Южный участок ледовой обороны Кронштадта проходил вдоль южного берега от Ораниенбаума до Лигова в 1-1,5 км от берега. Оборона состояла из 3-х полос: ближе к берегу саперы устанавливали противопехотные мины, укладывая их в лунки, вырубленные во льду или в снегу; вторая полоса метров через 100 – глубинные бомбы и фугасы, соединенные электрокабелем, который выходил на берег Кронштадта; и третья линия – орудийнопулеметные точки, расположенные на расстоянии 500-800 метров друг от друга. Моя точка оказалась на траверзе Петергофа.

Поначалу пробовали оставаться в будках на день. Но стоило затопить печку или кому-то выбраться из будки по нужде, немцы открывали орудийный и минометный огонь. Чтобы не быть накрытыми всем в будке, выскакивали из нее, разбегались в разные стороны и плюхались на лед. На выручку приходили наши батареи на фортах, начиналась контрбатарейная пальба, и мы опять забивались в будки. Позже оставляли на точках только по одному – два дежурных., а остальные расчеты на день уходили на берег. С темнотой все расчеты занимали свои позиции: по одному у пулемета, по два – у орудия, остальные отдыхают в будках. Каждые четыре часа смена дежурных.

Однажды произошел любопытный случай: резко потеплело, на поверхность льда вышла вода. Ветер с залива стал нагонять воду в устье Невы, и лед под нами стал потрескивать, прогибаться под орудиями и будками. Чтобы спасти орудие, я решил оттащить его к борту эсминца, кажется. «Стерегущего», который, кажется, осенью 42-го при переходе в Ленинград был атакован на фарватере, поврежден и выбросился на северный край фарватера, завалившись на левый борт. Так он и вмерз в лед. Мы сняли ствол орудия и затащили его на палубу эсминца, сани со станиной привязали к его борту. Выставил на палубе пост. Через день-два разыгралась ночью метель. Повел я двоих ребят на смену. От будки до эсминца метров 800-1000), т.е. минут 15 ходу в метель. Прошли 20, 25, 30 минут. Эсминца нет. Еще через 25-30 мин. вышли к какой-то позиции. Окрик часовых: «Стой! Пароль»! (Пароль выдавался новый на каждую ночь). Оказалось, что это наша позиция, которая от будки была метрах в 50 ближе к берегу. И вышли мы к позиции почему-то со стороны берега. Снова пошли к эсминцу. Наши следы уже замело.

Минут через 40 метель чуть приутихла, и вдруг впереди нас взвились осветительные ракеты. Плюхнулись в снег. Оказывается, нас занесло под самый берег Петергофа. Значит, мы прошли линию противопехотных мин. Надо срочно по своим следам возвращаться назад и стараться не напороться на своих патрулей, которые проходят вдоль минных полос. И постараться, чтобы немцы не заметили, а то откроют пулеметный и минометный огонь.

Новые заряды метели скрыли нас от берега и патрулей, и вскоре мы опять оказались у своей позиции. Что за чертовщина! Решил так: я иду первым, второй за мной на пределе четкой видимости – метрах в 40-50, третий на таком же расстоянии за вторым. Все на одной линии. И если последний увидит, что первый, т.е. я отклоняюсь в сторону (мы, как я понял, делали круг, поворачивая все время влево), то должен был кричать мне: «Правей!». И эти замечания шли ко мне через каждые 40-50 шагов. Через полчаса мы вышли к корме эсминца, т.е. все же немного уйдя влево.

В дивизионе днем я рассказал об этом случае командиру роты старшему лейтенанту Дорошенко. «Значит, у тебя левая нога короче правой», – сказал он. И на мой недоуменный взгляд разъяснил, что у всех людей одна нога чуть короче другой, но в обычной жизни мы этого не замечаем. Но на ровном месте – в поле, в степи ночью тебя обязательно будет заносить в сторону короткой ноги и ты оставишь след в виде дуги, а если место позволит, то и круга. Что у нас и получилось. Позже я неоднократно проверял и себя, и показывал товарищам, какая у них нога короче. Даже в поле на лыжах, идя с закрытыми глазами, лыжный след показывает дугу. Зимняя оборона Кронштадта на нашем участке, не считая ежедневных обстрелов города и иногда позиций на льду, прошла спокойно. Но на северном участке обороны, вдоль берега Карельского перешейка, занятого финнами, были случаи нападения финнов на посты. Один пост ночью был вырезан ими полностью. Часовые в метель или проспали, или поздно обнаружили противника.

