— Я ещё летом понял, что это за история, — раздражённо оборвал Соню Воскресенский.

Она обиженно поджала губу: такой рассказ сорвался, а она-то надеялась удивить Ви.

— А как ты догадался? — спросила она, помолчав и подумав. — Они же совсем не похожи… Вот ни капельки.

— Кто не похожи?

— Вы с Пушкиным не похожи! — язвительно отозвалась Соня. — Мы о ком говорим, забыл, что ли? Макс и Гартман. Вот я и спрашиваю, как ты догадался, что они родственники?

— Они родственники? — холодея, произнёс Воскресенский.

— А я про что тебе говорю?! Приём, Земля вызывает Ви! Максик без родителей остался рано, он мне даже рассказывал что-то такое. Его дядя воспитывал — Гартман то есть. Для нашего проекта ему нужны были портфолио, типа для массовки, «мёртвые души», вот он и подсунул племянника, а его — раз! — и утвердили. Так-то он никакая не модель, обыкновенный студент. А мы его ещё критиковали, помнишь? — хихикнула Соня. — Позу не держишь, плечи деревянные…

Воскресенский выскочил из-за стола, не в силах больше слушать трескотню ассистентки. Ему надо было подумать, всё это осмыслить, понять, остаться одному…

— Господи! Ты чего?! — воскликнула Соня. — Я аж испугалась. Чуть не подавилась из-за тебя.

— Забыл чайник включить, — ответил Ви и, обогнув барную стойку, зашёл в ту часть комнаты, где располагалась кухня.

Ассистентка проводила его недоумённым взглядом:

— Да нам вроде чай не так срочно…

Воскресенский нажал кнопку на чайнике и достал из шкафа две чашки.

— А теперь он где?

— Макс? Да там, у себя. Учится пока. Его Маргарита звала в Москву, но он не поехал, дурачок. А такие заказы были! Работает на какой-то стройке вроде. Он всегда странный был.

Воскресенский стоял посреди кухни, покусывая костяшки пальцев и задумчиво глядя куда-то в пол.

— Он тебе нравился, да? — тихо спросила Соня. — Я по тем фотографиям поняла.

— Сложно сказать… — не поднимая на неё глаз, ответил Ви.

— Что ж ты тогда?.. Надо было сделать что-нибудь.

— Я и сделал, — признался Воскресенский. — Я такое сделал… Соня, ты не представляешь, какой я дурак!

— Почему это не представляю? Прекрасно представляю! Был бы умный — женился бы на мне, и жили бы мы с тобой припеваючи, — усмехнулась Соня.

— Ты извини, я что-то устал. Пойду спать лягу, — сказал Воскресенский. — Мне завтра рано вставать.

— Мне тоже. У меня же йога.

— Спокойной ночи тогда. Я тебе в кабинете диван разложил и всё приготовил.

Фотограф ушёл в свою комнату. Соня, оставшаяся одна в гостиной, услышала, как щёлкнул вскипевший чайник.

— И что, даже чаю не попьём? — грустно сказала она.

***

Воскресенский пересёк спальню и вышел на балкон. Тепло, темно, душно… В квартире ему буквально нечем было дышать, но и тут оказалось не легче. Чёрт, сейчас куда ни уйди, хоть на Северный полюс, везде будет одно и то же, потому что это внутри… внутри…

Соня была права, Максим ему нравился. Даже больше, чем просто нравился. Он чувствовал к нему нечто особенное, ранее не испытанное и не вытравляемое из души и памяти никакими силами. Он знал это и запрещал себе думать о нём.

Что он наделал? Он разрушил всё, что могло между ними быть.

Если издевательства на съёмках ещё можно было простить, списав на темперамент, то всё остальное… Он не приехал на встречу. Он видел звонки и сообщение и не ответил — хотел разорвать их отношения окончательно, раз и навсегда. Возможно, если бы он поднял тогда трубку, то всё выяснилось бы в тот же день… Но он не смог себя заставить. Разочарование и ревность были слишком сильны. Он, взрослый мужик, повёл себя как ребёнок, разобидевшийся на весь мир за то, что ему подарили на Новый год красный паровозик, когда он хотел зелёный.

Но самым ужасным было письмо. Этого Макс ему никогда не простит.

