Отец рассердился:

— Только этого и не хватало! Нищие мы, что ли, кусочками побираться? Тебе дали, ты и ешь, а по карманам не сметь совать! Не срами семью!

...За время пути Вася крепко сдружился с Иваном Ивановичем — так звали старика.

Дожидаясь, когда Иван Иванович освободится от своих дел, он нетерпеливо бродил около загородки.

Наконец старик расстилал на полу свой домотканый суконный чапан и подзывал Васю. Тогда наступало блаженное время! Иван Иванович рассказывал про русско-турецкую войну.

Спервоначала он вел повествование неторопливым стариковским говорком, но постепенно, сам увлекаясь воспоминаниями, представлял Васе кровожадно ощерившегося турка или, приложив руку к щеке, высоким голосом пел жалобные болгарские песни про неволю, про горькую жизнь, про храбрецов, которые шли против турок... Рассказывал, как встречали болгары русских солдат, благодарили их за избавление от власти нехристей.

— пел он заветную солдатскую песню. Вася замирал в восторге от звучных названий далеких чужеземных городов, где она когда-то звучала: Адрианополь, Баязет, Ардаган...

— Я в кавалерии служил. Конь у меня был — Карий. Горяч, не приведи бог! Кроме меня, никого до себя не допускал. Тут стрельба, пули жигают, а он голову высоко, гордо держит, только ушами прядет. Скажешь ему: «Карий, стреляют!» А он глазом скосит и всхрапнет легонько — сам, мол, знаю, да не боюсь!.. На моего Карего многие у нас в полку завидовали. Я росточком не вышел, а как на Карего вскочу — чисто орел!

Иван Иванович, отставив локоть, ухватился рукой за седой ус и ритмично закачался, представляя, как молодецки гарцевал он на своем Карем.

— Прямо как на картинке! — восхищенно прошептал Вася.

— Во! Я про это и говорю! — подхватил старик. — А ну-ка, ежели цельный полк нас таких едет? А? Да еще с песнями, со свистом? Н-ну! — старик закрутил головой. — А сейчас вот при коровах состою... Животина безответная, покорливая, ей тоже ласковый человек надобен.

— А куда Карий делся?

— Зх, Карий, Карий! — вздохнув Иван Иванович. — Убили ведь Карего-то. Перед самым замирением и — на тебе... убили. После того боя я его все ж таки отыскал. Могилку вырыл под большим грабом... Знаешь граб?

— Не.

— Дерево такое, могучее, корявое, словно из жил скручено. Под ним и схоронил Карюшку, а забыть...

Протяжный гудок парохода заглушил последние слова. Старик приподнялся.

— Эй, паря! Да ить это Балаково! Приехали, стало быть! Дарья! Дарья!

Вася не успел даже попрощаться с Иваном Ивановичем, так стремительно тот побежал в загородку и засуетился возле коров.

— Вась, иди скорей! — позвал Гришанька. — Сичас слазить будем!

Отец взвалил самый большой узел на спину и, пошатываясь, зашагал к выходу. Вася с Гришанькой вцепились в другой узел и, как муравьи, потащили его за отцом. Царившая на палубе сутолока сразу закружила ребят. Люди торопились. Толкались узлами, корзинами, мешками. Каждый громко звал кого-то.

Матросы ругались, пытаясь сдержать напор толпы и навести хоть какой-нибудь порядок. Сверху орал капитан, и над всей этой сумятицей стояло отчаянное мычание напуганных коров.

Откуда-то вынырнул Андрей — потный, в сбившемся на затылок картузе. Он вырвал у мальчиков узел и приказал им идти за ним. Вася тащил Гришаньку, крепко держа его за руку, а Гришанька в съехавшем на глаза картузе бестолково тыкался во все стороны, как слепой.

Только на берегу, сложив узлы в кучу и пересчитав их, семья Чапаевых пришла в себя.

— Андрюша, а где же Миша? — спросила мать,

— На работе. Мы не хотели двое отпрашиваться... Ну, с приездом вас! — Андрей снял картуз и весело поклонился. — Угощайтесь!

Он вынул из-за пазухи полкраюхи ситного, разломил ее и дал всем по куску.

