Простояв часа два, наконец поехали… в полуэкипаж. Оказывается, наша машина неисправна.

В полуэкипаже наш шофер разругался с лейтенантом, который сопровождает нашу колонну. Мы на стороне шофера. Когда стояли у Ленвоенпорта и была возможность заменить неисправную деталь, шоферу не дали это сделать, а теперь эту деталь хотят взять с другой машины. Конечно, шофер этой машины внятно выражает свое неудовольствие. Нам велели пересесть в другую полуторку, где уже спали два краснофлотца и красноармеец. Когда их начали будить, началась ругань. Мы, злые, что 6 часов околачиваемся без толку, а они – что не дали поспать. Начали обзывать друг друга «партизанами», «фронтовиками», «вояками» и т.д. Наконец поехали.

Впереди две легковые машины, за ними две грузовые и сзади еще одна легковая. На улицах и на шоссе за городом никого. Газуем на полном. Раза два останавливались, поджидая отставшую легковушку. Кругом тишина. В небе смутно видны аэростаты воздушного заграждения. Петергоф. Тихая, уютная улица, красивые здания с садами. Церковь с высокой колокольней. (Сколько она нам бед принесла с октября 41 до февраля 44 года, будучи и наблюдательным, и корректировочным, и дальномерным постом для немецких артиллеристов). Но это все потом, а пока любуемся местами, которые проезжаем. Спать уже не хочется. Третий час ночи 3-го июля. Подъезжаем к «Рамбову». Санину эти места знакомы, и он дает краткие пояснения.

Дорога плавно снижается и круто поворачивает влево. Тут особенно прохладно. Старые развесистые ивы обступают со всех сторон, совсем закрывая небо. Проскакиваем несколько мостиков и упираемся в какие-то ворота и изгородь с колючей проволокой. Некоторое время стоим, затем задним ходом выезжаем снова на дорогу и едем обратно. Подъехали к железнодорожному вокзалу и на площади около него «спешились». Часть пошла на вокзал попить чайку и устроиться там на ночлег, а часть осталась в машине. Мне не до чая. Страшно захотелось спать. Улегся у борта машины, положив, как обычно, под голову рюкзак и укрывшись шинелью.

Часов в 6 разбудили. Поехали дальше, вернее обратно. Снова подъехали к воротам и забору с колючей проволокой. Ворота на сей раз открыли и машины проехали внутрь ограды. Выбрались из машин, а их поставили под развесистые деревья. Провели нас в здание казарменного вида на второй этаж – располагайтесь! Расположились на голых железных койках и уснули. Часов в 8 внизу в столовой позавтракали, и «Выходи строиться во двор!». Стали снова переписывать всех, разбили по взводам. Мы с Саниным оказались в разных взводах. Предупредили, что перед обедом снова будет построение и проверка. Кто будет отсутствовать, будет считаться дезертиром.

До обеда снова валялись на голых койках. После обеда вызвали охотников ехать за матрацами. Я, конечно, среди них. Поехали человек 7 на полуторке. Сначала мимо вокзала к пристани. Лейтенант пошел куда-то договариваться, ребята «затралили» девушек, а я пошел поближе к пристани поглядеть на Кронштадт. Правее Кронштадта разглядел несколько подводных лодок. Снова поехали немного обратно, затем по шоссе за город в какой-то склад. Наконец нашли и склад и его завхоза, но матрацев нет. Есть только наволочки. Вернулись ни с чем в свою казарму.

В этом военном городке бойцы живут, очевидно, постоянно. Зимой в зданиях казарм, где теперь мы, а летом в палатках, как сейчас. Вся поляна и казарма окружены липами, кленами, березами. Под ними стоят сейчас не меньше сотни тракторов. Около них возятся трактористы. Обедать их тоже водят строем.

К вечеру прибыло несколько машин из Пскова и Ленинграда с фронтовиками. Те, кто прибыл с нами, уже ругаются с вновь прибывшими. У них с собой в машинах сахар, шпик, хлеб, а у наших ничего, а кормят здесь значительно хуже, чем в полуэкипаже. Вновь прибывшие с нами не делятся. Говорят, что бежать не нужно было. Называют нас трусами и пр.

