Затем полк вывели на отдых и профилактику. Лётный состав отправили в Ессентуки, а техсостав занимался обслуживанием, заменой двигателей, пушек, колёс и профилактическим ремонтом самолётов. Обычно это занимает полтора-два месяца. Но, я впервые попал на такой отдых за два года войны. Деньги у нас имелись, но, каждый занимался тем, чем хотел в Санатории ВВС. Единственное, о чём предупредили заранее, что после оккупации, ситуация с венерическими заболеваниями весьма серьёзная, поэтому… и развели бодягу на несколько часов: «Гонококк, возбудитель гонореи, проникает…» Мы, конечно, похохотали всем полком, тем не менее, за подобное «приключение» светил трибунал и штрафбат: преднамеренное членовредительство с целью уклониться от службы. Нехорошая статья. И применялась. А точная какая! Члену и вредит! Тем не менее, дело молодое, весёлое. В общем, без особых проблем обошлось. Единственно, как-то в компании возвращались с танцев из другого санатория, пришлось немного подраться с местными. Тогда до «моих» дошло, что я вовсе не гимнастикой занимаюсь два раза в день. Пристали, как банные листы, научи, да научи. Удалось отвертеться, дескать, этим надо с детства заниматься, а так — бесполезно. Парнишки у нас горячие, головы устроены своеобразно, поэтому, не стал я заморачиваться с боевым самбо и карате. Ну и, последнее: мелькнула какая-то рожа, которую я где-то видел. Потом исчезла. Вечером я прибежал с пробежки, причём поздно: ко мне ещё девица приклеилась. Готовилась стать разведчицей. Мы с ней дополнительно пару кругов нарезали. Заодно и поболтали. Вхожу в номер, сидит Саша.

— Привет! Что-нибудь случилось?

— Привет! Да нет, ничего серьёзного. Ты Иваницкого из 12 полка знаешь?

— Честно? Не шибко помню. Белобрысый такой?

— Нет, брюнет. Он о тебе странные вещи рассказывал сегодня: дескать, ты — расстрелянный, и ни хрена не помнишь. И кинжал с собой таскаешь.

Пришлось Саше рассказать. Он сидел, зажав руками голову, слушал.

— Всё, Костя! Хватит. Не надо подробностей. Я всё понял. Это тебя, поэтому, держали вдали от фронта?

— Наверное.

— Если бы не знал, что ты вот такой мужик, делал бы то же самое. Давай мы никому об этом не скажем.

— А я молчал, Саша.

— Вот и молчи! А я скажу, что Иваницкий — трепло.

Мы промолчали, но в середине июля зенитки повредили самолёт моего ведомого Жоры Голубева. Он сел за линией фронта на брюхо. Рядом — большое поле. Я выпустил шасси и пошёл на посадку. Я его вывез, но в полку Жора рассказал, как это было.

— Я упал на заросшее поле возле леска. Надо мной прошёл «кобрёнок» Константина Васильевича, помахав крыльями. Смотрю, он шасси выпускает и пошёл на посадку на соседнее поле. Оно — через лесопосадку от меня. Я кинулся туда, а навстречу мне 6 немцев выходит. Пять автоматов и маузер. Довольные, суки. Ржут и надо мной потешаются: бьют под ноги короткими очередями. Заставили выбросить пистолет и поднять руки. Вдруг из-за кустов появляется Константин Васильевич. Без оружия. Глаза шальные. С губы слюна течёт. Морда довольная: что-то говорит по-немецки. Разбираю плохо, но что-то типа: «Ребята, как я рад Вас видеть! Давайте ещё по рюмашке!» Пятеро повернулось на него, а один меня на прицеле держит. Константин Василич подходит к ним. Те ржут, пальцами показывая на него. А второй рукой у виска крутят. И по горлу пальцем щелкают. Он подошёл вплотную и тут… Я не знаю, как это описать. Что-то вроде бесшумного взрыва! Сплошной каскад ударов и мелькания его кинжала. И потом его голос: «Чё выпучился, собирай оружие и магазины. Больше кина не будет! Бегом!» Мы перебежали к его «кобрёнку», он меня запихал на радиостанцию за сиденьем, и мы взлетели.

