Макс ничего не ответил. Отлично, у него, оказывается, хорошее лицо, да ещё и интернациональное. Отец был наполовину испанец, оттуда и интернациональность.

Больше они не обменялись ни словом. Макс даже не смотрел на сволочь-фотографа, тихонько дрожал в своём кресле, пока Воскресенский не заметил это и не включил обогрев салона.

Когда машина остановилась напротив его подъезда, Макс открыл дверь и вылез из салона, бросив лишь короткое и не очень любезное:

— Спасибо.

— Знаешь, — сказал вдруг Воскресенский, — я погорячился сегодня. Извини.

Парень сверкнул на него злыми серыми глазами и сказал:

— Можете засунуть свои извинения… сами знаете куда!

Он поднялся в квартиру, стащил с себя мокрую одежду и залез под горячий душ. Потом позвонил друзьям, с которыми сегодня планировал сходить в ледовый дворец покататься на коньках, и всё отменил.

Надо было что-нибудь приготовить на ужин, но сил не было даже пельмени сварить. Он только приготовил себе чаю и сел с чашкой отогреваться. Только заболеть не хватало!.. Анфиска пришла за ним с кухни и устроилась на диване рядышком, положив ему на колени пушистый хвост. Кошка была не очень ласковая, но сегодня будто чуяла, что хозяину плохо. Не успел Макс и половины чашки выпить, как домой вернулся Стас. Он долго шуршал чем-то в прихожей, тряс и раскрывал для просушки зонт.

— Под дождь попал? — спросил он, посмотрев на мокрые волосы племянника.

— Под дождь тоже. Этот Воскресенский — псих ненормальный! Он даже съёмок в бассейне дожидаться не стал, чуть в фонтане меня не утопил.

Макс вкратце пересказал события сегодняшнего дня. Стас сел рядом с ним на диване, вид у него был расстроенный. До сих пор он, видимо, считал редкие жалобы Макса преувеличенными и не воспринимал всерьёз.

— Может, мне поговорить с ним? — предложил дядя.

— Да о чём с ним разговаривать… Ладно, три сюжета сняли, семь осталось.

Макс поднялся на ноги и ушёл в свою комнату.

Через два дня снимали ту сцену с окном и вечерним мегаполисом, которую Макс уже проходил на кастинге. На этот раз съёмки на самом деле были вечером. Правда, окно выходило на полутёмный проспект без огней большого города, но Соня сказала, что потом всё подрисуют как надо.

Ассистентка нервничала — Ви опаздывал, а закат его ждать не собирался. Пока у них было свободное время, Соня показала Максу готовые снимки, уже обработанные для представления заказчику. Парень мельком видел кое-какие кадры на съёмочной площадке, но сейчас они выглядели совсем иначе. На них он смотрелся старше, красивее, но каким-то чужим, словно это и не он был вовсе. Фотографии, конечно, производили впечатление. Возможно, Воскресенского не зря считали настоящим художником. Самыми необычными были кадры, отснятые под дождём. Макс мало что понимал в фотографии, но эти снимки действительно жили своей внутренней жизнью, гипнотизировали, завораживали. На них он был снят в профиль. Свет и блики на влажной коже очерчивали контур лица, создавая призрачное свечение; тени на лицо ложились глубоко и одновременно мягко; широко раскрытые глаза под тяжёлыми, чуть припухшими веками (сказалось купание в фонтане) смотрели — Макс не думал, что это слово вообще может придти ему на ум — томно. В лице, взгляде, полуоткрытых губах была разлита какая-то откровенная и в то же время полудетская сексуальность. Парня аж передёрнуло, и мурашки побежали по спине. Честно говоря, за этот кадр ему стало даже немного стыдно. Сложно было объяснить это чувство… но он искренне надеялся, что из его знакомых никто и никогда этого снимка не увидит. Соня заметила, что эту фотографию Макс разглядывает дольше других.

— Круто, да? — её хриплый голос раздался из-за спины так неожиданно, что парень вздрогнул. — Только жаль, что этот сет никуда не пойдёт.

— Почему? — спросил Макс.

