Тимоша Кузнецов и Никитка провожали Васю на пристань. Сердце у Васи разрывалось при мысли, что он навсегда разлучается с друзьями. Тимоша, вздыхая, утешал его:

— Ты, Вась, не горюй! В Балакове-то, говорят, все ситный едят...

Вася даже остановился от поразившей его мысли.

— Ребята, знаете что? А вы приезжайте ко мне! И жить будем вместе, и в школу ходить, а?

Тимоша покачал головой:

— Где ж мы денег возьмем? На пароходе, чай, платить надо.

— А я знаю, — заявил Никитка. — Прошлым летом, когда дядя Трофим на балаковскую ярмарку ездил, тетка Луша моей мамке говорила, сам слышал: «Ничего путнего не привез, все деньги ветром из рук выдуло». А мамка ей отвечает: «Знаю, — говорит, — знаю, как в городе денежки по ветру летят. Нельзя, — говорит — мужиков одних отпущать...» Ты, Вась, эту ярмарку поищи. Как увидишь — деньга летит, так и лови ее.

— Что летают, я не слыхал, — задумчиво сказал Тимоша. — А что в городе деньгами бросаются, это и мой тятька говорил.

— Это как же бросаются? — усомнился Вася.

— А так, — пояснил Никитка. — Как мы — голышами. Раздерутся и давай деньгами пулять друг в дружку.

Успокоившись насчет платы за проезд, они занялись вопросом, как найдут Васю в Балакове.

— Ведь Балаково-то, слышь, не как Будайки. Он город огромадный!

— Как найдете? — удивился Вася. — Да очень даже просто. Вы приедете, пойдете по Балакову, а я тут как тут, из дому выду и у калитки жду.

Приятели повеселели. Конечно, они обязательно приедут к Васе и опять будут все вместе. Уж если Вася сказал, — верить можно.

...Пароход дал третий гудок и отчалил от пристани. Тимоша и Никитка так отчаянно замахали картузишками, как будто на них напали осы.

Давно из виду скрылась пристань, а Вася все вглядывался в ту сторону, досадливо протирая глаза кулаком. И только когда откуда-то сверху полилась чудесная музыка и над головой Васи на верхней палубе послышались веселые разговоры и смех, а в воду полетели, как разноцветные бабочки, бумажки от конфет, Вася пошел разыскивать свою семью.

В четвертом классе тускло мигал огонек, освещая груды узлов и ящиков. Пассажиры сидели на грязном полу или лежали на своем тряпье, задыхаясь от жара машинного отделения. Отец и Гриша уже спали, подложив под голову узлы. Мать достала свой кожушок и уложила Васю.

Иногда в четвертый класс сквозь плач грудных детей, нудное баюканье усталых матерей и тяжелый храп мужиков прорывалась смеющаяся, нарядная музыка. Постепенно все заглушил шум машинного отделения, и под него Вася заснул.

Васе снилась Жданка — худая, с большим животом. Она протяжно мычала, а мать гладила ее и говорила:

— Ничего мне не жалко — жалко Жданку. Такая понятливая корова была, ну прямо как человек, только говорить не может.

Вася проснулся. Рядом с матерью сидела какая-то незнакомая тетка.

— А продали-то хоть хорошим людям? — интересовалась она.

Мать вздохнула:

— Хорошим!.. Тоже жалостливые до скотины... Обижать не будут, а все равно сердце болит... Перед отъездом, вечером, как стадо пригнали, Жданушка и прибрела к нашему дому. Уперлась в ворота и мычит. Я кричу ребятам: «Оглохли, что ль? Впустите Жданку-то!». А сам мне и говорит: «Ты что, Катя? Аль у тебя память отшибло? Жданка-то не наша теперь, ее, — говорит, — отогнать надо». Я за печку схоронилась да как заплачу... — Мать покачала головой и жалобно улыбнулась: — Дуры ведь мы, бабы.

Вася испугался, что она и сейчас заплачет. Он высунул нос из-под кожушка и позвал:

— Мама!

Катерина Семеновна быстро обернулась к нему.

— Проснулся, Васенька? Вставай! Гляди, какая благодать — теплынь, солнышко светит! Отец с Гришанькой пошли на корму сидеть.

Женщина в упор разглядывала Васю, и от этого пристального взгляда ему стало не по себе.

— Тоже твой? — спросила она у матери.

Мать с гордостью посмотрела на Васю:

— Мой!

— Красивенький... — задумчиво проговорила женщина. — Нежненький, на девочку похож.