Дважды приходилось мне сопровождать выход наших разведчиков в тыл немцам, проникая через парк Александрия, обходя Петергоф слева. С этого направления они меньше всего ожидали наших активных действий. Наша с товарищем задача была несложная: подстраховать, прикрыть, в случае необходимости, разведчиков при проходе их через заграждения и выходе на берег, затем, следом за разведчиками, углубиться метров на 200-300 и на перекрестке аллей на границе Александрии и нижнего парка следить, чтобы немцы, в случае обнаружения разведки, не отрезали бы им отход на лед через проход, проделанный нами для выхода разведки. Если в течение часа было все спокойно, мы потихоньку выбирались на лед и к себе. Второй раз, сидя в подобной засаде, я вырезал ножом (на мор. заводе делали хорошие ножи с ножнами, которые особенно нравились разведчикам) свои инициалы «Т.В.» в коре дуба, за которым мы укрывались. В 50-х годах, когда я побывал в Петергофе, по схеме парков я нашел это место – на границе восточного парка с Александрией, на перекрестке аллеи, спускавшейся к заливу вдоль западной стороны каменного забора и аллеи, идущей от центра парка и упирающейся в стену. Дуб был цел и вырезанные мои инициалы были еще заметны.

Через Ленинградские ворота вступили в город Кронштадт – столицу русских моряков. В какой-то довоенной книжке о Кронштадте мне запомнилась такая образная фраза, подтверждающая, чья столица Кронштадт: «Бросишь палкой в собаку, попадешь в моряка». Но, наверное, такое можно было наблюдать в выходной день в мирное время. Сейчас мы шли по почти безлюдным улицам. Короткая узкая Ленинградская улица, мощенная булыжником. Я шел в колонне в левом ряду и с удивлением заметил, что тротуар покрыт серыми плитами с какими- то надписями. Оказалось, что это могильные плиты с какого-то кладбища. Может быть, оно было рядом с собором, остатки которого возвышались справа от Ленинградских ворот. Невзрачные жилые дома в 3 этажа кирпичные и двухэтажные деревянные, которые зимой 42-го мы будем разбирать на дрова, чтобы отапливать казармы.

Два поворота и вышли на длинную Советскую улицу. Дома только справа – двух – и трехэтажные, но выглядят приличнее – покрашены в светлые цвета, некоторые с колоннами. А вдоль левой стороны улицы от ее начала и до конца тянется сквер с взрослыми деревьями, отделенный от улицы невысокой чугунной оградой, а другая сторона сквера отгорожена высокой оградой от канала, который мы увидели, только пройдя половину улицы. В этом месте слева открылась большая площадь с громадным красивым собором. Ребята, которые бывали в Кронштадте, объяснили, что это Морской собор на Якорной площади.

Осенью 41-го на соборе был оборудован наблюдательный и дальномерный пост для корректировки артиллерийского огня батареями Кронштадта и его фортов. Немцы, конечно, знали это и неоднократно били по собору. Несколько снарядов в собор попали, но они для такой громады были, что слону дробинка. Этот собор долгие годы использовался как кинотеатр, в котором я бывал неоднократно в 43-44 годах, т.к. в это время наш дивизион размещался недалеко, в 3-й северной казарме. А осенью 42-го года мы вырыли и оборудовали позиции для своих батальонных минометов рядом с маленьким кладбищем – захоронением революционных матросов на Якорной площади, погибших во время революций 1905 и 1917 годов и во время штурма Кронштадта в 1920 г. (В 1994 году при посещении Кронштадта я не нашел уже этого маленького захоронения с небольшими братскими и несколькими персональными могилами. Чуть в стороне от этого места на земле лежала большая черная мраморная звезда с вечным огнем, не вызывая никакого чувства почтения, которое ощущаешь при посещении мест захоронении погибших за нашу Родину.) Такие же позиции для минометов мы вырыли на склоне Петровского бассейна, что за собором. С этих позиций мы пристреляли различные места побережья острова на случай его штурма зимой немцами…