— Не тот жанр, не та стилистика. Это уже, ну, как тебе объяснить, высокая мода. Если бы мы снимали рекламу ароматов для «Ив Сен-Лоран» или на крайняк для «Кельвин Кляйн», можно предлагать что-то в этом ключе, а вот для чая такое не катит… даже если он стоит тысячу долларов, — Соня покачала головой. — Вот поэтому и жалко. Ты хорошо получился. Но ты вообще хорошо получаешься: тебя камера любит.

— Камера обычно любит лица, которые ничего из себя не представляют, — послышался сзади низкий голос Воскресенского. Когда только успел подкрасться? — Есть такие лица — без особой индивидуальности, которые ко всему подходят. На них любой образ натянуть можно. Как накрасишь, такими и будут.

Не то чтобы Макс был очень высокого мнения о своем лице, но это замечание показалось ему новым оскорблением, лишь слегка замаскированным под коротенькую лекцию.

— Я вообще ненакрашенным был, — заметил он.

— Займись лучше своим делом, — цыкнул на него Воскресенский. — Стой у окна и не шевелись.

Эта фотосессия прошла относительно спокойно. Фотограф хоть и придирался к мелочам, но вёл себя прилично: не орал на всех подряд и не требовал ничего такого, что угрожало бы жизни и здоровью модели. Домой Макс возвращался даже слегка воодушевлённым. Нельзя было сказать, что он был доволен съёмкой, но он вдруг понял, что с Воскресенским можно ладить (при определенных условиях, конечно) и работа эта вообще неплохая, даже интересная.

До следующей фотосессии оставалось три дня, и Макс знал от дяди, что Воскресенский с Соней съездили на место съёмки за двадцать километров от города: что-то там изучали, чертили какие-то планы, искали подходящие ракурсы. Сам он в это время никакой полезной деятельностью не занимался: встречался с друзьями, смотрел телик, читал, не забывая всё же ежедневно ходить в тренажёрный зал.

На съёмку они поехали на трёх машинах — Соня на этот раз пустила Макса в свою. Парень не понимал, зачем надо было тащиться в такую даль, потому что приехали они на самый обычный луг. В черте города такой, конечно, не найдёшь, но в паре километров пятачок с полевыми цветами отыскать вполне можно было. Тем более что панорамные виды Воскресенскому были не нужны: Макс должен был лежать в траве и в кадр войти только до пояса, то есть площадь нужна была чуть больше квадратного метра. Когда он спросил об этом Соню, она пояснила:

— Около города у вас то люди, то коровы какие-нибудь ходят. Ви нужен покой и никакого навоза под ногами. А насчёт метра, — рассмеялась она, — еще увидишь: он тебя по всему полю изваляет, пока нужные оттенки найдёт.

Ассистентка, как всегда, оказалась права.

Сначала они искали место: Воскресенский требовал, чтобы модель ложился то тут, то там, перекладывая его из одного скопления цветов в другое. То ему не нравилось, что конкретно на этом куске цветов было мало, а на другом слишком много («Это уже ненатурально смотрится!»), то там не было васильков, то наросло лишних ромашек. Они перебрали уже с десяток мест, но придирчивого фотографа постоянно что-нибудь не устраивало, к тому же была середина лета, отчего трава во многих местах была не сочно-зелёной, а слегка желтоватой и рыжеватой. Такое сразу отбраковывалось.

Макс носился за Воскресенским по всему полю, ложился, вставал, снова бежал и минут через десять уже взмок и запыхался. День выдался жарким, и из-за недавних дождей воздух был как в бане: горячий, влажный, тяжёлый, насыщенный земляными и цветочными запахами. К тому же надо было постоянно отмахиваться от назойливых насекомых: слепней и оводов было очень много. Соня вообще в ужасе закрылась от них в машине и сказала, что никуда не выйдет. Репелленты, действовавшие на комаров и мух, на этих тварей не оказывали никакого эффекта.

Наконец три потенциальных места для съемки были определены. Над первым установили аппаратуру, а Макса подкрасили, переодели в обтягивающую светло-голубую футболку и указали его будущее местоположение. Едва он опустился на траву, как тут же вскочил обратно: до этого он из-за слепней оставался в плотной рубашке и в ней ложился без проблем, но через тонкую ткань футболки в спину сразу впились десятки острых подсохших травинок.