс промолчали.

— И я не слышал, — сказал Смотритель. — Значит, давайте считать, что это сочинил Уилл… Игра, господа, Большая Игра — она предполагает любые ходы, даже самые невероятные… — Усилил сказанное: — Невероятные и для зрителей, и даже для авторов, создателей Игры. То есть для нас, господа.

— Хорошо, — сказал Эссекс. Было очевидно, что он принял решение и оно — окончательное. — Мы играем, Франсуа. Вы умеете убеждать — это раз, но два — сильнее: пьеса и сонеты убедительны безоговорочно. Посему — вопрос. Вы, как идеолог и инициатор Игры, гарантируете ее продолжительность? То есть будут ли еще пьесы, еще сонеты? Такая Игра — дело, как вы сами сказали, длинное.

Вопрос был уместен.

— Какие гарантии, господа? — удивился тем не менее Смотритель. Или сделал вид, что удивился. — Только мое слово. Вам мало его?

— Достаточно! — воскликнул Рэтленд.

— Маловато вообще-то, — ответил, сам своего ответа стесняясь, Саутгемптон.

Бэкон и Эссекс опять промолчали.

У Смотрителя возникла мысль. Нежеланная, но, как он понимал, своевременная и необходимая для дела.

— Хорошо, — он постарался, чтобы обида в голосе лилась через край, — я предоставлю вам гарантии.

— Когда? — А вот это уже Эссекс произнес.

— Днями. — К обиде добавилось легкое высокомерие: мол, если вы рискнули не поверить слову французского графа и он стерпел, то не извольте торопить его. Сказал: предоставит, значит — предоставит. А когда — его право знать. — Днями, — Повторил он и все же смилостивился: — Быть может, через три дня. Или через четыре. Как получится. — И как бы опять не сдержал обиды: — Этому моему слову вы, надеюсь, верите?

— Не обижайтесь, Франсуа, — примирительно сказал Саутгемптон. — Поймите нас. Мы охотно соглашаемся участвовать в Большой Игре, но если есть хоть малейшая возможность воочию увидеть… или хотя бы понять… кто в силах создавать такое… а вы постоянно намекаете на то, что есть некто, являющийся автором… да он не может не быть, не из воздуха же вы тексты достаете! — Засмеялся. — Что-то я запутался в словах. Ну не Шекспир я, извините… Короче, если есть возможность, дураками мы были бы, не воспользовавшись ею. Конечно, мы вам верим, Франсуа, и будем ждать, сколько надо.

— Но есть вопросы, — подал голос деловой Бэкон. — Уточняющие, уточняющие, — поспешил на всякий случай успокоить графа Монферье. — Первый. Как мы объясняем совпадение написания фамилии Уилла и псевдонима «Потрясающий Копьем»? Второй. Кого мы станем привлекать к участию в игре и какова будет степень посвященности вновь привлекаемых? Третий. Как нам себя вести с Уиллом? Мы же все хорошо с ним знакомы, очень не хочется держать его за дурачка. Тем более что он умен. Четвертый. В чем вы видите наши действия? Я не имею в виду светский треп на балах и раутах, а действия по внедрению имени Потрясающего в Историю. Согласитесь, потомки, о которых вы так печетесь, должны знать, что современники высоко ценили его творчество…

— Все? — спросил Смотритель.

— Пока все, — ответил Бэкон. Подчеркнул: — Пока.

— Первый, — сказал Смотритель. — Никак не объясняем. Для нас автор — он, Шекспир… — Оговорился: — Так мы с вами решили… или решим — после предоставления гарантий. Для всех остальных: а почему бы и не Шекспир? Ведь имена так близки!.. Но все — на полутонах, полунамеками, ни «да», ни «нет». Впрочем, я говорил уже… Но к слову. Роджер напомнил, что все вы время от времени водите пером по бумаге. Постарайтесь не оставить потомкам… я настаиваю на этом: именно потомкам, Игра длинная… так вот, постарайтесь не оставить в своих записках, письмах, дневниках ни слова об Уилле. Да, мы все его любим, он — хороший малый. Но он низок для нас… — Остановил жестом вскинувшегося было в возмущении демократа Рэтленда. — Я не о нашем к нему личном отношении. Я о реальной расстановке классов и сословий в Англии: кто он и кто мы? Если Игра и вправду получится длинной, то не любимые вами потомки не должны удивляться тому, что граф Рэтленд, например, панибратствовал с актером. Иначе тайна Потрясающего Копьем автоматически перестанет быть тайной. Более того: тайна умрет, не родившись. В самом деле, если мы дружим с Шекспиром и не скрываем эту дружбу от дневника или письма, то совпадение имен актера и драматурга явно не случайно… Второй вопрос. Мы станем привлекать к Игре всех, кто, на наш взгляд, останется в истории английского театра: драматургов, критиков, высокородных зрителей-любителей, издателей книг… Пусть они-то как раз оставят на бумаге… а она, господа, на диво долговечна… свое восхищение гением Потрясающего Копьем. Только его. Уилл тут ни при чем. Третий вопрос. Ведите себя с Уиллом как обычно. А если что-то изменит ваше к нему отношение… — тут Смотритель сделал паузу, словно намекая на некое потаенное знание, — то давайте всякий раз делать выводы сообща. Это — наша Игра, и любой ход в ней — наше общее дело. Верно?.. И четвертый, наконец. В чем я вижу наши действия? Пока — в создании того, что умники зовут общественным мнением. В том числе и с помощью тех, кого мы станем привлекать к Игре. А потом… Потом будет потом, — отговорился он. — Прав Роджер: не получится Игра, не пойдет — прекратим ее. Получится — появится четкий и, главное, осознанный план дальнейших действий. Осознанный — с помощью того, что получится… Если есть еще вопросы, господа, не стесняйтесь, я весь — одно большое ухо.

— И к нему — один большой мозг, — добавил Бэкон. В добавлении имела место легкая ирония, но слышалось и уважение. — Зададим, зададим, прочищайте уши постоянно. Вопросов будет — море. Но — позже. По мере понимания того, что есть Игра и почему она Большая. А пока стоит выпить за ее начало. Заметьте: это я предлагаю — самый старший из вас и поэтому самый скептический. Так что, Франсуа, если вы — ухо и мозг, то я рискну взять на себя роль совести. Она у меня такая беспокойная, такая возбудимая, такая сомневающаяся… — Поднялся с кресла, вытянул вперед руку с бокалом: — За начало!

— За успех! — сказал Рэтленд, тоже вставая.

— За наше умение и нашу осторожность! — счел необходимостью подчеркнуть Эссекс.

— За нас! — поднял бокал Саутгемптон.

— За Потрясающего Копьем! — завершил перечень Смотритель, то есть граф Монферье.

И выпили содержимое бокалов залпом. А крепости в содержимом было — слон бы пошатнулся. Но четверке Игроков — хоть бы что. Если Монферье — мозг, Бэкон — совесть, то все четверо — абсолютно здоровая печень.

К Бербеджу-старшему пошел граф Саутгемптон. С пьесой. Со всеми пятью актами…

(непрочитанные два последних были всеми прочитаны, ничьего мнения не изменили, общее восхищение усилили. Точка)…

потому что Игроки…

(или, что безобиднее, участники Игры, но емкий и сочный термин «Игроки» нравился Игрокам больше)…