Ежедневно, в ясную и ненастную погоду, пролетали их самолеты по трассе в один и тот же час с точностью, достаточной, чтобы в деревнях на этом маршруте люди могли по гулу моторов проверить ходики.

Но грянула война, Борис Кубышко пришел в дальнюю авиацию, и пришлось ему снова приобщаться к полетам по знакомому маршруту Москва — Кенигсберг — Берлин. В руках теперь он держал штурвал тяжелого бомбардировщика ТБ-7 (Пе-8).

И вот в ночь на 30 августа 1942 года Борис отправился в полет по этой трассе, в свой последний полет.

Погруженный в думы, Владимир не услышал легких шагов. Когда же поднял глаза, увидел трех девушек, по щекам их катились слезы. Одна спросила:

— Скажите правду, товарищ командир. Он помедлил. Потом сказал вставая:

— Надежд никаких. Повернулся и пошел прочь.

Первые сведения о пропавшем корабле с «пятеркой» на хвосте поступили из английских источников. В одном журнале появилась фотография нашего бомбардировщика, подбитого при возвращении из рейда на Берлин. На вертикальном оперении его отчетливо виднелась цифра «5»; англичане, очевидно, перепечатали фото из швейцарского журнала.

После войны удалось узнать о трагедии, постигшей наших героев.

Подбитый над Берлином, корабль Кубышко долго тянул к себе на восток. Баки корабля оказались пробитыми, и бензин постепенно вытек. Один за другим двигатели остановились, и Борису пришлось сажать самолет среди ночи куда придется.

Приземлились они так, что экипаж не пострадал. Но вот стало рассветать, и они заметили приближающихся немцев. Один из близких друзей Кубышко — майор Колечко вызвался прикрыть пушечным огнем с борта корабля отход наших людей к лесу. Немцев было много, и ничего другого не оставалось.

Десять человек вместе с их командиром Борисом Кубышко, захватив с собой гранаты, сумели скрыться в лесу, пока их товарищ, пожертвовав собой, обеспечил им отход. Долго бродили по лесам, зарывались в болотах, когда слышали лай собак, но, пробродив без пищи две недели, свалились в изнеможении и были схвачены преследователями.

Настали для них жуткие дни концлагерей. Но Кубышко и здесь не оставлял мысли о побеге. При попытке к бегству его сразила автоматная очередь.

Случилось это при налете группы тяжелых самолетов АДД на Орел в ночь на 20 июля 1943 года, иначе говоря, в самый разгар Орловско-Курского сражения: два наших корабля загорелись, и один из них был кораблем Владимира Пономаренко.

…Мы сидим с Володей в маленькой белой кухне. Он обхватил лоб обеими руками, стиснул ладонями виски, локти его оперлись о стол, между ними — чашка уже остывшего чая. Оба молчим. Я — жду, он — собирается с мыслями. Только слышится грустное цоканье дождевых капель в стекло. За шторами темень глубокой осени 1974 года…

Они имели задание разбомбить железнодорожный узел в Орле и шли во главе колонны из двенадцати самолетов.

К цели приближались так, чтобы выйти на нее прямо на боевом курсе. Было уже темно, и только позади-справа осталась тонкая полоска отблеска давно зашедшего солнца. Где-то глубоко-глубоко под ними отчетливо просматривалось огненное клокотанье великой людской битвы: вспышки артиллерийских залпов, огни пожаров.

А здесь, на высоте шести километров, было удивительно тихо, спокойно, недвижен воздух, крылья в нем застыли, как в твердой массе.

Но спокойствие в воздухе оказалось коварным. Они уже видели перед собой цель — железнодорожный узел, и тут штурман Миша Легкоступ нарушил напряженную тишину:

— Командир, вон там, чуть правее, за водокачкой, мой дом, там осталась моя мать…

— Она и сейчас там? — спросил Пономаренко.

— Да. Не успела уехать.

— Худо, брат! — пробормотал Владимир, не зная как быть.

Помолчали. Прошло еще минуты три. В это время Михаил лаконично корректировал курс:

— Пять вправо, командир. Владимир молча давил унтой на педаль.

— Угу, так хорошо. Еще. Попрошу два градусика вправо.

Пономаренко не выдержал:

— Черт возьми, все же бери левее водокачки!

— Чуточек вправо. Во-во… Так идти. Открываю бомболюки. Так. Так. Самую малость вправо… Ось! Замереть!

— Сброс!

— Пошли, тупорылые! — крикнул левый подшассийный стрелок.

