Ее не было уже год. Ивар тосковал по ней невыносимо. Но никому не говорил об этом, даже матери и Флоки. Когда братья подкалывали его насчет Ангрбоды, он делал вид, что только рад ее уходу: раз Харбард был ей так дорог — то и пусть. И изо всех сил старался в эти моменты не показывать, как зол на самом деле, чтобы никто не догадался, что он врет.

— А знаешь, у вас глаза похожи, — сказал вдруг Флоки.

— Что? — Ивар удивленно повернул в его сторону голову.

— У тебя и Ангрбоды, — пояснил Флоки, отложив рубанок. — Ну знаешь… очертания, брови… — Он взметнул вверх руку, и пальцы на ней принялись исполнять затейливый танец, пока он говорил. — И цвет немного… хотя у Ангрбоды хоть и голубые, но все же темнее. И чуть крупнее. Вот взгляд — взгляд непохож.

Ивар недоуменно поморщился и уже хотел было спросить, что это за бред, но тут до него дошло: Флоки тоже тоскует по Ангрбоде. И тоже не знает, как высказать эту тоску.

— Зачем ты назвал ее так: та, что приносит горе — Ангрбода, зачем? — с обидой бросил Ивар.

Флоки тяжело вздохнул и мотнул головой.

— Я хотел обмануть богов, Ивар. Я считал, что не заслуживаю такого дара. Хотел показать им, что рождение дочери ничего для меня не значит. Я боялся, что если боги будут знать, как она мне дорога, то отнимут, если я сделаю что-то неугодное им.

— Какая чушь! — фыркнул Ивар.

— Чушь? — переспросил Флоки, и уже обе его руки взлетели вверх и принялись вырисовывать в воздухе странные линии. — Вовсе нет. Боги чуть не отняли ее у меня много лет назад. Тогда Рагнар приковал меня в пещере, чтобы наказать за убийство своего друга Этельстана. Там я висел дни и ночи, и со сводов мне на темя капала вода: кап, кап, кап, кап… и мгновения сливались в бесконечность. Ангрбода заболела тогда и чуть не умерла. Хельга выходила ее — чудом. Мне кажется, после той болезни Ангрбода и стала… такой. Хотя Хельга говорит, что я все придумываю. Боги тогда наказали меня. Они хотели забрать у меня дочь, но сжалились, и забрали только ее часть.

— Разве боги могли наказывать тебя за убийство христианина? — удивленно вскинул брови Ивар. — Разве они сами не желали его смерти от твоих рук?

Флоки закатил глаза и на его лице заиграла полубезумная улыбка.

— Смерти христианина — конечно, желали. Но Этельстан был другом Рагнара, Рагнар очень ценил его и любил. И, убив Этельстана, я вырвал кусок сердца из груди Великого Рагнара Лодброка — своего собственного друга. Боги за это наказали меня.

Ивар потер ладони о колени. Под перчатками они вспотели и начали чесаться, но высушить их, не снимая намотанных поверх слоев толстой кожи, не было никакой возможности.

— За что боги наказали меня теперь, я не знаю, — вздохнул Флоки и снова взялся за рубанок. — Видимо, я много грешил, и им опостылело смотреть на это.

Ивар отвел взгляд. Он-то знал, в чем было дело: это он прогнал Ангрбоду, и в тот раз она почему-то решила выполнить его приказ. Но духу не хватало рассказать об этом — даже Флоки. Такая слабость была недостойна викинга, но Ивар ничего не мог с собой поделать.

— Почему ты думаешь, что ее забрали боги? — спросил он у Флоки.

— Потому что Харбард — одно из имен Одина. Потому что первое появление Харбарда в Каттегате предвестил один и тот же сон, привидевшийся трем женщинам, среди которых была моя Хельга и твоя мать — Аслауг. Потому что Харбард своим прикосновением унял те боли, что мучили тебя с рождения.

Про то, как Харбард унял боли Ивара, не раз рассказывала мать. Она говорила, что с младенчества он плакал днями и ночами, и она не знала, как ему помочь. А потом пришел Харбард и забрал часть его боли себе. Ивар знал точно, что всего лишь часть, потому что боль осталась с ним, может, меньше, слабее, но осталась. Боль была с ним днем и ночью, во сне и наяву, она ломала и выкручивала его тощие ноги с ломкими костями, обтянутыми кожей без единого намека на мышцы, боль разламывала на части поясницу и поднималась выше — по позвоночнику — к шее и голове. Боль заставляла злиться, все время злиться, злиться и ненавидеть — всех и все вокруг.