Утром за завтраком получилась буза: кружек нет, сахара нет, хлеб только черный. Масло дали, кусочек сахара дал Санин. Прибыло еще несколько машин с людьми. В нашем кубрике один краснофлотец здорово играет на баяне. Пошли просить баян у политрука, но он боится, что или упрем, или испортим. Незнакомым людям кто даст такую вещь?

Перед обедом воздушная тревога. На большой высоте на запад идет «Юнкерc». По нему бьют зенитки. Мы все рассыпались под деревья и у стен казармы. Перед ужином снова выстроили всех с вещами, провели перекличку по спискам. Двух человек нет. Построили в колонну по четыре и пошли. Спустились под гору на дорогу и через город на пристань. Ждем буксира на Кронштадт. В 19 часов пришел буксир, погрузились и пошли. Я забрался на самый нос. Немного покачивает. Через час подошли к Ленинградской пристани, выгрузились, построились и пошагали. Справа высокий забор стадиона, из-за него виден ствол «максима», торчавший вверх. Идем по красивой липовой (пли вязовой) аллее, почти упирающейся в крепостную стену у Ленинградских ворот (без ворот).

Кронштадт. Балтийский флотский экипаж. Отсюда нас направляли на корабли и в части военно-морского флота.

В августе 42 года, справа перед этими воротами, в бывшей школе (двухэтажное, в плане Г-образное здание) формировался отдельный минометный батальон 260-й Отдельной бригады морской пехоты КБФ, в который я был назначен наводчиком вначале ротного, а затем батальонного миномета.

В середине сентября в этом здании бывшей школы меня приняли кандидатом в члены ВКП(б) по рекомендации командира роты и старшины 2-й статьи с подлодки, нашего парторга. Комиссаром батальона оказался майор Гашук, который был на нашем корабле военкомом, во время перехода на Гогланд в ноябре 41-го, который меня узнал и поддержал мое вступление в партию. Помню, как начальник политотдела Бригады подполковник Демидов, вручая мне кандидатскую карточку, сказал: «Сколько лет работаю в политотделах, первый раз вручаю кандидатскую карточку такому молодому краснофлотцу». Мне тогда было 17,5 лет.

В октябре мы прорыли вдоль крепостной стены траншеи полного профиля и перекрыли их местами. Ругались, что был не обычный земляной грунт, а сплошная свалка, на которую не одну сотню лет вывозили весь мусор и отходы из города. А в конце аллеи, перед воротами, врыли в землю две танковые башни с огнеметами, которые своим пламенем перекрывали подступы к Ленинградским воротам.

В декабре 42-го а этом здании стал формироваться Отдельный Истребительный противотанковый Дивизион этой же Бригады, в котором последовательно до конца войны я был командиром отделения крупнокалиберных пулеметов, ком. отделения и помкомвзвода противотанковых ружей и командиром противотанкового орудия.

Из этого здания в зиму 42-43 годов мы выходили на ледовую оборону Кронштадта. Для этой обороны на морзаводе строили деревянные будки на полозьях-бревнах. Стенки и крыша снаружи и изнутри были из сырых досок, простенки засыпались сырыми опилками, которые при перевозки будок утрамбовывались на одну треть, и в верхней части будки всегда дуло из щелей. В будках были двухъярусные нары на 4-х человек и разборная чугунная печка под уголь. Днем мы, по 8-10 человек ухватившись за два каната, прикрепленные к полозьям, подтаскивали эти будки к зданию дивизиона, а ночами эти будки, 45-мм орудия и пулеметы ДШК на металлических санях вытаскивали на лед около Ленинградской пристани. Справа от современного входа на пристань, где сейчас стоит памятный камень изобретателю радио Попову, была установлена стационарная 4-х орудийная 45-мм батарея. Здесь был пологий спуск на лед, и бойцы охранения, разведя рогатки с колючей проволокой, выпускали нас на лед.

Основная сложность была в пересечении фарватера, если по нему успевал до нашего подхода пройти ледокольный буксир из Кронштадта в Ленинград. На этот случай мы везли с собой десяток длинных досок, из которых мостили переход и для людей и для своего груза. Насколько помню, мы не утопили ни одного орудия и ни одной будки. Правда, некоторым пришлось искупаться между льдин. Год назад, в ноябре 41-го, по этому фарватеру, тоже ночами наш корабль проводил из Кронштадта в Ленинград и обратно караваны кораблей, а в ноябре 42-го он стал нам преградой.