На следующее утро я, как обычно выбежал на пробежку, вдруг слышу: кто-то пыхтит сзади. Голову повернул: Жора.

— Константин Васильевич! Я с Вами! Разрешите?

Я снизил скорость, для него она несколько великовата. Мы стали заниматься вдвоём. И всю оставшуюся жизнь Георгий Голубев называл меня только по имени-отчеству. Плена боялись все.

Через несколько дней ранили Фёдорова, ведомого Саши. Он попросил у меня Жору, а потом стал летать с ним постоянно. А ко мне он привёл лейтенанта Сухова Константина Васильевича. Моего полного тёзку. Только года и место рождения у нас разные. Он — 23-го, а я — 21-го года рождения. Он мечтал стать морским лётчиком и заканчивал Ейское авиационное морское училище, в пятистах метрах от ЗАПа, в котором учился я в 41 году. Так же, как и нас, их сдёрнули в пехоту. Он воевал, рядовым, пулемётчиком. Затем вернулся в ВВС и попал в ЗАП, на Яки. Потом переучился на «кобру» и оттуда его забрали в Моздок. Он худенький, ниже меня росточком. Никак отъесться не может после голодухи в пехоте и на переучивании.

— Костик, поднатаскай его! Тебя всё равно никто толком прикрыть не может: твой «кобрёнок» обгоняет всех, и ведомый тебя просто связывает. Будешь летать на разведку. Командование просит данные по Крыму. Так что, один полёт в день. А в свободное время подтяни ему пилотирование. Договорились?

— Хорошо.

Я, действительно, отпросился в полк из Ессентуков, надоели танцы, пьянки, чужие постели, когда на утро не помнишь, как подружку зовут. Я уехал в Карасу и подготовил машину. Всё отполировал, все лючки загерметизировал. Обкатал новый двигатель. Привёл в порядок карбюратор. Облегчил, сняв всё лишнее и тяжелое: заменил крепёж электропроводки на шнурочки. В общем, машина была готова установить мировой рекорд скорости. Больше никто так свою машину не готовил. На дополнительный бак соорудил обтекатель. Хотя ПТБ мы практически не использовали. Их почти все выбросили или душ из них сделали. Мне поставили новую, более компактную радиостанцию, поэтому Голубев за креслом и поместился. И освободили место под установку фотокамеры. Я стал летать исключительно на разведку. Через некоторое время в полк прилетели испытатели и инженеры из НИИ ВВС, и на «кобрёнка» поставили высотный нагнетатель. Надпись: «Кобрёнок» и рисунок полосатенькой змейки с раздутым капюшоном, стали моим талисманом.

