В узком переулке неподалеку от внутренней гавани разместилась таверна, посещаемая только чистой публикой. Всякий сброд хода сюда не имел: дядюшка Кардитон, как звали хозяина таверны, был человеком солидным и умел держать портовую голь на почтительном расстоянии. Вечером накануне штурма Малого Гибралтара в таверну вошел незнакомец. Он был одет в мундир английского матроса и вел себя с присущей этим людям бесцеремонностью. Он умостил грязные ноги на покрытый белой льняной скатертью стол и, изрыгая многоэтажные проклятия, потребовал хозяина.

Дядюшка Кардитон приблизился к столику и вежливо осведомился о желании гостя.

— Вина! — рявкнул тот.

— Есть у вас с собой посуда?

— Что? Здесь нет стаканов?

— Для гостей есть. Но при продаже на вынос каждый приходит со своей посудой.

— Кто вам сказал, что я хочу взять вино с собой? Я — гость, и буду пить здесь.

— Если вы хотите выпить моего вина, вам придется все же взять его с собой, потому что выпить его здесь вы не сможете. Тот, кто хочет быть моим гостем, должен вести себя так, чтобы мне не было за него стыдно.

— Т-а-а-к! А за меня, вам, значит, стыдно?

— Разумеется. В моем доме ноги держат под столом.

— На что спорим: я оставлю ноги там, где они сейчас, а вы все же будете рады меня принять!

— И не подумаю. Прошу вас немедленно покинуть мой дом.

— Даже если меня пригласили?

— Кто?

— Робер Сюркуф.

— Сюркуф? Англичанина? А-а-а, здесь что-то не то. Позвольте, я принесу вам стакан.

— Ну, кто оказался прав? — чужеземец рассмеялся. — Ну, теперь я вижу, что пришел по правильному адресу, и буду вести себя более благовоспитанно. Не беспокойтесь, дядюшка Кардитон, я не англичанин, а бретонец. Мне пришлось переодеться в этот мундир, чтобы пробраться сквозь вражеские посты. Сюркуф здесь?

— Здесь. Как мне ему вас назвать?

— Берт Эрвийяр.

— Эрвийяр! — радостно воскликнул хозяин. — Почему же ты мне сразу не сказал?

— Мне хотелось убедиться, действительно ли ты такой ворчун и брюзга, как о тебе рассказывают!

— Неплохо придумано, только уж очень я не выношу англичан… Где тебя отыскала наша шлюпка?

— В Тропэ. Сюркуф точно знал, что я там. У него есть какой-то план?

— Не знаю. Он очень скрытен, и я бы не стал порицать его за это.

— Насколько я его знаю, у него определенно есть что-то на примете. Я всего два часа здесь, но уже знаю, что буду делать. Я видел, к примеру, бригантину — стройную, нарядную, как голубок, и стремительную, как сокол. У нее двадцать пушечных портов, и, похоже, она только что со стапеля. Вот это был бы приз, а?

Хозяин плутовски ухмыльнулся.

— Ты имеешь в виду английскую “Курочку”, что стоит там на якоре? Да, чудесный корабль! Очень бы даже не худо переименовать его по-французски. Впрочем, как знать… Сюркуф говорит, что ему это не составило бы большого труда — с твоей, конечно, помощью. Я думаю, он предложит тебе должность старшего офицера. Пойдем, я провожу тебя к нему!

Разговаривали они громко, потому что в таверне никого, кроме них не было. Хозяин провел Эрвийяра вверх по лестнице, а когда вернулся в зал, его ожидали гости — пришла целая группа портовых рабочих. Немного спустя вошел еще один мужчина и, пройдя с гордым видом по залу, скрылся в задней комнате, предназначенной для капитанов и штурманов. Это был рослый, кряжистый человек с одутловатым лицом того “спиртного” оттенка, который частенько встречается у любителей крепких напитков. Был он здесь не иначе как завсегдатаем: не дожидаясь заказа, хозяин сразу же принес ему большой стакан, полный коньяка. С гостем он был весьма уважителен, однако внимательный наблюдатель заметил бы, наверное, что в его глазах теплится какой-то плутовской огонек, наводящий на подозрение, что вся эта почтительность не более, чем маска.

— Ну? — коротко спросил гость, высосав содержимое стакана.

— Я проверил, коммодор, и…

— Тихо! — рыкнул тот. — Вовсе незачем кому-то знать, кто я такой. Так, значит, ты проверил?

— Да. Все идет, как нельзя лучше.

— Так я и думал.

— Вам надо только позаботиться о рабочей силе. Пробить стену очень трудно, а время у вас ограниченное.

— Это верно. Не знаешь ли ты кого-нибудь, кто мог бы мне помочь?