Воскресенский вернулся в комнату, взял со стола ноутбук и начал просматривать старую почту. И-мейл Максима он со злости стёр, но в «Отправленных» осталось письмо, написанное им самим, и история внизу. Он перечитал оба. Теперь, когда он знал правду, всё виделось иначе, слова приобретали другой смысл. Не то чтобы совершенно другой, конечно. По какой-то неведомой причине даже после того, как он прокатил его с той встречей в кафе, Макс надеялся на то, что они смогут поговорить и объясниться. Он хотел только этого. Съёмки были предлогом.

Ви уже неизвестно в который раз перечитывал маленький сбивчивый постскриптум и представлял, как Макс пишет его в последний момент. Он понимал, как тяжело парню было решиться написать мужчине, который столь явно продемонстрировал ему своё пренебрежение до этого. Каких сил это от него потребовало… И получить такой ответ. Отвратительный, холодный, унизительный.

Почему он был так жесток с ним? Почему? Потому что не мог забыть? Не мог простить несоответствия тому образу, который нарисовал в голове? Как он мог так поступить с ним? Что он за бездушная скотина такая?

Надо было что-то делать. Все те чувства, которые он так долго подавлял, проснулись, и он уже не сомневался в них. Несколько минут решили всё.

До окончания текущего проекта — Воскресенский за бешеные деньги снимал интерьеры люксового отеля в Майами для сайта и буклетов — оставалось буквально три дня, потом у него был небольшой перерыв перед съёмкой для модного журнала. Хватит ему этого времени?

***

Воскресенский по-настоящему пришёл в себя только в терминале авиакомпании «JetBlue» аэропорта Кеннеди в Нью-Йорке. Несколько дней с того вечера, как он узнал, что Макс и Гартман вовсе не были любовниками, до момента, когда он опустился в кресло в ярком, светлом зале аэропорта, промелькнули как в тумане. Он лихорадочно делал десятки дел, стараясь освободить время для поездки в Россию, но мысли почти всё время были о Максиме. Как его найти, как объяснить, что он ошибся, что не хотел делать ему больно? Как сказать сотни других вещей, которые накопились за долгие месяцы, когда он, как помешанный, как лунатик, рассматривал его фотографии — всё, что у него осталось от той невысказанной страсти, что когда-то объединяла их?

Он позвонил Маргарите и разузнал у неё всё о Максе. Она знала не так уж много: Гартман женился, и племянник сейчас живёт не с ним, неизвестно, где именно. Воскресенский потребовал, чтобы она осторожно выяснила всё, что сможет, о том, где он работает, живёт, как его отыскать. Звонить ему он не хотел, понимая всю бессмысленность звонков. Максим просто не захочет его слушать. На этот счёт он не питал иллюзий. Он не сомневался, что мальчик его ненавидит: за то, что он сделал, за то, что не сделал, и — в особенности — за письмо.

В Нью-Йорк Ви прилетел утром, а вылет в Москву был во второй половине дня. В самолёте из Майами он, полусонный, уставший, дремал, а возможно, даже и по-настоящему спал. В ожидании пересадки он впервые за четыре дня получил возможность спокойно посидеть, подумать и разработать план действий. Пока у него не было никакого. Он понятия не имел, что скажет Максиму при встрече.

Вся эта поездка, если здраво размышлять, была полным безумием. Лететь в Россию на четыре дня с призрачной целью и, скорее всего, только для того, чтобы выслушать от одного молодого и красивого парня пару неприятных слов. Но даже если так, даже если Максим пошлёт его куда подальше, он всё равно хотел лично извиниться перед ним и попробовать объяснить, что он на самом деле хочет отношений с ним, что он с ума по нему сходил все эти восемь с лишним месяцев, что ему больше никто не нужен на всём белом свете.

Десять часов перелёта до Москвы прошли без сна: то ли успел сбиться режим, то ли сказывалась общая нервозность. Из «Шереметьево» Ви сначала поехал за машиной в гараж, потом к себе домой и сразу завалился в кровать. Перед завтрашней поездкой надо было выспаться.

Чуть ли не весь следующий день он провёл в дороге, общаясь по телефону то с Маргаритой, то с работниками оказавшейся просто-таки огромной компании «Стройресурс». Он знал, что Максим работает там, но потребовалось поговорить с пятью разными людьми, чтобы выяснить, где конкретно его можно найти.