— Гражданин Бонапарт, я француз и останусь им, хотя мне и передавали предложение англичан, обещавших исполнить мое желание. Но я всегда буду сражаться только за мое отечество, и никогда — против него, и если мне не дадут корабль, я сам добуду его!

— Это всего лишь бесплодные мечты! — снисходительно улыбнулся Наполеон.

— Робер Сюркуф не мечтатель, гражданин полковник! Ты — последний, на кого я возлагаю свои надежды. Дай мне хотя бы малое суденышко, я сделаю из него брандер, и ты увидишь, как я взорву вражеский флагманский корабль!

— Здесь, в тулонской гавани?

— Да!

— Ну вот, теперь-то я уж доподлинно убедился, что ты мечтатель. Иди, гражданин Сюркуф, мы не нуждаемся в твоей службе.

— Это твое последнее слово?

— Последнее.

— Ну что ж, видит бог, я хотел как лучше, а теперь могу действовать только на свой страх и риск. Скоро настанет время, когда Франции потребуется человек, способный взметнуть над морями наш победоносный флаг, но этого человека не будет. Тогда вспомнят о гражданине Сюркуфе и позовут его, но он не придет на этот зов.

— Бред переходит в лихорадку! Никогда тебя не позовут, никогда никто о тебе не вспомнит. И будь у меня даже здесь право решать, я не высказался бы в твою пользу. Франции нужны мужчины и ясные головы, а не мальчики и фантазеры. Сегодня с тобой еще говорят, а завтра — уже позабудут.

Сюркуф подошел к офицеру и тяжело опустил руку на его плечо.

— Гражданин Бонапарт, мне не хочется платить тебе той же монетой. Скажу откровенно, я считаю тебя человеком, которому предстоит великий путь. На этом пути тебе еще повстречается Робер Сюркуф, и тогда ты пожалеешь, что так быстро позабыл о нем.

Вечером того же дня брат Мартин сидел один в своей камере. Ему сказали, что его спутник — на свободе и назад не вернется. Снаружи доносились громовые раскаты орудийной пальбы — обстрел Тулона продолжался и в темноте. Со двора слышались мерные шаги часового.

В улочках Боссе, особенно перед штабом, собирались кучками солдаты и делились мыслями о ночной канонаде. Всем было ясно, что с приходом полковника Бонапарта в осадной армии воспрянул боевой дух. У людей появилась надежда на скорый успех.

Звеня шпорами, улицу пересек офицер. Он вошел в дом, протопал по коридору, ведущему во двор, открыл дверь и оказался прямо перед караульным.

— Как тебя зовут, гражданин солдат? — коротко и резко спросил он.

— Этьен Жерар, — ответил тот, отдавая честь.

— Ну так вот что, гражданин Жерар, отвори-ка дверь, что ведет к арестанту, да поживее!

Солдат повиновался безо всяких возражений. Офицер остановился у порога и приказал священнику:

— Гражданин Мартин, следуй за мной! Тебе выпала честь предстать перед генералом, он желает поговорить с тобой там, на позиции.

Арестант поднялся и послушно вышел из камеры. Офицер сунул солдату в руку запечатанный конверт и объяснил ему:

— Здесь расписка, что я принял у тебя арестованного, гражданин Жерар. Ты отдашь ее в собственные руки гражданину полковнику Бонапарту, как только он вернется. А теперь можешь покинуть свой пост.

Офицер и священник вышли на улицу и мимо собравшихся возле дома солдат направились к городку. Однако, отойдя подальше, офицер сменил направление и повернул налево, в поле, где, наконец, и остановился.

— Гражданин Мартин, ты стоишь перед своим судьей, — сказал он тем же, что и прежде, строгим голосом.

Священник сверкнул глазами.

— Ты? — спросил он. — Ты хочешь судить меня?

— Да. Но я справедливый судья. Я отпускаю тебя на свободу, — сказал офицер и совсем уже другим тоном, смеясь, добавил: — Надо же, даже добрый брат Мартин, и тот меня не узнал!

Услышав этот голос, священник встрепенулся.

— Сюркуф, Робер Сюркуф, быть не может! — воскликнул он.

— Тс-с-с, тише! — предостерег его тот. — Там же люди, они могут заинтересоваться нами.

— Но как ты добрался до меня? В этом мундире? Ты представляешь, сколь рискованна твоя игра?

