Он довольно свободно разговаривал по-азербайджанскп и хотел еще выучиться читать, но арабская вязь букв показалась ему такой трудной, что он отступил, хотя и не оставил своего желания.

Абдула тоже уже давно работал; сначала поступил учеником на одну из скважин на промысле Мусы Нагиева, закончил обучение и вот уже два года занимал должность тартальщика. С Фиолетовым он теперь встречался нечасто — не было времени, одиннадцатичасовая работа все тридцать дней в месяц, без праздников и воскресений, отнимала слишком много сил.

— Идем, умоешься, — сказал Абдула. — Сейчас воды согрею.

— Да мне главное как-нибудь телогрейку залатать. На работу идти не в чем.

— Мать сделает… Только сейчас, наверно, не успеет… Ладно, пока в моей походишь.

— Спасибо, Абдула… — Фиолетов по-восточному приложил руку к сердцу.

— Сколько денег нужно, Ваня? — спросил старый Байрамов.

Фиолетов замялся.

— Рублей пять… До получки… Пять — это не много?

— Это смотря для кого. Для Мусы Нагиева совсем немного. — Старый Байрамов рассмеялся коротким смешком. — И для Манташева, чтоб его миллионы стали ему поперек горла, немного, и для Питоева немного… А для нас с тобой много. — Он помолчал. — Есть у нас маленько денег. Не беспокойся.

…На работу Фиолетов пришел в чужой, много раз стиранной телогрейке, которая, несмотря на стирку, пахла нефтью и стояла колом, как накрахмаленная.

— Где это тебя так угораздило? — Вацек даже причмокнул языком от удивления.

— Ладно, тезка, потом как-нибудь…

— А все-таки? — Вацек пристально взглянул ему в глаза.

Гудка еще не было, и Фиолетов рассказал о том, что с ним вчера приключилось.

— Ну и глупо поступил, — сказал Вацек. — Зачем рисковал? На судьбу надеялся? Зря! Не на судьбу надо полагаться, а на себя. На собственные силы, способности, ум.

— Да кому они тут нужны — способности, ум, силы?

— Тебе нужны! — жестко ответил Вацек. — И таким, как ты, бедолагам. Чтобы не испытывать судьбу и не гадать, каким местом она к тебе повернется — передом или задом. Ты меня понял?

Фиолетов молча пожал плечами.

Чувствовал он себя плохо. Болела голова, ныла поясница, правый глаз заплыл, саднила ранка на рассеченной губе.

Время тянулось нестерпимо медленно, и он едва дождался конца смены.

Домой шли опять вместе с Вацеком. Вацек старался отвлечь его от невеселых дум и рассказывал про город Ковно, где жил до переезда в Баку, какие там, в Ковно, красивые костелы, старинный замок на берегу Немана, какая вкусная вода…

— А жизнь, Ванечка, там такая же поганая, как и тут. Всюду в России жизнь для нас поганая.

— Чего ж так? Почему? — вырвалось у Фиолетова. Он и сам не раз задумывался над этим и не находил ответа.

— Так сразу твой вопрос не осилишь. — Вацек помолчал. — Знаешь что, Ванечка, давай-ка мы с тобой как-нибудь выберем свободный вечер да зайдем в один дом. Там, может быть, и получим ответ, почему в России повсюду жизнь поганая.

— В какой же это дом?

— Вот пойдем, тогда и узнаешь, — ответил Вацек.

Минуло несколько дней.

Однажды, подойдя к мастерской. Фиолетов обратил внимание на листок бумаги, прикрепленный к выходным воротам. Возле листка стояли несколько рабочих, среди которых он узнал Вацека и вагранщика Мамедова. Вацек что-то говорил, глядя на листок, должно быть, читал, что там было написано, для Мамедова и других неграмотных азербайджанцев.

Фиолетов тихонько подошел к воротам и стал слушать.

«…Чтобы одолеть наших пауков-хозяев, — продолжал читать Вацек, — чтобы изменить современный хищнический порядок, необходимо знать, как нужно бороться. Этому научимся в нашей организации, в наших кружках и из чтения правдивой литературы… Так организуйтесь же, товарищи, под красным знаменем Российской социал-демократической партии для великой борьбы с царским самодержавием. Посещайте наши кружки».

— А теперь… — Вацек оглянулся, — быстро по местам! Одноглазый!