Пономаренко уже ввел корабль в плавный разворот, и тут воздух совсем рядом встряхнуло разрывом зенитного снаряда. Все на корабле отчетливо услышали сухой треск разрыва, будто молния раскроила вековой дуб. Грохот двигателей после этого разрыва показался урчаньем кошки. Корабль подкинуло, качнуло на крыло. Еще серия разрывов, тоже очень близких. Владимир, затаив дыхание, круче наклонил самолет в развороте: "Уйти бы, уйти!.." Но эта мысль прервалась сильнейшим ударом слева. Тут уж без сомнения. Четкий щелчок. "Где-то тут… По крылу… Совсем близко".

И он услышал то, что так не хотел услышать и что ежесекундно, всегда ждал на фронте.

— Горит третий! — закричал центральный стрелок-пушкарь Секунов.

А тревожный голос борттехника Моштакова продублировал:

— Пожар на третьем моторе. Включаю огнетушение, командир.

Продолжая разворачиваться на обратный курс, Владимир стал скользить, пытаясь сбить пламя. Но огонь охватил всю правую часть центроплана. Осколки снаряда пробили баки, и бензин, выхлестываясь, образовал за крылом гигантский огненный шлейф. Ни потушить, ни сбить это пламя не представлялось возможным.

— Приготовиться всем к прыжку! — крикнул Владимир, ощущая уже дым в кабине.

Разворот удалось выполнить, и теперь корабль тянул к линии фронта.

Огонь гудел рядом в крыле. А сверху правое крыло все охвачено пламенем. Медлить было нечего, и Владимир скомандовал всем прыгать. По устремившемуся назад дыму понял, что за спиной его открылся фонарь и второй летчик покинул самолет. Вообще дополнительный приток воздуха сразу же ускорил ход событий: интенсивней потянулся дым и дышать стало трудно, а пламя, поигрывая ослепительными бликами, уже где-то позади прорвалось в фюзеляж. Владимир крикнул:

— Всем прыгать! Кто еще остался на борту? В наушниках шлемофона никто не отозвался.

Он сбалансировал триммерами рули, чтоб можно было в любой момент бросить штурвал. Тут, глянув вниз, увидел в огненном озарении свои унты — ворсинки меха, как раскаленные проволочки, так и сияют. Он снова закричал, теперь уже истошно:

— Прыгать всем, прыгать! Покинуть всем немедленно корабль!

И опять никто не отозвался.

Понимая, что ждать больше нечего, что самолет вот-вот взорвется, Владимир рванул над собой красную ручку фонаря, крышка над его головой распахнулась. А пламя как будто ждало этого — зафырчало, загудело в щелях с правого борта, как форсунки в топке.

И с этого момента, на удивление, Владимиру стало казаться, что все вокруг он будто видит в замедленном изображении на экране: и дым, и огненные ручейки потекли, как бы притормозившись, лениво, вяло. Да и действия собственных рук показались на редкость медлительными. Медленно расстегнули эти руки пряжку привязных ремней, лениво откинули их с плеч. Он хотел поторопить руки, а они действовали как бы сами по себе и вовсе не желали торопиться… Все тем же будто бы сонным движением рука в перчатке прикрыла лицо от пахнувшего жара.

— Ну, кто еще не прыгнул?! — спросил он, не узнавая своего голоса.

Ответа не последовало.

"Прыгнули, должно быть. Или отсоединились ларингофоны? Что делать?"

А корабль доживал последние мгновения в огне. И тут раздался ужасающий треск с правой стороны: оторвался третий двигатель. Самолет стал крениться.

"Пора!"

Руки искали опору, чтобы приподняться. Он еще успел услышать, как по самолету прокатился тяжелый грохот, и сиденье резко просело. Владимир спружинил ногами и очутился в темноте, вылетев из кабины. Что-то мелькнуло рядом. Он почувствовал, как быстро вращается в своем падении.

Раскинув ноги и руки в стороны, он мало-помалу прекратил самовращение. Продолжая теперь падать на спине, видел над собой звезды. Спустя еще несколько секунд он повернулся головой вниз и теперь увидел под собой землю. Все те же вспышки орудийных выстрелов, яркий свет повисших осветительных ракет. "Не торопись… Не торопись!.." — твердил он себе, ощущая в руке кольцо парашюта. Круг луны тускло оловянил землю. Край неба озарили три падающие кометы. Догадался: "Мой корабль". Больше не стал тянуть время и дернул кольцо…