От запаха и вкуса белого хлеба мать задрожала и заплакала. Отец ел не торопясь, но съел свой кусок раньше всех. «Что ему такой кусочек?» — подумал Вася, глядя, как отец стряхивает с бороды крошки. Протянул ему свою долю:

— Тятя, на, съешь и мой — я не хочу!

И оттого, что отец беспрекословно взял хлеб и стал есть, Вася вдруг почувствовал себя сильным и по-взрослому подумал: «Ослаб мужик. Поддержать его надо».

Семья Шуйских встретила приехавших, как родных. «Поживите у нас покамест, в тесноте, да не в обиде, как говорится. Осмотритесь, устроитесь, а там и своим домком обзаведетесь».

— К столу пожалуйте! — пригласила хозяйка. — Щец похлебать с дороги!

— Да что вы, спасибо, — отказывалась мать. — Мы подзакусили на пристани.

Вася старался не глядеть на стол, где над большим чугуном подымался вкусный пар. Неужто отец с матерью откажутся? Но, как видно, запах щей поборол стеснительность, и вскоре все уселись за стол.

Васе казалось, что ему и одному не хватит чугуна, но, съев несколько ложек, он с удивлением почувствовал, что уже сыт.

— Ты, Васенька, чего ложку положил? Кушай, кушай на здоровье! — угощала гостеприимная хозяйка.

— Спасибо, больше не хочу. Наелся. Мать внимательно посмотрела на Васю.

— Отвык он от приварка, — объяснила она хозяевам. — Два месяца из дубовой коры лепешки ели...

После обеда Вася вышел на улицу. Густая пыль, поднявшаяся в верхнем конце улицы, со странным ревом, клубясь, сползала вниз. Постепенно из душного серо-желтого мрака стали вырисовываться рогатые головы. В пыльном тумане брел на берег Волги глухо мычащий скот.

— На убой гонят, — раздался сзади Васи голос хозяйки. Она стояла в дверях и смотрела на огромное стадо, сморщив лицо, как будто солнце слепило ей глаза.

— Мальцевский капитал идет. Мальцев у нас богатейший купец!

Васе вспомнилось будайковское стадо, тощие взъерошенные коровенки. Вспомнилась и Жданка.

Мать ставила перед ней деревянную бадью, в которой плавала картофельная шелуха. Потянув мягкими губами пойло, Жданка поднимала голову и, глядя на хозяйку, протяжно мычала. Мать толкала ее в бок кулаком, злилась: «Чего морду воротишь, окаянная! Ишь ты, барыня, без муки пойло не по вкусу! А ты спроси — есть в доме мука-то?» Накричавшись досыта, мать обнимала Жданку за шею и плакала: «Милая ты моя, голубушка! Ну, попей, попей, оно ведь тепленькое, пойло-то...»

Вася стоял на улице, а мимо все шел и шел бесконечный гурт, принадлежащий одному человеку.

— Дает же господь людям такой достаток! — вздохнула хозяйка и, пригорюнившись, ушла в дом.

«И с чего ее завидки берут? — удивился Вася. — Живут богато. Вон какой приварок седни варили. Хлеб режут — куски не считают, кто сколько съест... У хозяина работа чистая, сиди на столе — ноги калачом да шей-пошивай».

Вася осуждал хозяйку: «Голода они не видали!»

Со двора на другой стороне улицы выскочил мальчишка. Заметил Васю, плюхнулся на скамейку около ворот и стал плевать сквозь зубы на дорогу.

Мальчишка был чем-то похож на Тимошку. Такие же голубоватые прозрачные глаза, такие же вихры, торчащие над ушами.

Заметив, что его рассматривают, он перестал плеваться и по-приятельски улыбнулся.

— Ты чей будешь? Я тебя не видал! — крикнул он.

— Я из Будаек, на пароходе приехал! Знаешь, Будайки там... — Вася махнул рукой в сторону Волги.

Мальчишка перебежал дорогу и подошел к Васе.

— Тебя как звать?

— Васей... Чапаевы мы. А тебя?

Мальчишка вытаращил глаза, присвистнул, и широченная улыбка расплылась до самых ушей.