— Каждый раз, когда приходил Харбард, тонули дети, — повторил Ивар тот слух, который витал в Каттегате. — В первый раз, когда, как вы все говорите, он вылечил меня, утонули двое. И еще двое — мои братья, Уббе и Хвитсерк, — чудом спаслись. Во второй раз утонула маленькая дочь Бьерна — Сигги. И в третий раз, год назад, — еще двое. Разве Один может быть так жесток к невинным детям?

— Это были жертвы, которые необходимы для явления бога людям. Смерть тех детей была так же чиста, как и смерти во время ритуалов или смерти в бою, с оружием в руках, — со значением сказал Флоки и провел рубанком вдоль доски. Опилки под его инструментом свились в длинные кудри. Разыгравшийся ветер поднял их в воздух и унес прочь — к лесу.

— А что если это не был Один? — все не унимался Ивар. И, помедлив, все же произнес то, о чем боялся сказать: — Ведь тот же Локи может принимать разные обличья…

— Локи? — Флоки тряхнул головой. — Что ж, я назвал дочь в честь его первой жены. И если он решил взять Ангрбоду себе, разве я вправе противиться этому?

Комментарий к — три —

https://vk.com/album-150543532_247452576?z=photo-150543532_456239199%2Falbum-150543532_247452576

— четыре —

Лагерта разрешила провести пир в честь свадьбы Уббе и Маргреты в доме ярла. Братья были довольны, и лишь Ивар не уставал повторять, что это и так было их право. Точнее, было бы, если бы Лагерта не убила мать…

Уббе выглядел невероятно счастливым, а Хвитсерк и Сигурд бросали в сторону Маргреты недвусмысленные взгляды. Но сама Маргрета чаще всего посматривала на Ивара — с опаской. Он отвечал ей — то многообещающим подмигиванием, то улыбкой с угрожающим оскалом. После похода в Англию он уже почти и не цеплялся к ней по-настоящему, но Маргрета все еще боялась его — и это хорошо!

В разгар пира Ивар незаметно выполз из дома ярла. Смотреть на чужое счастье было омерзительно. Он пробирался по улочкам Каттегата, чувствуя на себе чужие взгляды. Все знали, что он сын Рагнара Лодброка. И все считали, что он недостоин быть его сыном, жалкий калека. Даже отец думал так долгие годы — до похода в Англию. Но он свое мнение сменил. В темнице короля Эгберта, когда они виделись последний раз прежде, чем Ивара отправили домой в качестве залога мира между саксами и викингами, отец сказал Ивару: «Люди думают, что ты для них не угроза. Но я считаю иначе. Я верю, что будущее нашего народа связано именно с тобой. Тебе многое дано. И твой гнев — это дар. То, что у тебя в голове, — это дар. Ты думаешь иначе, чем другие. Ты непредсказуем. И это очень поможет тебе. Используй свой гнев с умом, и я обещаю тебе, сын мой, однажды весь мир узнает и будет бояться Ивара Бескостного!»

Ивар хотел отправиться к морю — просто посмотреть на волны и ни о чем не думать, хотя бы какое-то время. Но на пристани толпилось слишком много народу — Каттегат при правлении Лагерты становился крупным торговым городом — поэтому пришлось отползти в сторону, к побережью. Туда, где Ивар в последний раз видел Ангрбоду.

Песок уже не казался серьезной помехой — да, неприятно, но не больше. За время путешествия с отцом приходилось сталкиваться и с проблемами похуже: острые камни, холод и грязь, непролазные лесные чащобы, голод, даже ужасный шторм, который потопил драккары и большую часть команды. Ивар выжил в нем чудом (хотя даже мать, вельва, предсказывала его смерть, которую увидела в вещем сне) и еще благодаря Ангрбоде, которая научила его плавать.

— Где ты сейчас? — спросил Ивар, глядя на море.

Ветер, уже с утра порывистый и сильный, к вечеру разыгрался вовсю. Волны вздымались высокими горбами и с грохотом подкатывали к берегу, обдавая холодными брызгами лицо и грудь. Закатное небо было настолько ярким, что казалось, будто оно окрашено кровью.

Ивар понимал, что выпил больше, чем следовало, и из-за этого слишком размяк. В трезвом рассудке на такие глупости его бы не потянуло.