Этого только не хватало!

Вася рывком поднялся и тряхнул головой. Спутанные вьющиеся волосы отлетели назад, открывая разрумянившееся ото сна лицо с сердитыми глазами. «Слепая она, что ли? — думал Вася. — Сказала тоже — на девочку!»

А тетка как ни в чем не бывало продолжала:

— Счастье тебе в детях, Катерина. И у меня парнишка бойченький был, а как погорели мы, — вовсе не в себе сделался... Вон в углу сидит.

Вася взглянул в соседний угол. Там сидел подросток и лил из кружки воду на большой узел. Женщина всплеснула руками:

— Пашенька, да что ж ты делаешь? На кой одежду мочишь?

Подросток вздрогнул и спрятал кружку за спину.

— Ма, горит... горит!

— Да, нет, Пашенька, нет, болезный мой. Нигде не горит. Мы по водичке едем.

Пашка заморгал и растянул рот в бессмысленной улыбке:

— Ну ладно...

— Вот и весь его разговор, — невесело усмехнулась женщина, обращаясь к Катерине Семеновне: — «Горит» да «Ну ладно...»

— С перепугу с ним это? — спросила Катерина Семеновна, жалостливо глядя на дурачка.

— Котят спасать в окно полез — его огнем и охватило. Еле вытащили. Обгорел не сильно, а на голову вот как подействовало.

— И куда теперь путь держите?

— К мужниной родне. После пожара мы трое с сумой ходили. Насобирали милостыню, чтоб на проезд хватило, и вот... едем. А спросить — куда? Там тоже с хлеба на воду перебиваются. Кишка кишке кукиш кажет!

Вася уверился, что интересного разговору от этой тетки не дождешься, и вышел на палубу.

На корме в деревянном загоне стояли большие красные коровы. «Значит, не снилось, а взаправду корова мычала», — подумал Вася. В загородке суетился низенький седенький старичок. Он таскал охапки сена и раскладывал перед коровами. Коровы лениво совали морды в сено, привередливо выбирая какие-то травины.

«Видать, сытые», — снова подумал Вася.

Старичок оглаживал крайнюю корову, которая тревожно косила глазом на реку и приглушенно мычала.

— Ты, Краснуха, что приуныла? — заботливо допытывался он у коровы и взглянул на Васю. — Вишь, какие пассажирки с нами едут. Другие-то ничего, а эта, видать, боится...

Васе очень понравился этот старичок — смешной, юркий, чисто домовик, поэтому он с готовностью поддержал разговор:

— Может, она заболела? Вот у нас Жданка была, так один раз какой-то вредной травы наелась, сильно болела. Думали, околеет...

— Тьфу, тьфу, тьфу, — троекратно сплюнул старик. — Тьфу, чтоб не сглазить, не больна она. Напугалась, обвыкнется.

— Дарьюшка! Дарьюшка, доить пора!

— Иду уж, иду, не надрывайся! — низким грудным голосом ответила подошедшая женщина. — Ну-ка, посторонись, милок! — ласково отстранила она Васю и вошла в загородку. Коровы повернули к ней головы и нетерпеливо замычали.

— Сейчас, сейчас, голубушки! — крикнула женщина, усаживаясь под первую корову.

Струи молока звонко ударились о подойник, и от этого звука Васе сделалось нехорошо. Пустой желудок, сжимался и причинял ноющую, тошнотную боль. Вася подошел к борту и сплюнул. Вдруг он почувствовал на плече чью-то руку. Старичок-домовичок заботливо глядел на побледневшего мальчика и протягивал ему большую кружку.

— Хочешь молочка?

Вася молча кивнул и жадно припал к кружке.

— А ты не торопясь, не торопясь, — уговаривал старичок. — И с хлебцем, с хлебцем, на-ко вот! — Он подал Васе пшеничную лепешку.

Вася ел лепешку, запивая молоком, а старичок смущенно отводил глаза от благодарного взгляда мальчика и, переминаясь с ноги на ногу, одобрительно говорил:

— Вот и хорошо! Оно, молоко-то, страсть до чего пользительная вещь!

Когда Вася прибежал к своим, все уже были в сборе и ели холодную, сваренную на дорогу картошку, запивая кипятком. Тут только Вася спохватился, что съел лепешку один, не догадался принести матери и Гришаньке.

— Ешь, Васенька! — предложила мать.

Вася покраснел:

— Я не хочу, мне старичок молока давал и лепешку... я не догадался вам принести, сам все съел.