Механик имел привычку ходить как-то рывками. Несколько шагов он шел ровно, потом делал короткий рывок, словно лошадь, которую ударили кнутом, и опять переходил на спокойный шаг.

— Што за сборище! — крикнул он еще издали. — Скольки разов твердил, чтоб к гудку кажный на своем месте стоял… А это што? — Он заметил листок и впился в него единственным глазом. — А-агитация! — взвизгнул он. — Хто вывесил? Чья, спрашиваю, работа? Не хочете признаваться? Да я вас… — Последовала нецензурная брань, и механик со злостью сорвал листок. Он хотел было его выбросить, но раздумал и, расправив, сунул в карман. — Я вас, негодяев, навчу уму-разуму. Снесу энту пакость куды след, не зарадуетесь!

Никогда раньше Фиолетов не читал ничего подобного. Правда, не раз случалось, когда, собравшись на какую-нибудь рабочую вечеринку, поругивали за столом и царя и царицу, но это было между своих, устно, а тут печатно, как будто вырвано из книги. Только откуда?..

Дом, куда повел Фиолетова Вацек, находился в Черном городе, сплошь застроенном нефтяными вышками, вечно дымящимися трубами, резервуарами, закопченными цехами керосиновых заводов, между которыми ютились каменные жилые дома, обмазанные глиной.

У одного из них, опершись на палку, сидел старый азербайджанец.

— Здравствуй, дедушка! — приветствовал его Вацек. — Кто-нибудь уже пришел?

— Пришел, пришел… Проходи и будь спокоен, сын мой. — Старик пропустил бороду через растопыренные пальцы.

В комнате сидели трое — два парня и девушка в дешевом ситцевом платье.

— Принимайте новичка, товарищи, — сказал Вацек. — Зовут Иваном. Работает вместе со мной слесарем. Знакомься, Ванечка: Вано, Аветик, Ольга…

В ответ оба парня чуть привстали, а Ольга робко, искоса взглянула на новичка. Из-под длинных пушистых ресниц на миг блеснули карие, с золотистым отливом любопытные глаза и тотчас скрылись за полуопущенными веками.

В новой обстановке Фиолетов чувствовал себя неловко.

— Тут все свои, Ванечка, рабочие, под стать тебе, — пришел ему на помощь Вацек. — Знакомься.

Своей фамилии никто не назвал, только имена, и Фиолетову показалось, что это не случайно. Но ребята были как ребята, свои, девушка тоже, видать, не господского роду-племени. Худенькая, простоволосая, одета скромно.

Через несколько минут в комнату легкой походкой вошел изящный молодой человек в длинном и узком пиджаке, красиво облегавшем его складную фигуру горца, и весело поздоровался сверкнув большими темными глазами.

— Здравствуйте, товарищ Авель! — раздалось в ответ.

— О, в наших рядах пополнение, — сказал вошедший, глядя на Фиолетова.

— Наш, балаханский. Зовут Иваном, — представил Ванек.

— В грамоте сильны? — спросил у Фиолетова горец. Речь у него была быстрая, отрывистая, с заметным кавказским акцентом.

— Читать-писать умею.

— И много читаете? Что? Систематически или урывками?

— Читаю мало. Что придется.

— Это плохо… Записаны в библиотеке?

— А разве она есть на промыслах?

— В Черном городе. На заводе Гелиха.

— А балаханским туда можно?

— Скажете библиотекарше, что от «интеллигента». Она вас запишет.

Фиолетов подумал, что, наверное, «интеллигент» и есть этот кавказский человек, которого здесь называют; Авелем.

— Ну что ж, должно быть, товарищи Ахмет и Федор не придут, начнем занятия, — сказал горец. — Прежде всего разрешите сообщить новость: несколько писателей во главе с Максимом Горьким (на одном из занятий я вам расскажу про него) направили в редакции петербургских газет протест против расправы над студентами.

Горец вынул из кармана брошюру.

— На прошлом занятии мы разбирали с вами, кто кого кормит — капиталисты рабочих или рабочие капиталистов. И в этой связи читали… Что мы читали?

— «Кто чем живет?», — ответили хором несколько голосов.

— Совершенно верно. «Кто чем живет?». И что вы вынесли из сочинения Дикштейна? Вы хорошо поняли, кто и чем живет? — Он выделил голосом слова «кто» и «чем». — Чем живет наш брат рабочий и чем живут хозяева промыслов и заводов, например господин Малышев или господин Нагиев?