Делать было нечего, и замок отперли. Из корзины высунулась голова Ванадзе с всклокоченными волосами.

Привратник засвистел, примчалась стража, вышел из канцелярии старший надзиратель.

— Что случилось, Дмитренко? — спросил он.

— Да вот, Николай Мефодьевич, бежать один политик собрался.

Глаза старшего надзирателя недобро заблестели.

— Проучить! — крикнул он страже.

Стражники кинулись на столпившихся у ворот политических. Били с ожесточением — прикладами винтовок, металлическими пряжками ремней. Старший надзиратель с невозмутимым видом наблюдал за побоищем.

Избитые, кое-как перевязанные, в кровоподтеках и синяках, политические вернулись в камеры. Решено было немедленно вызвать прокурора. Собрали все металлические кружки, котелки и стали громко стучать в дверь.

— Про-ку-ро-ра!.. Про-ку-ро-ра!.. — скандировали все разом.

Прокурора не прислали, но неожиданно вызвали в тюремную канцелярию Джапаридзе и объявили, что он свободен.

— Ничего не понимаю… — Начальник тюрьмы пожал плечами. — Самого зачинщика — и выпускают!

— А за меня хлопотала знакомая фрейлина при дворе его императорского величества, — шепнул ему на ухо Джапаридзе.

— Вот оно что… — протянул начальник тюрьмы, но поняв, что над ним издеваются, стукнул кулаком по столу: — Насмехаться изволите, господин Джапаридзе! Вы за это еще ответите. Небось не последний раз с вами видимся.

…Утром следующего дня Джапаридзе уходил из тюрьмы.

— Ну что ж, Ванечка, до встречи! — Он крепко пожал Фиолетову руку.

— До встречи, Алеша. Только где — на свободе или снова здесь?

— Будем надеяться на лучшее, Ванечка…

С Ольгой Фиолетов не встречался. Иногда ему удавалось увидеть жену во время прогулки по заросшему травой тюремному двору: в это время она вставала на койку, чтобы дотянуться до маленького зарешеченного окошка в камере.

Но сегодня он ее встретил в коридоре тюремной канцелярии, возвращаясь с очередного допроса. Конвойные в нерешительности остановились, увидев, как бросились друг к другу эти двое.

— Что у тебя, Ванечка?

— Высылка. А у тебя?

— Тоже… Хоть бы вместе…

— Не положено разговаривать, господа хорошие! — вяло прикрикнул конвоир, который вел Фиолетова. — Пошли, пошли.

…Следственная машина продолжала неторопливо крутиться, скрипела немазаными своими частями, стучала, брала разбег и снова замедляла ход. Тощее сперва дело, начатое Бакинским губернским жандармским управлением задолго до ареста Фиолетова и других большевиков, постепенно обрастало листами с государственными грифами, печатями и подписями официальных лиц.

Фиолетов по-прежнему использовал вынужденный досуг для занятий. После алгебры пришла очередь географии. Ему попался старенький учебник, в котором такие же, как он, узники обвели карандашом города, служившие местом ссылки. Особенно густо были подчеркнуты строчки, посвященные описанию Архангельской, Вологодской, Олонецкой губерний, а также Якутской, Томской, Тобольской.

«Какая ж достанется нам с Ольгой?» — невесело подумал Фиолетов.

Он часто вспоминал мать, которой написал, что уезжает на остров Челекен. Она, конечно, тревожится, ждет от него письма оттуда, а письма все нет. А может быть, к ней заходили Абдула или Алеша и она уже знает горькую правду…

— Хвиалетов, на выход! — прервал его размышления знакомый голос надзирателя.

Фиолетов с неохотой отложил в сторону книгу.

— Кому это я понадобился? — недовольно пробормотал он.

— Не извольте тревожиться. На свиданьице повесть велели.

В комнате по ту сторону перегораживавшей ее решетки Фиолетов вдруг увидел мать, отчима и сестренку, которая испуганно, во все глаза смотрела на брата. У Фиолетова перехватило дыхание.

— Ванюш… Сыночек… — тихонько промолвила мать. Он протянул ей руки через решетку.