— Нет. И вообще, я хотел бы выйти из игры. Я ничего не знаю, и все тут, понятно вам? Ведь я остаюсь здесь. А не то — мне несдобровать.

— Надо подумать. Но где же взять людей? Эти граждане солдаты стреляют так метко, что я уже потерял часть моих матросов. Сколько человек потребуется?

— Думаю, десятка четыре хватит.

— А у меня всего двадцать! И вообще мне нужно пополнить палубную команду, а здесь никого не заманишь. Нет ли у тебя кого на примете, кто согласился бы ко мне наняться? Я заплачу за каждого по гинее.

— Г-м-м, есть тут один, так и норовит побыстрее убраться из страны, может, его?

— Это мне нравится. С такими людьми дело иметь лучше всего. Где этот парень?

— Г-м-м! Он в общем-то здесь, в доме. И, если я не ошибаюсь, у него есть несколько приятелей, которых тоже можно уговорить.

— Так давай его скорее сюда, у меня мало времени. Только принеси-ка мне раньше бутылку коньяка: добрый глоток делает таких людей сговорчивее.

Хозяин принес коньяк, поднялся по лестнице на второй этаж и легонько постучал костяшкой пальца в потайную дверь. Дверь отворилась. В маленькой комнате были Сюркуф и Эрвийяр.

— Капитан здесь, — сообщил хозяин. — Считайте, он у нас на крючке! Ему нужны матросы, и он обещал мне по гинее за каждого, кого я ему раздобуду.

— Английская “Курочка” — самая нарядная бегунья по волнам из всех, какие мне доводилось видеть, а потому она должна стать нашей! — сказал Сюркуф Эрвийяру. — Командует ею коммодор Уильям Хартон. Он допустил большие оплошности по службе, за что ему и доверили всего лишь бригантину. И вообще он не честный моряк, а жулик, которому мы должны дать по рукам. Он знает, что Тулон не выстоит и что весь флот через несколько дней покинет гавань. Перед этим он хочет обтяпать одно дельце, которое и нам очень кстати. Дом нашего дядюшки Кардитона упирается прямо в стену Восточного банка, в подвалах которого, как полагают, хранятся весьма значительные суммы. Так вот, этот самый почтенный коммодор осторожненько завел с дядюшкой Кардитоном разговоры, что неплохо бы, дескать, воспользоваться этими денежками, а то все равно пропадут во время штурма. Кардитон для вида согласился, и тогда оба порешили проникнуть в подвалы банка из таверны. Это должно произойти в ночь перед уходом флота из гавани. У дядюшки Кардитона, разумеется, ничего не найдут, потому что полагающуюся ему долю коммодор обещал вывезти в Барселону. Что ты скажешь на это, Берт Эрвийяр?

— Скажу, что это чудовищная глупость. Чтобы наш дядюшка Кардитон да пошел на такое дело!

— Это верно. Я думаю, что этот коммодор пропил свой рассудок, и это очень выгодно для нас. Чтобы одолеть стены, нужно много рабочих рук. Ему придется взять для этого своих людей, и на бригантине их останется, стало быть, совсем ничего. Тут-то мы и станем действовать.

— А наших-то достаточно?

— Не беспокойся. У меня есть бравые парни, которые явятся сразу, как только потребуются. Хочешь записаться в матросы, Берт? Попади ты с несколькими моими мальчиками на палубу бригантины, и предприятие, считай, наполовину уже удалось.

— Я готов.

— Тогда не теряй времени. В этом английском мундире тебе к нему идти, понятно, нельзя. Скажи ему, что у тебя тут неподалеку есть кое-кто из приятелей, которые тоже с большой охотой имели бы несколько миль воды между собой и Францией. Лучше всего, если он примет вас за береговых крыс: меньше у него будет подозрений. Возьми у дядюшки Кардитона другую одежду и спускайся в зал!

Не успел Сюркуф договорить, как над городом и рейдом раскатился орудийный гром: Бонапарт начал бомбардировку Тулона. Всю ночь не утихал обстрел, а наутро войска Конвента пошли на приступ. Еще не рассвело, когда Дюгомье и Наполеон повели свои колонны на штурм Малого Гибралтара. Ружейная пальба и картечь англичан наносили французам столь большой урон, что Дюгомье, слывший до того неустрашимым, со словами: “Мы проиграли” — приказал трубить отступление. Наполеону удалось-таки пробиться сквозь смертельный свинцовый дождь и ворваться на вражеские редуты, и вскоре Малый Гибралтар был уже в его руках. Затем он столь же успешно штурмовал форты Баланье и Эгийетт, и это произвело на депутатов Конвента столь большое впечатление, что они публично высказали ему свою благодарность. Этот день стал переломным в его карьере: со ступени, на которую он поднялся, было рукой подать до консульского поста, а оттуда — и до императорского трона.