Джонс протянул банкноты Молли, та — жениху, а сияющий от радости Ральф, не поинтересовавшись даже, как они выглядят, всунул всю пачку, словно ненужную бумагу, в ладонь Бловерпула.

— Мистер Уиллби, — сказал тот с шотландской гордостью, — возьмите ваши деньги обратно, сэр! Да не упрекнет никто Томаса Бловерпула, что он справил свадьбу дочери вам в убыток!

Купец немедленно спрятал банкноты и с благодарностью пожал старику руку.

— Мне бы не хотелось, — сказал он, — чтобы нашу дружбу омрачали какие-либо долги и расчеты. Что же касается Молли…

— То у меня есть письменное заверение мистера Уиллби, что он от нее отказывается. Вот так-то, добрый Бловерпул, — улыбаясь вмешался Джонс и протянул ему расписку.

— Но пусть она и не станет моей женой, все равно мне хотелось бы остаться ее другом, — проявил великодушие Уиллби.

Мир и согласие таким были образом полностью восстановлены. Джонс приказал подать на стол великолепный обед и, приняв сердечную благодарность своей подопечной и ее жениха, вступил в откровенную и веселую беседу с ними и их родителями. Бокалы щедро наполнялись вином. Затем он взял в руки гитару и спел, как и обещал Уиллби, все свои юношеские песни, тронувшие сердца Мэри и старого шотландца, чьи серые глаза даже оросились слезами. Под конец Джонс преподнес всему семейству подарки, Молли — чудесные украшения из золота и кораллов, которые сам и надел на нее, попросив не поминать лихом.

Молли положила руки ему на плечи, большие нежные глаза ее были полны слез.

— О, Пол Джонс! — воскликнула она. — Я никогда тебя не забуду. Но почему бы тебе не остаться и жить с нами в зеленых горах?

— Может, и в самом деле, Пол? — нерешительно проговорил растроганный Бловерпул. Но потом, подумав обо всем, что произошло, тяжело вздохнул: — Нет, нет! Но благослови тебя господь, сын моего старого друга Нэда, благослови господь!

— Если они будут преследовать тебя, — присоединилась к мужу Мэри, — приходи к нам, и мы тебя спрячем. Пусть они шлют тебе проклятия, мы благословляем тебя!

Джонс был столь тронут проявлением этой любви, что не мог отвечать. Он почти не слышал слов Уиллби, пытавшегося уговорить его подать в парламент ходатайство о прощении. Он молча покачал головой, улыбнулся, и вдруг сразу стал серьезным, увидев вошедшего в салон лейтенанта.

— Где он? — спросил капитан.

— В двух милях, сэр, — ответил офицер.

— Пора, — сказал Джонс и продолжал, обращаясь к гостям: — Друзья мои! Пришел час нашего расставания. Я задержал рыбачью лодку, она доставит вас на остров Мэн, где вы сможете стать свидетелями предстоящего нам сражения.

— Ах, Джонс, — печально воскликнул Бловерпул, — боюсь, не увидеть ли нам тебя снова в Уайтхевене.

— Не беспокойтесь об этом, — ответил республиканец, — однако, даже увидев “Охотника” с призом на буксире, не забывайте, что самого меня вполне может уже не быть среди тех, кто радуется победе. Если на мачте после сражения будет черный флаг — помолитесь за мою грешную душу, а будет этот звездно-полосатый — шлите мне ваши приветы!

Он быстро вывел их на палубу, где сидели в вольных позах моряки, то и дело отпускавшие соленые шутки в адрес приближавшегося врага. “Селезень” медленно и горделиво шел вперед, сопровождаемый пятью тендерами, заполненными нарядными людьми, пожелавшими быть рядом, когда будут брать пирата, чтобы увидеть все подробности. Ветер доносил с корабля дробь барабанов, солнце сияло на длинных, надраенных до зеркального блеска стволах пушек, в любой миг готовых к пальбе.

— Быстрей, быстрей, друзья, — торопил своих друзей Джонс. — Очень уж широко разинул пасть этот парень. Придется нам похлопотать, покуда не заткнем ее.

Прощальные слова капитана смешались со слезами Мэри и Молли. Через несколько минут все были уже в лодке, гребцы которой, щедро одаренные за службу, ибо бравый американский капитан был другом простым людям, разразились криками: “Ура!” — и дружно навалились на весла, торопясь убраться подальше от опасного места.