— Ну здравствуй, Иван. Достукался-таки, — сказал отчим. — Сколько раз говорил тебе, брось это дело, негоже супротив царя идти…

Фиолетов не слушал его, он смотрел в заплаканные глаза матери и гладил по голове сестру.

— Вот гостинца тебе принесла, — сказала мать, развязывая узелок. — Коржики твои любимые, сама пекла, орешки, изюму немножко… Небось соскучился по вкусненькому.

— Ты лучше спроси, — перебил ее отчим, — долго ли ему тут сидеть. Аль еще дальше пошлют?

— Да откуда ему знать-то… — Мать безрадостно махнула рукой.

Фиолетов ждал, что она спросит про Ольгу, но мать не спросила, она все еще не могла простить ни сыну, ни невестке («Да какая она мне невестка!»), что сошлись они без церковного обряда, без родительского благословения.

А в этот самый день в канцелярию бакинского градоначальника пришел из Петербурга запечатанный сургучом пакет.

Исполняющий должность градоначальника полковник Петр Иванович Мартынов привычно взмахом серебряного ножа вскрыл печати, вынул лист бумаги с грифом «Арестантское. Секретно» и наскоро пробежал глазами то, что там было написано.

— Наконец-то! — Полковник сказал это вслух, хотя в кабинете никого, кроме него, не было. — Ну вот и решился вопрос об этом Фиолетове.

Мартынов запомнил Фиолетова. Вскоре после организации Союза нефтепромышленных рабочих градоначальник пригласил к себе членов правления этого союза. Среди прочих пришел и Фиолетов. После короткой беседы градоначальник заявил на прощание: «Предупреждаю, если сойдете с легальной почвы на нелегальную, то мы — враги». За всех ответил Фиолетов: «Друзьями, господин Мартынов, мы никогда с вами не были».

Мартынов водрузил на нос пенсне и еще раз перечитал распоряжение министра внутренних дел:

«…Крестьянина Ивана Тимофеева Фиолетова, мещанина Иссера Мордухова Шендерова, крестьянку Ольгу Иванову Банникову, дворянина Семена Дмитриева Жгенти… в Вологодскую губернию на три года каждого, считая срок для всех с 27 июня 1908 года».

Отправляли этап знойным августовским днем. На тусклом, грязно-синем небе не было ни облачка. Солнце жгло невыносимо, капля воды, упавшая на раскаленный камень, испарялась мгновенно. Притаились в тени мелкие пичуги, и только неутомимые чайки летали над морем, задевая бугристую поверхность воды.

— Хвиалетов, прощаться с тобой будем, — прокричал надзиратель веселым голосом. — Забрать вещи и следом за мной.

В канцелярии было полно народу, пока только мужчин. Помощник смотрителя протянул Фиолетову листок бумаги, уже подписанный несколькими фамилиями под печатным текстом.

— Распишитесь, что вы не убежите из ссылки.

— А если не распишусь? — спросил Фиолетов.

— Тогда у нас придется задержаться.

Вскоре всех вывели во двор, заполненный уголовниками в наручниках. Политических поставили сзади.

Стоять на жаре было мучительно, сильно хотелось пить, но бачок для воды, как всегда, был пуст… Наконец привели женщин, и Фиолетов облегченно вздохнул, увидев Ольгу.

Вещи политических и уголовников сложили на телегу. Раздалась команда «приготовиться!». Натужно скрипнули железные ворота, и колонна, предводительствуемая начальником конвоя, медленно двинулась на улицу, где ее ждали измученные зноем, злые солдаты, выстроившиеся по тротуарам в два ряда.

Фиолетов шел в паре с Семеном Дмитриевичем Жгенти. Жгенти был всего на несколько лет старше Фиолетова, но выглядел совсем стариком: большая лысина со лба, морщины, рано поседевшие виски. Еще до последнего ареста его приговорили к заключению в крепости, но как обжаловавшего решение судебной палаты отпустили под залог, пока не арестовали снова.

— И вот результат, — Жгенти болезненно улыбнулся. — Вологодская ссылка.

Шагавшие рядом солдаты прислушивались к разговору, и Фиолетов не мог упустить возможность заняться агитацией. Он начал нарочито громко ругать строй, при котором одетый в солдатскую шинель крестьянин или рабочий вынужден идти против своих же братьев по классу.