— Рискованна? Ба! Эти господа — художник и врач, разыгрывающие из себя генералов, — мне не опасны, а вот маленького полковника Бонапарта надо слегка остерегаться. Ты спрашиваешь, как я до тебя добрался? Ты что же, полагаешь, Робер Сюркуф способен оставить в беде доброго приятеля? А этот мундир? Ха-ха! Посмотри повнимательнее. Это же сюртук таможенного охранника, снятый, поскольку он на эшафоте уже не нужен. У меня много друзей и знакомых, на которых я могу положиться. Теперь я пойду в Тулон, чтобы поглядеть, что там творится.

— Не делай этого! Ты рискуешь жизнью!

— Не волнуйся за меня. Я и сам знаю, чем рискую. Сейчас речь идет о тебе. Ты — свободен. Куда ты теперь думаешь направиться?

— До встречи с тобой я имел намерение добраться до итальянской границы. Там бы обо мне позаботились.

— Ты должен действовать наверняка. У меня тут есть несколько надежных парней, которые проводят тебя до Фержюса и устроят на судно.

Он негромко свистнул, и тут же из темноты вынырнули две фигуры.

— Это брат Мартин, ребята. Я поручаю его вам и уверен, что с вами ему ничего не грозит, как и со мной. И дайте мою куртку, а этот сюртук заберите обратно. А теперь попрощаемся. Мы оба покидаем эту страну, и дороги наши скорее всего никогда более не сойдутся.

— Господь да благословит тебя, сын мой. Я…

Брат Мартин не успел договорить, потому что Сюркуф растворился уже в ночной темноте, успев однако прежде сунуть ему что-то в руку. Священник определил наощупь, что это — деньги. Друзья Сюркуфа потянули его за собой, и он безропотно зашагал вместе с ними.

Полчаса спустя в штаб вернулся с позиции Бонапарт, и Этьен Жерар поспешил вручить ему пакет. Это и в самом деле была расписка в приеме арестанта. Она гласила:

“Гражданину полковнику Бонапарту.

Настоящим подтверждаю, что я действительно принял моего товарища по заключению брата Мартина. Я дал ему свободу, чтобы он мог избежать неправедного суда и чтобы доказать полковнику Бонапарту, что гражданин Сюркуф способен не только на мечты, но и на поступки. Он пообещал добыть себе корабль, если ему не дадут, и он сдержит свое слово.

Робер Сюркуф.”

Бонапарт велел солдату подробно доложить, как все произошло, а потом долго смотрел на четкие строки письма. Следует ли наказывать обманутого часового? Нет. Он молча кивнул, и Жерар, повернувшись кругом, удалился. Принимать меры к поимке беглеца? Не имеет смысла. У него много других дел, куда более важных, чем не сулящее никаких выгод водворение беглого арестанта обратно в камеру. Оба генерала на захват позиции, предложенной Сюркуфом, не согласились. Куда умнее оказались англичане, разобравшиеся, наконец, в значимости этой местности и бросившие туда четырехтысячный отряд, который немедленно возвел там сильные оборонительные сооружения. Укрепления эти были столь сильны, что позиция тут же получила название Малый Гибралтар.

Разъяренный этим промахом, Бонапарт направил запрос Конвенту, в результате чего в ноябре верховное командование передали отважному и рассудительному Дюгомье. Тот понял, какого стратега обрел в маленьком корсиканце, и охотно прислушивался к его предложениям. В обстановке полной скрытности были проведены необходимые приготовления, на которые ушло добрых три недели; затем началась трехдневная ужасающая бомбардировка Малого Гибралтара, завершившаяся успешным штурмом.

Жителей города охватило сильное беспокойство. Многие из них участвовали в восстании против Конвента и приветствовали англичан, когда их флот вошел в Тулон, чтобы вступить во владение им от имени Людовика XVIII. Теперь, когда оборона города затрещала, они растерялись. Комендант Тулона О’Хара прилагал колоссальные усилия, чтобы отразить осаждающих. Однако, когда Малый Гибралтар пал, он понял, что все его потуги тщетны. Невозможность удержать Тулон признал и командующий английским флотом адмирал лорд Худ, отдавший кораблям приказ покинуть гавань. Теперь флот стоял на внешнем рейде, принимая на корабли солдат и тех жителей, что скомпрометировали себя сотрудничеством с англичанами. Почти четырнадцать тысяч человек стремилось покинуть город, чтобы избежать мести Конвента, от которого, как было известно, милосердия ждать не приходилось.