— Ну, а теперь, — сказал Пол Джонс, в последний раз взмахнув шляпой вслед своим друзьям, — теперь нельзя терять ни минуты: солнце уже садится.

Бросив взгляд в сторону “Селезня”, он увидел, что паруса его наполнены свежим ветром, и фрегат быстро идет на сближение. В тот же миг на палубе “Охотника” все изменилось: несколько пронзительных трелей боцманских дудок мигом разогнали группу праздно болтающих, хохочущих матросов. Комендоры встали у своих пушек, за фальшбортом расположились стрелки, самые меткие и отчаянные из которых забрались на марсовые площадки. Каждым парусом, каждой снастью управляли умелые, натренированные в этой работе руки. На борту не было ни одного человека, чьё сердце не горело бы радостью боя и уверенностью в победе.

“Охотник” медленно бороздил море, давая следующему за ним в кильватер противнику догнать себя. Вдруг у самого острова Мэн он неожиданно отвернул, пропуская противника на ветер.

— Обратите внимание, джентльмены, — сказал капитан Планкетт, — этот прохвост, не знаю, кто он там, сам Пол Джонс или какой другой американец, куда более неопытен, чем я полагал вначале. А может они просто перепугались и пытаются уклониться от боя. Ну что ж, они сами облегчают нам работу.

— Я думаю, сэр, — возразил старший офицер “Селезня”, — работы нам все же хватит. На корабле, кажется, полно людей, посмотрите — даже на вантах висят, и всё в чертовски отменном порядке.

— Эй, на корабле! — крикнул капитан Планкетт.

— Что надо? — ответил Джонс.

— Чей корабль?

— Вы что, не видите флага? “Охотник”, Америка.

— Кто командир?

— Капитан Джон Пол Джонс! — прокричал в ответ республиканец. — Подходите поближе, солнце заходит быстро. Все должно уладиться, пока не настала ночь. Мы давно ждем вас.

Ветер совсем стих, но “Селезень” был уже на пистолетный выстрел от противника, и Планкетт крикнул:

— Будь проклят ваш разбойничий флаг! Именем Его Величества я требую от вас капитуляции!

В тот же миг над “Охотником” взвился столб дыма, и на палубу “Селезня” посыпались щепки от фок-мачты.

— Огонь! — рявкнул Планкетт.

Корабль выпалил всем бортом, и началось сражение, занявшее значительное место в анналах американской морской истории.

Вскоре пороховой дым плотно окутал оба корабля, оставив наблюдателей в боязливом ожидании. Порой они надеялись, что именно сейчас все и происходит, что пират спускает флаг; но нет, когда дымное облако чуть рассеялось, он снова стал виден и развевался на ветру еще более гордо, чем прежде. Но вот победные крики сменились вдруг воплями отчаяния: не видно было больше английского флага. Его сбило американское ядро. Однако настроение вновь поднялось, когда в самый разгар битвы на мачте “Селезня” появился новый “юнион-джек”[3]. Внезапно над волнами пронесся шквал, унесший с собой пороховой дым, и нетерпеливым взорам предстали оба корабля, отчетливо видимые от ватерлинии до клотиков. Но, увы! Что это было за зрелище! Казались некие злые силы специально постарались унизить гордость потрясенных зрителей. Как жалко выглядел прекрасный фрегат, который всего какой-то час назад, блестящий и отважный, решительно шел на врага. Корпус издырявлен, как решето, реи и мачты расщеплены, фок и фор-топсель сбиты, вместо марселей и бизани — развевающиеся на ветру лоскутья, все снасти порваны, а борт к борту с ним стоит черный пират, и выглядит он куда лучше: кроме нескольких перебитых реев да расщепленного бушприта, никаких повреждений не заметно. В тот же миг флаг старой Англии пошел вниз, а несколько минут спустя его место занял звездно-полосатый флаг Американских Штатов. Над волнами раскатился дикий ликующий клич, а зрители в лодках и на береговых холмах, потеряв вдруг разом дар речи, увидели ужасный спектакль, всю суть которого уразуметь никак не могли. Английский корабль, куда больше и сильнее противника, у самых берегов старой Англии спускает флаг! Напряженное молчание сменилось слезами, бранью и проклятиями, затем всех охватил необычайный страх. Вдоль всего Канала зажглись огни, отовсюду слышалась дробь барабанов, созывавшая на сборные пункты отряды самообороны, везде опасались высадки десантов.