Доблестные англичане дружно поносили этих “наглых мятежников”. Канониры кинулись к своим пушкам, но они оказались заклепанными, все, кроме трех, которые не смогли причинить американцам никакого вреда. Вельбот доставил капитана Планкетта на борт “Селезня”, и тут же засвистали боцманские дудки, рассыпались дробью барабаны, палубу изготовили к бою. На борт явились также кое-кто из уважаемых в городе людей: майор, городской советник и несколько красивых дам. Капитан Планкетт, расточая улыбки, вежливо приветствовал всех, потому что был настоящим джентльменом, и гостеприимно приглашал всех оставаться, если пожелают, на борту, чтобы присутствовать при сражении, ибо он поклялся: не пройдет и шести часов, как этот проклятый пират и весь его сброд будут схвачены, и честь старой Англии восстановлена.

Кое у кого из храбрых граждан его предложение вызвало восторг, иным же оно показалось несколько опасным, хотя и они не сомневались, что еще сегодня увидят пирата в кандалах.

Тем временем наступил день. “Селезня” вывели на внешний рейд, чтобы там покончить со всеми приготовлениями. На холмах вокруг гавани собралось необозримое множество людей, наблюдавших, как пиратский корабль медленно маневрирует возле острова Мэн, то ли поджидая своего преследователя, то ли добавляя парусов для достижения большей скорости. Проклятый звездно-полосатый флаг глумливо развевался на его мачте к стыду и позору владычицы морей.

Необыкновенная чистота и порядок царили на борту “Охотника”, чья многочисленная команда частью была занята обеспечением его маневров, частью же прибирала палубу, управлялась с пушками и боеприпасами, подтаскивала абордажное оружие, складываемое у грот-мачты, или возилась с такелажем. Офицеры, не зная передышки, руководили разными работами в ожидании капитана, который начал осмотр корабля с трюмов и внутренних помещений. Наконец, он появился на палубе и, ощупав долгим, внимательным взглядом каждую снасть и каждый парус, радостно улыбнулся.

Команда приостановила работы и, выстроившись вдоль борта, наблюдала за своим молодым капитаном. Отчаянные парни с восхищением смотрели на его стройную фигуру и зовущие к победе, горящие глаза. Даже его парадный, синий с богатым золотым шитьем мундир с большими эполетами на плечах, его роскошная шляпа с плюмажем и короткая абордажная сабля с широким клинком и позолоченным эфесом радовали их, наполняя гордостью за то, что это ими, неказистыми на вид парнями в измазанных смолой куртках, прокопченными, продубленными всеми ветрами, командует такой блестящий воитель.

Удивительная, преисполнявшая Пола Джонса властность особенно отчетливо обнаруживалась, когда он был среди своих молодцов. Принято считать, что беспрекословного повиновения команды можно добиться только страхом перед неким мрачным, кровавым великаном, каким молва рисовала Джонса; однако куда ниже моряки склонялись перед его красотой, ибо знали, что за этим мягким, улыбчивым лицом и изящными маленькими руками кроется мощь гиганта, что это цветущее, стройное тело способно на такие свершения, которые под стать только самым мужественным героям и баловням судьбы. Это была таинственная сила гения, перед которой склонялись самые строптивые головорезы.

Пол Джонс проходил перед строем, и на губах его играла улыбка, а в больших глазах светилось нечто, преисполняющее верой и трепетом даже самые зачерствевшие сердца; здесь он что-то говорил, тут кого-то хвалил, а там отдавал приказ, и каждому было ясно, что он все знает и все умеет, да к тому же даже еще и куда лучше, чем самый опытный из них.

Капитан указал рукой на берег и сказал:

— Гнездо нам сжечь, к сожалению, не удалось. Гляньте туда — все мышки повыползали из норок, чтобы полюбоваться, как будут наказывать кота. Но я уверен, что вы отлично воспользуетесь своими когтями и отведаете сегодня на десерт доброе жаркое из утятины!

Весь корабль ликовал и смеялся. Крики “Ура!” и “Ату их!” — широко разносились над волнами, достигая видневшегося вдали английского военного корабля.

