В борозде кричат грачи

Словно турки под Азовом.

(Александр Балин. Железо моё золотое)

Бросив свой великий стол,

От врагов замкнув квартиру,

На прогулку я пошёл,

Как Олег на Византию.

Как татарами Торжок,

Ручеёк морозом скован.

Мёрзнет в чистом поле стог,

Точно рыцарь-пёс под Псковом.

Сосны, строги и черны,

Стынут раннею зимою.

Заблудился ветер в них,

Будто лях под Костромою.

Мрачно вороны парят

Над пожухлою отавой.

За рекой огни горят,

Словно шведы под Полтавой.

Как старинные рубли,

Светят лужи тусклым блеском.

Коченеют воробьи,

Как французы под Смоленском.

Не стряхнёт с себя оков

Вечер, сумрачный и синий.

В небе столько облаков,

Что японцев под Цусимой.

И бегу я, сам не рад,

По едва заметным тропам

Ближе к дому, наугад,

Словно Врангель с Перекопа.

Какое счастье — взять и заблудиться

В родных просторах в середине лета.

(Александр Беляев. Лунные поляны)

Какое счастье — заблудиться к ночи

Без топора, без курева, без спичек,

Без денег, без еды и в одиночку,

И, задремав на кочке, слушать птичек.

Акридами питаться, диким мёдом,

Пить воду из лосиного копытца,

Смешаться, как с толпой, с лесным народом,

А повезёт — неделями не мыться.

Забыть стихи навек, и, даже в шутку

Себя не выдавая за поэта,

Вернуться в Кострому по первопутку

И в спячку впасть до будущего лета.

Киев

И бабы — как из молока —

Хохочут у днепровской кущи,

Свои сгущённые бока

Покачивая так зовуще.

...И среди прочих быстрых ног

Мелькают посреди проспекта

И адидасовская кеда,

И крепкий жмеринский сапог.

(Евгений Блажеевский. Тетрадь)

Гуляют пары по Подолу.

Течёт великая река.

А я глазею на подолы

И на сгущённые бока.

Но мне не праздновать победу,

И помнит до сих пор мой бок

И адидасовскую кеду,

И крепкий жмеринский сапог.

Пошла в берёзовую рощу,

Открыто парня позвала.

Вот посмотреть бы, что за тёща

Такую девку родила!

(Виктор Боков. Ельничек-березничек)

...Я парочку догнал, волнуясь.

Гляжу, девчонка — самый сок!

«Нельзя ль узнать, — интересуюсь,

Мамаши вашей адресок?!

Быть может, прослыву нескромным,

Себе накликаю беду,

Но с удовольствием огромным

К ней в гости вечерком зайду»...

Дрожу от собственной отваги;

Но, бросив взгляд из-под бровей,

Даёт мне девка лист бумаги:

«Вот адрес бабушки моей!»

Я вышла прохладною мартовской ночью.

За дверью с намёком стояла метла.

(Лариса Васильева. Москворечье)

Однажды, студёною мартовской ночью,

Я из дому вышла. Такие дела...

И сразу рукой ощутила на ощупь,

Что кем-то с намёком забыта метла.

Неужто лететь уже время приспело?

Да вроде бы рано — лишь март на дворе.

В последнюю полночь шального апреля

Сбираются наши на Лысой горе.

На что же намёк? Догадаться непросто.

Для славы прислали иль чёрной хулы?

А вдруг перемены среди руководства

Мне явлены в образе новой метлы?!

Я, робко ступая, вернулась в светёлку,

Окинула взглядом рабочий чертог

И всё со стола помела под метёлку!...

Похоже, что я угадала намёк.

А был Сизиф упрямый парень.

Так получилось: крепко влип.

Бог приказал: громаду камень

Пусть вечно тащит на Олимп...

И шёл он с мужеством спартанца

И сто, и тысячу годов,

Поскольку реабилитация

Была не в моде у богов.

(Ян Вассерман. Мыс Надежды)

Сизиф в Коринфе всем на зависть

Пахал на должности царя,

Но боги к мелочи придрались

И замотали в лагеря.

А дома — семеро по лавкам!

Сизифу всяк помочь готов,

Но, хоть назвал он сына Главком —

Что Главк насупротив богов?!

Житуха здесь — топиться впору.

Корми в подземном царстве вшей!

Сизиф пошёл, конечно, в гору,

Да только — с камнем на душе.

Ни передач и ни амнистий,

И Цербер у ворот сидит.

Начальству дела нет до истин.

Одно название — Аид!..

Потом — и драмы, и романы...

Напрасный труд, мол... Тыщи лет...

От Крития до Вассермана

Никто не обошёл сюжет.

У Вассермана, кстати, липа

Насчёт названия горы:

В подземном царстве нет Олимпа,

Но есть солидные бугры.

Сизиф ползёт под светом рампы,

И зреет в голове ответ:

«Чем петь пустые дифирамбы,

Скостили б срок на пару лет!»

Одни вошли в Правление,

другие метят в гении.

Более-менее у всех благодать.

Но анатомию нашего поколения

по моему скелету

будут изучать!

(Пётр Вегин. Над крышами)

Непризнанные гении

пошли на исправление

и заняли в Правлении

вакантные места.

А я им не препятствую

в безудержном стремлении.

Меня влечёт особая,

заветная мечта.

Я наблюдаю прения и жду,

храня терпение,

когда пройдёт какая-то,

ну, скажем, сотня лет,

и будущие критики

воззрятся с удивлением

и с неприкрытой завистью

на худенький скелет:

Мол, убежит от тления