— Вперед так вперед! — согласился заметно обрадованный купец. — За этим остановки не будет! Вот покамест семье на харчишки.

Он щелкнул об стол золотым пятирублевиком и поднялся.

— Завтра приходите баржу грузить, а послезавтра с богом в путь!

— А как же с долгом нашим, что на похороны дали? — спросил Андрей.

— Ох ты! Забыл я про него! — Купец шмыгнул глазками в сторону. — А бог с ним, с долгом. Вижу, как живете... Я тоже, чай, крест ношу. Долг я вам прощаю!

Как только купец ушел, Вася подскочил к столу. Золотая деньга, лежащая на краю стола, казалось, светилась. Так вот оно какое, золото! Этот маленький кружочек вмещал в себе хлеб, крупу, может, даже сахар.

— Как думаешь, — спросил Андрей у Миши, — это он нам под расчет дал али половину?

Михаил пожал плечами:

— Навряд ли он вперед все отдаст. Жмот ведь.

— А все-таки он нас пожалел, — вступился Вася. — Ведь мог же он других нанять?

— Совесть, наверно, заела, что деда на погибель послал, — задумчиво проговорил Михаил, и все согласились, что и среди купцов попадаются совестливые.

Не знали Чапаевы, что не к ним первым обратился Тихомиров, только везде получал отказ. Слухи прошли, что в Царицыне холера. Братья узнали об этом уже в пути.

...Как-то, забежав в больницу к отцу, Вася застал у него дядю Гаврилу. Он принес больному кусок вареной свиной требухи. При виде мясного Вася почувствовал, как во рту накапливается слюна, но старался не показать виду, что ему хочется есть. Отец снова завязал требуху в тряпицу и передал Васе.

— Матери снесешь.

— Кормят меня тут, — пояснил он дяде Гавриле, — а у них, наверное, тараканы и те с голоду воют. Плохо мое дело, Гаврила. Выйду из больницы, так еще незнамо, сколько на костылях прошкандыбаю. — Иван Степанович мрачно оглядел забинтованную ногу.

— Слышь-ка, Иван! — хлопнул себя по лбу дядя Гаврила. — Я у Толмачихи подрядился свиней пасти. Давай я Ваську в подпаски возьму? Трудно мне одному: такие, я тебе скажу, норовистые свиньи, целый день за ними бегаю. Я уж говорил с Толмачихой, хотел своего Тимошку приспособить. Она согласна... Пойдешь, Вась, со мной свиней пасти?

— Пойду, пойду! — обрадовался Вася. После отъезда братьев он потихоньку от матери пытался наняться в грузчики. Но над ним только посмеялись: «Какой из тебя грузчик, каши ты еще мало ел!»

— Толмачиха три рубля за лето платить будет, — продолжал дядя Гаврила. — Опять же сбой, когда свинью режет, тоже пастухам полагается.

— У тебя у самого четыре рта, куда еще нахлебника берешь? — угрюмо проговорил отец.

Дядя Гаврила заторопился:

— То есть как это — нахлебника? Чай, я за Ваську работать не буду. Он сам свой хлеб заработает,

Отец в упор глянул на Гаврилу.

— Ты ведь Тимошку своего хотел взять?

— Да нельзя ему, Тимошке-то. Дома матери помогать надо.

Иван Степанович усмехнулся:

— Ох, и языкатый ты, Гаврюшка! Тебя и в парнях-то никто переспорить не мог. Таким и остался... Ну, спасибо тебе!

Дядя Гаврила рассыпался дробным, сипловатым смехом.

— И ты, Ванька, тоже не переменился. Легкости в тебе никогда не было. Дремучий ты человек.

...Напраслину взводил на свиней дядя Гаврила, обвиняя их в норовистости. Свиное стадо послушно торопилось на выгон и целый день рылось в земле, аппетитно чавкая и похрустывая какими-то корешками. А пастухи располагались под кустиком, на пригорке, и, полеживая, любовались синей Волгой с проплывающими пароходами.

Дядя Гаврила — бывший солдат — рассказывал Васе про войну и учил рубать шашкой.

Свиньи в ужасе шарахались в стороны, когда Вася во весь опор мчался верхом на палке, то бишь на коне, врезаясь в колючие заросли татарника, и наотмашь рубил спесивые головы в малиновых шапках.