Пол Джонс послал вестового в каюту и велел просить гостей наверх; послал он человека и в арсенальную камеру, чтобы привести пленного купца. Они появились все сразу: старый Бловерпул, его жена, Молли, их служанка, Ральф Сортон — испуганные неведомым будущим, хотя и окруженные вниманием и напотчеванные богатым угощением. Мистер Уиллби был крайне удручен своей неудачливой судьбой и кипел с трудом сдерживаемой яростью.

Капитан сердечно пожал всем шотландцам руки и сказал:

— Простите меня, мистер Бловерпул, за этот беспокойный, неприятный для вас день. Но уж коли я волею судьбы вмешался в ваши дела, то никак не мог поступить иначе. Я так обрадовался нашей неожиданной встрече, что просто не мог так быстро расстаться с вами.

— Хорошо, сэр, хорошо, мистер Джонс! — ответил Бловерпул. — Сделанного не воротишь, люди верно говорят, и спорить об этом бесполезно. Но теперь-то, что вы хотите сделать с нами, бедными?

— Это будет зависеть от вас, Бловерпул, — лукаво прищурясь, ответил капитан. — Вы были старым другом моего отца, когда я был ребёнком, и знаете, что я частенько возился с Молли и обещал вернуться и взять её в жены, если она того захочет.

— Молли, — строго сказал старик, — обещана одному весьма достойному человеку, который, я опасаюсь, также претерпел немало мучений.

— Но он вовсе не хочет жениться на Молли, — возразил Джонс, — и отказывается от неё. Не правда ли, мистер Уиллби? Добровольно и навсегда отказывается.

Джонс схватил руку Молли и почувствовал, что она дрожит.

— А теперь, милая Молли, — сказал он тихо, — и я хотел бы узнать, на что могу надеяться.

— Ни на что, если вы имеете какие-то виды на мое дитя! — воскликнул Бловерпул. — Как может она стать женой человека, который воюет против своей отчизны, который не далее как сегодня едино по великой мудрости господа нашего не совершил тягчайшего преступления.

— Безрассудный старик! — мягко сказал Пол Джонс. — Считай, что я не слышал твоих слов. Но по-своему ты очень прав.

Потом он снова взял Молли за руку и долго смотрел ей в глаза.

— Да, — сказал он, — я чувствую, что ты меня забыла, Молли, и не сберегла, как обещала, любовь к соучастнику своих детских игр. Ты не хочешь больше о нем знать и дрожишь от прикосновения его кровавой руки.

Он прижал ладонь ко лбу и замолчал, погруженный в глубокое раздумье.

— Мне хотелось бы снова посидеть под бузиной, — сказал он, наконец, тихим голосом, — с маленькой девочкой на коленях, капризничающей, и мечтающей вместе со мной о дальних, прекрасных, радужных странах. Но время назад не повернуть. Сажай же свои цветы, Молли, и живи своей тихой жизнью. Пол Джонс пойдет дальше, ему нигде не найти покоя, потому что все в нем бушует, и ты, наверное, права, не желая делить с ним судьбу: она сурова, изменчива, а в ближайшие часы может и закончиться кровью.

Он тряхнул вдруг головой, будто прогоняя мрачные мысли, и рассмеялся.

— Не бойся, — сказал он. — Ты же знаешь, что я желаю тебе только счастья, и сделаю для этого все, что в моих силах. Мистер Бловерпул, — добавил он, обращаясь к старику, — здесь стоят двое несчастных влюбленных, но я клянусь, что Молли не уйдет отсюда без мужа. Теперь мне придется, видимо, выступить в роли свата. Вот перед вами мистер Ральф Сортон, молодой, способный человек, которого я уважаю и который любит Молли. Не хмурьтесь, сударь, и подумайте хорошенько. Я очень сожалею, что мне приходится несколько торопить вас, но оттуда, — он показал в сторону берега, — спешит к нам полными парусами один джентльмен, который собирается сказать нам несколько теплых слов. Приданое Молли я беру на себя. Здесь две тысячи фунтов на обзаведение хозяйством.

Он вынул из кармана банкноты, взятые у Уиллби, который пробурчал вполголоса, печально вздохнув:

— Да, узнаю их, еще сегодня они были моими, это мое достояние!

Поразмышляв немного, Бловерпул соединил руки Молли и Ральфа.

— Во имя неба! — сказал он. — Отдаю вам ее, Ральф Сортон, берите ее, но отдайте мне за это проклятые банкноты.