— Так сложилось, товарищ старший лейтенант, я с сентября 41-го «безлошадный» и переучиваюсь.

Он хмыкнул, но на моей дальнейшей судьбе это никак не отразилось. По прилёту в полк я остался во второй эскадрилье, которой командовал Покрышкин. В феврале начались боевые вылеты, но они проходили спокойно. Мы барражировали над Таманью, иногда пугая разведчиков немцев. Я был ведомым у старшего лейтенанта П. В один из дней, он бросил меня, и ушёл со снижением вниз, когда нас атаковали 4 «мессершмитта» над Цемесской бухтой. Я сразу уловил момент, что у меня полная задница. Был вынужден уклоняться от атаки, а когда оторвался от пары «мессеров», то не увидел ведущего. На позывные он не откликался. Я облегчил винт и стал набирать скорость с лёгким пикированием, одновременно докладывая «Тигру», что остался один и прошу помощи.

— Сухой, я — Тигр. Держись, сообщил тринадцатому, они на подходе.

Я показал свой лучший пилотаж: «кобра» вертелась, как уж на сковородке, а я потихоньку сваливал «мессеров» вниз, где мог с ними потягаться на равных. Они увлеклись атаками, ведь я был один, они разделились и пытались подловить меня на выравнивании и зависании. Но, я крутил всё слитно и ни на секунду не выпускал из виду обоих ведущих. Видимо, мне повезло, так как ведомые следовали чётко за ними, и не стремились атаковать меня самостоятельно. На одном из боевых разворотов, в прицеле мелькнул «мессер», я ударил из всех стволов, но через долю секунды перевернулся и ушел на косую спираль, так как сзади заходила вторая пара, этот манёвр «мессер» выполнить не может. Сорвав атаку второй пары, пошел в лобовую на первую. Опять короткая очередь и крутой вираж влево: у кобры двигатель в центроплане и виражи вправо или влево у нас почти не отличаются, не то, что у «мессера». Из виража ухожу в косую петлю, и, из перевернутого положения, вновь атакую ведомого первой пары. Он вышел из боя, сильно дымя, но мне не до этого, сверху валится вторая пара. Выполняю змейку, сбивая прицеливание, когда подходят на дистанцию открытия огня, кручу опять влево от них. Перегрузка просто раздавила меня, но, в этот момент сталкиваются два «мессера», я ухожу вверх с переворотом, и, из полупетли, атакую ведомого второй пары. Он загорается и выпрыгивает, а я догоняю дымящего и подбитого ведомого первой пары, и расстреливаю его до взрыва.

— Тринадцатый, я — Сухой, точнее, мокрый, иду домой.

— Сухой, я тринадцать. Нам ещё восемь километров. Где противник? Вопрос.

— Кончился.

— Ушли? Вопрос!

— Нет.

— Как ты? Вопрос!

— Иду. Вас вижу.

Они сходу развернулись и выстроились этажеркой возле меня. Мы дошли до Краснодара, там ребята расступились, уступив мне очередь на посадку. Я притёр «кобру» и зарулил на стоянку. Прямо напротив меня тормознул Саша. Открыв левую дверь (это было не принято, и сулило крупные неприятности из-за суеверий, но я был слева), он выскочил на крыло, спрыгнул с него и кинулся к моей машине. У меня не было сил открыть дверь, пальцы срывались. Покрышкин снаружи отщёлкнул замок и уставился на меня. Я был залит кровью: на предельных перегрузках лопнули сосуды в носу, вся гимнастёрка была уделана кровью. Саша хлопнул мне по щекам, потом, видя, что я живой, и, просто, у меня идёт кровь носом, ткнулся мне в плечо очками и лбом. А потом заорал: «Я убью его!» и рванул из кармана куртки пистолет, спрыгнул с крыла и побежал к ближайшему капониру. Его насилу поймали и отобрали пистолет. Я в этом участия не принимал, а мокрым полотенцем вытирал лицо и пытался вылезти из машины. Через некоторое время все лётчики эскадрильи, кроме моего ведущего, опять собрались у моей машины. Григорий, мой техник, принёс другую гимнастёрку. Я вылез из кабины и очухивался после вылета. Дня три придётся посидеть на земле: один глаз заплыл и ничего не видит. Внутреннее кровоизлияние. Возле меня суетился полковой врач. Подошёл комэск.

— Что с ним?

— Кровоизлияние в глаз на отрицательной перегрузке. Несколько дней летать не сможет.

— Ранен?

— Нет.

— А кровь откуда?

— Из носа. Тоже из-за отрицаловки.

Тут села «кобра» и появился комдив Дзусов, «Тигр», он наблюдал весь бой, и прилетел выяснить обстоятельства. Саша откозырял и доложил, старший лейтенант П. бросил ведомого, когда их атаковала четвёрка «мессершмиттов», что это не первый случай его трусости, и что он требует суда над ним. Начальство отошло в сторону, а мне продолжали прикладывать лёд на глаз, а техники замывали кабину «кобры». Подошёл полковник Дзусов.

— Сержант! Много дыр привёз?

— Товарищ полковник! Мне звание младший лейтенант присвоили в 19 ГИАП ещё в мае прошлого года, но приказа до сих пор нет. Как и дырок в корпусе.

— Ни одной? — спросил он у Покрышкина.

— Всей эскадрильей смотрели, товарищ полковник. Ни одного попадания. — ответил Покрышкин.

Дзусов внимательно посмотрел на меня.

— Молодой, говоришь? — и подал мне руку.

Через день, ко мне в медсанчасть зашёл Саша.

— Как дела, Костик?

— Легче уже, не так глаз болит.

— С По-2 справишься?

— Наверное.

— Слетай в Моздок и подбери себе ведомого.

Привилегию подбирать себе ведомого имели только «старики».

Через два дня пришлось проставляться: Вершинин присвоил мне звание лейтенанта. Заехал на попутках в Краснодар, купил 4 бутылки водки, большую бутыль вина и поросенка. Бросил покупки в мешок и вышел голосовать на КПП. Очень милая регулировщица быстренько тормознула мне машину до Карасу. С повязкой на глазу, я выглядел как герой романа Стивенсона, а вместо попугая у меня был поросёнок, который повизгивал в мешке. Пошел к тёте Поле, нашему повару, попросил приготовить для второй эскадрильи. Наши были на вылете, а я прохлаждался из-за глаза. Вечером, когда вся эскадрилья собралась за общим столом, тётя Поля вынесла поджаренного поросенка, а девочки-официантки — дополнительную водку в стаканах и стаканы для вина. Я извлёк из-под стола домашнее вино. Шум и аплодисменты, одобрительные выкрики, всё слилось в сплошной «гвалт в эфире». К нашему столу подошёл сам Павел Павлович Крюков, самый старший в полку лётчик, штурман полка. Он и Покрышкин — ветераны 55 полка, теперешнего 16 гвардейского. Их всего трое в полку из первого состава, ещё и, практически нелетающий, подполковник Исаев. Остальные из второго и третьего состава. А первый состав либо погиб, либо пошёл на повышение в другие полки и дивизии. Но Крюков официально не был лётчиком, он — самоучка, а Покрышкин здорово не ладил с Исаевым, и был под следствием. В общем, всё как у меня: самоучка и подследственный. Только это у меня в одном флаконе. И, конечно, получить поздравления от таких людей в день получения первого офицерского звания было очень приятно. Долго посидеть не удалось: нас разогнал Исаев, пригрозив мне пальцем. Продолжили в эскадрилье, прихватив с собой остатки.

На следующий день мне удалось упросить врача подписать разрешение на вылет. И я встал в строй на разводе. Так как за мной закрепили 17-ю машину, я установил на неё прицел британской «кобры» и вычислитель, пока бездельничал.

На разводе попал во второе звено к Речкалову, ведущим второй пары. Командир у меня спросил:

— Как твой ведомый? Удержится?

— Голубев-то? А чёрт его знает. Пилотирует он нормально. В ЗАПе наблюдал. Вместе не летали.

— Присмотри за ним! И предупреждай почаще, что делаешь. Сам знаешь, что в бою он видеть ничего не будет. Вы в прикрывающей группе. Следи за хвостом сам.

— Есть.

— Речкалов! Второе звено не слётанное, так что особо резко не пилотируй. Голубев ещё совсем зелёный.

— Понял, командир.

— Всё! Идем на Крымскую! Вторая четверка взлетает через пятнадцать минут после моей. По коням!

Отойдя от штаба, он добавил Речкалову:

— Взлетай через 7 минут, Гриша! Идем за Крымскую, встречать бомбёров будем над морем. Я сделаю круг, подожду тебя.

— Сухов, слышал? — спросил меня Речкалов. Я мотнул головой.