Деревянная шашка-самоделка в конце концов не выдержала и сломалась. Тогда дядя Гаврила сделал Васе драгоценный подарок — отдал свою старую шашку, невесть зачем принесенную с войны.

У Царицына навстречу барже вышел катер под черным флагом. С катера сообщили, что в городе холера. Приказчик Тихомирова Иоганн Карлович добился разрешения торговать с баржи. Покупатели могли подъезжать на лодках.

Продажу должны были вести братья Чапаевы. Сам приказчик, оберегая свою жизнь, хотел уехать на буксире подальше, чтобы в безопасном месте дождаться Михаила и Андрея. Но братья, понимая, какой опасности они подвергаются, общаясь с людьми из зараженного города, наотрез отказались выполнить это распоряжение.

— Мы подрядились баржу довести — и довели. Давайте нам расчет, сколько положено. А торговать дело ваше, Иоганн Карлович, вы приказчик.

Мечты хитрого немца продать голодающим зерно по баснословным ценам лопнули, как радужные мыльные пузыри. Остаться же на барже и провести торг с риском для своей драгоценной жизни он боялся.

Напрасно он орал и топал ногами. Братья стояли на своем. Тогда немец выложил перед Михаилом кучу денег. Но и это не помогло. Братья уперлись:

— Не хотим погибать от холеры!

Обозлившийся приказчик прогнал их, не заплатив ни гроша. Попросившись, Христа ради, на попутную баржу, братья, без копейки в кармане, добрались до Балакова.

Высадившись на берег, они долго бродили по городу и наконец решились постучать в бедную мазанку, попроситься ночевать. Хозяин домика, портной Шуйский, оказался добрым человеком. Узнав, как попали братья в беду, он оставил их у себя. А через день нашел им работу на лесном складе купца Цветкова.

Чапаевы не знали, как и благодарить Шуйского, а он твердил одно:

— Чего уж... Об чем разговор вести? Работайте, оперитесь, а там видно будет... Живите у нас. Жена на всех постряпает, глядишь, и деньги целее...

Михаил и Андрей жадно ухватились за работу. Балаково им понравилось. Маленький торговый городок жил сытно. В центре города по воскресеньям и средам шумел базар. Тучи мух жужжали над мясными рядами, где топырили ноги розовые, облитые жиром бараньи туши. Пчелы облепляли телеги с арбузами, дынями, яблоками, ползали по бадьям, наполненным душистым тягучим медом. Калачники бойко торговали румяными, поджаристыми калачами. Бабы, стоя около глиняных горшков, звонко зазывали отведать топленого молочка с холодненьким каймаком. А самое главное для братьев было то, что нашелся спрос на их сильные молодые руки. Была работа.

Подошла осень. Наступили утренние заморозки и холодные вечера. Работа свинопасов окончилась. Дома было очень плохо. Отец, вернувшийся из больницы, хромая, ходил по Чебоксарам в поисках работы и под вечер чернее тучи приходил домой. Положив больную ногу на лавку, он молча перебирал свой плотницкий инструмент или, облокотясь на стол и подперев кулаком щеку, надолго задумывался.

У околицы запела гармонь. Иван Степанович со злостью задернул занавеску на окне:

— Скоро с голоду пухнуть будем, а у них все гулянки на уме... И чего отцы смотрят?

— Молодость, Иван Степанович, — оправдывала мать гуляющую молодежь. — Молодым и хлеба не надо, дай погулять! Сам-то забыл, что ли?

Лежа на печке, Вася закрывал глаза и представлял, как все они скоро распухнут с голоду. Тяжелые мысли одолевали Васю, и он вертелся с боку на бок, злясь на Гришку, безмятежно спящего рядом с ним.

Мать ни с чего тихо плакала за печкой. Отец барабанил по столу костлявыми пальцами. В хлеву жалобно мычала голодная Жданка. Если бы не эта тощая коровенка, которая как-никак, а кружку молока в день давала, давно бы заколотили избу Чапаевы.

...В это тяжелое время и пришло письмо от Миши и Андрея. Десятки раз пришлось Васе перечитывать его вслух: «... И продайте все, родимые тятенька и родимые маменька, и приезжайте к нам. Как мы работаем, и семью прокормить в силах».

Семья ухватилась за письмо, как утопающий за соломинку. Начались сборы. Отцу посчастливилось найти покупателя на избу и корову. И вот, погоревав о родном гнезде, семья тронулась в путь.