Вылеты на разведку вещь тяжёлая и довольно опасная. Я вылетал с закреплённым на груди автоматом ППС. Его рожки были уложены в нашитые карманы на бедрах. Потом Вершинин подарил мне свой маузер-автомат на 20 патронов. К нему подходили немецкие патроны от «шмайсера» и «Парабеллума». И на спине, в специальном кармане крепился аварийный паёк, прямо на парашюте. На такой высоте холодно, кабина кобры не герметичная, поэтому у меня был комбинезон с подогревом. Самую большую опасность представлял кислородный прибор. Если с ним что произойдёт, то… Ты даже этого и не заметишь. Как уснёшь. С утра, после пробежки, зарядки и завтрака, идёшь к «колдунам» — метеорологам за сводкой. Там собирают данные отовсюду и имеют, хоть и очень приблизительное, представление о погоде в районе. Дальше тащишься в штаб и связываешься с разведуправлением фронта. Они ставят приблизительную задачу и ряд запасных вариантов. Начинаешь планирование операции и подготовку карты полёта. Эта карта — секретна, поэтому готовишь её один, без штурмана полка. Идёшь к секретчику, он её кодирует и переправляет в штаб на утверждение. Оттуда дают только номера маршрутов и порядок предпочтений. После этого идёшь к «Кобрёнку», и начинаешь его осматривать и готовить. Вооружение с него почти всё снято: нет пушки и 4-х пулемётов. Только два носовых синхронных браунинга. Потом появляется Дашенька. Мы с ней целуемся. Она очень красивая девушка и мечтает стать моей женой. Она — укладчица парашютов. Мой парашют ежедневно переукладывается и просушивается, так положено из-за высотных полётов. Потом приходится идти к врачу, мерить давление и проходить медосмотр. Особенно внимательно он осматривает органы дыхания. Перед посадкой в самолёт подходит приборист КИПа с журналом, что проведена проверка кислородного прибора, влага удалена 99 % спиртом. Оба ставим свои подписи. Для него, если я уйду со связи без предупреждения, то есть потерял сознание из-за отсутствия кислорода, автоматом штрафбат. Этот спирт хранится отдельно от остальных и выдаётся под роспись. После прохождения всех процедур, запускаю двигатель, и «кобрёнок», помахивая вверх-вниз хвостом на неровностях, занимает место на старте. Добро на взлёт получено, взлёт и набираю высоту. Так как один, постоянно приходится осматриваться до высоты в 10000 метров. Выше немцев обычно нет. Они все машины с высотными движками держат на западе. Лишь иногда такие встречаются. В основном — «фоккеры». Они представляют для меня самую большую опасность. Мужики в полку посмеиваются, не верят. Им завалить «фоккер», как два пальца об асфальт, он на малых высотах вялый и не манёвренный, только пушек много. А здесь… Здесь они — короли! Кобра уступает им по манёвренности, но превосходит по высотности и скорости. Поэтому приходится постоянно крутить башкой. Сегодня я иду к Севастополю. Набрал 11000, «кобрёнок» характерно потрескивает топливными баками. За бортом — минус 55. Включил костюм и перчатки на обогрев. Помогает мало, но без этого совсем холодно, и увеличивается расход кислорода. Время от времени оглядываюсь. Как только появляется земля между облаками, нажимаю на спуск камеры. Прошёл над заданным районом, всё снял. У Херсонеса появляются два пыльных следа. «Фоккеры» взлетают. Начинают бить зенитки. Маневрирую, но помогает это мало. Бьют довольно точно, приходится постоянно менять скорость и высоту. Всё! Проскочил, набираю опять 11 тысяч. Но вот «фоккеров» я потерял из виду. Ищу их глазами. Наконец появляется инверсионная полоса сначала одного, потом второго «фоккера». Что-то они больно резвые. Прибавляю скорость. Оба на! А один забрался выше меня! Быть такого не может! Тем не менее. Второй пока ниже, но впереди меня! Скорее всего: А3/U7. Смотрю по таблице и ввожу в прицел его данные. Он тоже максимально облегчен, у него только две пушки. По дистанции стрельбы я его даже превышаю моими 50-калиберными браунингами. У них короткоствольная пушка. Произвожу захват цели. Заморгали кольца: даю длинную очередь, и смотрю за трассой. Есть, «фоккер» потерял часть обшивки и повалился вниз. Минус один! Теперь всё внимание назад. Давай, «Кобрёнок», тяни! Лапушка, солнышко! Змеёныш ты мой ненаглядный, ещё 20 км и можно будет сбросить ПТБ! Дистанция медленно, но всё-таки сокращается. Чуть наклонил нос. Скорость сближения ещё упала, но теряю высоту. Зажглась лампочка ПТБ, переключился на внутренние баки, нажал кнопку сброса. «Бах» — сработал пиропатрон! Самолёт рванулся вперёд. Я начал вновь набирать высоту. Бачок жалко!!! Такой обтекатель был! У, фриц чёртов! Опять выклеивать! Немец отстаёт, смотрю: он пошёл вниз. «Кина не будет!» Всё это слышал Вершинин. У меня приказ: разговаривать по рации, чтобы все знали, что я ещё жив. Поэтому в наушниках звучит его голос: