— Правда? А что же их здесь держит?

«Ещё как ведома, — подумал Йерун. — И они надеются испить нашей крови».

Треск сломанных ветвей. Грохот тяжелых тел, сталкивающихся между собой. Яростное и болезненное рычание.

Некоторые чудовища, устав ждать, начали грызться друг с другом.

— Я не знаю, — Танаура с деланным пренебрежением пожала плечами. — Может, надежда у них и есть, но разума точно нет. Внутрь ящерам не попасть, легионеры уничтожают тварей, как только те подбираются к стене.

— А когда закончатся боеприпасы?

— До этого не дойдет.

— Ты говоришь с такой уверенностью…

— Легион не навсегда останется здесь, — Агнес говорила так, словно сама принимала решения. Каншелл едва не одернул женщину за самонадеянность, но потом увидел, как горят её глаза. Решимость, надежда, страсть, провидение… Всё это пылало во взгляде Танауры — как и отчаяние.

— Войну нужно вести не здесь, — сказала она серву.

— Но онаведется здесь, — возразил Йерун.

Рев за стеной стал ещё громче, звуки напоминали вздымающуюся волну, готовую поглотить их всех и никогда не схлынуть. А внутри лагеря ждали своего часа помыслы глубокой ночи, жаждущие испытать веру Каншелла.

— Планета обращается против нас, — заметил Гальба.

— Твоё заявление иррационально и бессмысленно! — рявкнул капитан.

— Я не подразумевал никакого наличия рассудка.

— Действительно? И ты не припадал ни к какому тайному источнику знаний?

Гальба вздохнул. В отличие от Аттика, он ещё мог это делать.

— Нет. Мне было достаточно наблюдений, — он указал на джунгли за стеной, покрывающие восточные склоны возвышенности. Огни базы освещали узкую полосу стволов и листьев, окрас которых менялся от зелёного до серебристого. Позади была лишь беспросветная тьма, содрогающаяся от беспредельного, растущего гнева обитающих там чудовищ.

— Тебе не следует видеть в этих зверях настоящую угрозу, — объявил капитан. Его замечание было окончательным, словно прямой приказ.

Гальба обернулся к Даррасу, ожидая помощи, но брат-сержант молчал, сверля взглядом джунгли. Он редко говорил с Гальбой после боя в развалинах. Подозрения Аттика окутывали Антона, словно болезненный саван. Среди воинов роты ходили слухи, что один из них мог использовать запретные искусства, силы, одновременно нарушающие веления Императора и противоречащие духу машины. Интуиция сама по себе вызывала подозрения в колдовстве, а колдовство было недопустимым.

— Что я вижу в них, брат-капитан, так это изменение модели поведения. Каким бы бездумным не был наш враг, следствия его действий являются такими же, как если бы они проводили хорошо скоординированную кампанию.

— Я знаю это, сержант. Я осведомлён обо всём, что подвергает опасности наше задание. Но это, — он указал на джунгли, — не является для нас основной угрозой.

— Нет, — согласился Гальба. — Не является.

Они замолчали. Позади них из казарм сервов доносились крики ночных ужасов. Никто из Железных Рук не обращал на это внимания. Душераздирающие вопли были ожидаемым явлением. Они не могли сделать с ними ничего, кроме как принять во внимание причиняемые потери. Но Гальба всё равно не мог выкинуть крики из головы — он отчасти понимал, что чувствуют смертные. Он сочувствовал им, даже видя в их страданиях слабость плоти. Аттик, как подозревал сержант, слышал лишь напоминание о тщетности.

— И всё-таки я не считаю, что мы можем и дальше игнорировать угрозу со стороны ящеров, — продолжил Гальба.

— И что же ты предлагаешь? Сжечь джунгли?

— Нет, — это было бы всё равно, что пытаться осушить океан. Зелёное море и таящиеся в нём чудовища казались бесконечными. Но слово «сжечь» крепко засело в голове Гальбы. Оно мелькало в его разуме. Оно что-то подразумевало. Оно было семенем для идеи, чьи очертания Антон пока не мог разобрать, но со временем он поймёт всё, если будет терпеливым.

«Сжечь» — звенела мысль, отдаваясь эхом, становясь навязчивой. — «Сжечь»

Аттик вернулся в командный пост. Даррас, стоявший на карауле, ждал, когда Гальба направится в патруль, но Антон стоял на месте. Наконец, он заговорил.

— Я не псайкер.

— Думаю, что ты не врёшь мне, брат, но в этом-то и вся проблема, — повернулся к нему Даррас. — Ты обманываешь себя, — Гальба открыл рот, чтобы заговорить, но поднятая рука брата-сержанта заставила его умолкнуть. — Ты не следуешь разуму. Ты слушаешь то, что хочешь верить. Это слабость плоти.

— Ты не доверяешь мне.

— Да, не доверяю. Ты отказываешь логике. Ты сходишь с пути, показанного нам Феррусом Манусом, и порываешь с Имперской Истиной так же верно, как если бы ты намеренно занимался колдовством. Поэтому я тебе не доверяю. И тебе не следует доверять ни себе, ни любому принятому тобой решению, — он вновь обернулся к джунглям. Отказывать брату было тяжело, но необходимо. В битвах нет места ошибкам.

— Но что, если я прав?

— Тогда это вселенная наполнена ужасающей бессмысленностью и в ней нет места рассудку. Это твоё безумие, брат. Не надо втягивать в него меня.

Нападения становились всё более частыми и скоординированными. Помехи усиливались, и Эрефен боролась. Она постоянно оставалась настороже, и теперь её нельзя было застигнуть врасплох. Ридия всё ещё чувствовала гнев, оставшийся после разговора с сервом, Танаурой. Гнев был направлен не столько на саму женщину, сколько на капитуляцию, которую подразумевало её предложение. Десятый легион претерпел достаточно позорных неудач, и она могла вернуть ему гордость. Уничтожение «Каллидоры» и её эскортных кораблей было настоящей победой. Она не позволит встреченному врагу лишить их возмездия.

У Танауры была вера. Пусть же она отчасти успокоит её, когда начнутся ночные крики — заблуждения не годятся на большее. У Эрефен была ярость. Она черпала её в исчислимой, неизменной и кровавой реальности самой войны. Она нуждалась в якоре, чтобы можно было заглянуть разумом в Имматериум и не сойти с ума, чтобы защитить себя от врага. Острые края тьмы цеплялись в сознание Ридии крючьями и лезвиями, а вокруг кружили смеющиеся пасти. Рядом с ней пыталось обрести форму нечто, являвшееся воплощением самого ужаса. Она отрицала его. Нечто в ответ разрывало её восприятие варпа на части.

Эрефен шипела. Казалось, что её потяжелевшие и неуклюжие руки находились в световых годах от разума, но всё же астропатесса смогла отключить себя от трона. Она сделала шаг вперёд на ногах, сначала неподвижных как смерть, а затем лёгких, будто воздух. В голове гремел гром и трещало разбитое стекло, выли голоса адских отродий. Она отказывалась слышать их. В этот раз Эрефен не потеряла сознание. Она отсекла себя от варпа, предпочтя слепоту погружению во мрак. Голоса стали тише, но не умолкли. За ней следовали клочья нереальности — не тонкие как паутина и хрупкие как сон, который забываешь после пробуждения, но ядовитые, острые, цепкие, оставляющие неизгладимые шрамы в разуме. Где-то далеко её губы оскалились в усмешке, а зубы сжались. Она пыталась заглушить боль. Астропатесса своими руками разорвала бы горло врага, если бы тот стоял перед ней.

«Трус», — подумала она, отдаваясь гневу. — «Я не могу видеть. Я едва могу идти. Но ты продолжаешь прятаться. Ты — никто. Ты недостоин моего внимания»

Шёпот, ставший сильнее, не слушал её насмешек, голоса шелестели вокруг, терзая её восприятие угрозой внезапного появления. Когда Эрефен потянулась к посоху, то содрогнулась от внезапного зловещего предчувствия, но затем её левая рука сомкнулась на древке, а правая нашла трость.

— Вы не настоящие, — сказала она теням.

«Ещё нет», — прошептали они, обещая скорую встречу.

Она направила команду к руке, и та ударила тростью по полу. Звук принадлежал к другому миру, но был настоящим. Она ударила вновь и вновь, отбивая барабанную дробь с каждым шагом. Эрефен чувствовала впереди путь, окутанный змеящейся тьмой. Мраку не удержать её. Когда рука астропатессы прикоснулась к двери, то она ощутила прилив торжества. Распахнув дверь, Ридия ощутила в коридоре присутствие чего-то огромного, тяжёлого и реального, но родственного теням. Даже закрыв себя от имматериума, она чувствовала, как сущность впереди влияет на течения варпа. Эрефен шагнула назад и подняла трость, готовясь к бою. Противостоявшая ей сущность была огромной, а расколотые и мучительно непредсказуемые течения эмпиреев исказили её. Ридия понимала, что ей не победить, но всё равно намеревалась бороться до конца. Сущность заговорила.