— Да, да! Что ни говорите, а немецкая пунктуальность и бережливость живет в крови, — гордо подчеркнул Штерц. — Это, безусловно, генетика. Ее истребить невозможно… Значит, годовой доход вашей семьи составляет примерно 12 тысяч марок…
— Рублей, — поправил Гирш. — Должен сказать, что мой доход довольно высок и позволяет жить, не задумываясь о завтрашнем дне.
— А каковы постоянные расходы?
— Что вы имеете в виду?
— Налоги, квартирная плата, различные безвозвратные взносы и прочее…
— За квартиру и электричество я плачу в среднем 20–23 рубля в месяц… Прикиньте, сколько это процентов от общего семейного дохода…
— Я уже прикинул, — сказал Штерц. — Менее трех…
— Ну вот… Что там дальше?.. Профсоюзные взносы: один процент от заработка… Что еще?.. — Гирш помолчал, что-то обдумывая.
— Я вас понимаю, — тихо и многозначительно произнес Штерц, коротко глянув в мою сторону.
Густав Филиппович уловил намек, хитро прищурил свои голубые глаза, с некоторой иронией заметил:
— Товарищ пишет о наших достижениях и недостатках. Критикует бесхозяйственность. Неразберихи и бесхозяйственности у нас еще хватает. Возьмем хотя бы лесное дело. Наверняка вы смотрели в окно, когда ехали из Москвы в поезде, и видели, сколько вокруг валяется древесных отходов. Из них можно сделать неплохую бумагу. Но они гниют, погибают. Это у самой железной дороги. В лесосеках беспорядка еще больше…
— Д-а-а-а, нам бы ваши отходы… — мечтательно вздохнул господин Штерц. — Конечно, лучше получать высокосортную целлюлозу. Но это, Густав, весьма дорого…
— Говорят, задарма можно только по шее получить в пивной.
Гость взорвался смехом.
— Прекрасно! — воскликнул он. — Это я запишу. — И он записал в блокнот шутку Гирша.
— Вы покрутитесь среди наших рабочих, они наговорят вам столько шуток — блокнота не хватит, — посоветовал Густав. — Веселый народ…
— О немцах этого не скажешь, — заметил Штерц. — Немцы слишком серьезны. Тем более — на службе… Особенность нации…
— А может быть, особенность системы? — обронил Гирш. — У нас без смеха жить не могут. Особенно молодежь…
— Я обратил внимание, что у вас много молодых рабочих.
— Да. Наш комбинат можно назвать молодежным. Например, в моей бригаде двадцать один человек. Я — самый старый. Жене сорок лет. Остальным до тридцати…
— Вы считаете, что к тридцати годам можно в совершенстве освоить такое сложное производство и занимать пост шефа бумагоделательной машины? У нас придерживаются несколько иного мнения.
— Мне доверили машину и бригаду в тридцать два года. — Густав отошел к окну и облокотился на подоконник. — Не я считаю, что немного запоздал. Хотя не могу сказать, что знаю свою кормилицу до последнего винтика… Вот работают рядом две бумагоделательные машины, а ведь они разные. Как люди. Их надо изучать всю жизнь — н до конца не изучишь… Что говорить о бумагоделательной машине?! Возьмем агрегат попроще— автомобиль. У меня «Москвич». У соседа тоже. Покупали одновременно, из одной партии. А вот сяду за руль его машины — не то! Надо привыкнуть, узнать нюансы, приспособиться. Согласны?
— Согласен, — кивнул Штерц задумчиво. — И в жизни надо ко всему приспособиться. Это по силам только человеку…
— Но не каждому, — заметил Гирш. — И все же приспособиться к чужой машине несравненно легче, чем к условиям чужой жизни…
Гость задумчиво чертил в блокноте какие-то фигурки, потом спросил:
— Где вы, Густав, проводите свободное время, отпуск?
— Я уже говорил, что несколько раз ездил за границу в качестве туриста. Часто отдыхаю в Крыму по профсоюзным путевкам. У нас свой дом отдыха «Северная Двина». В Алуште. Но больше всего люблю проводить выходные и отпуск в окрестных лесах. Я страстный рыбак, грибник, ягодник. Да и все мое семейство обожает, как говорится, дары природы. Мы запасаемся ими на всю зиму. Малина, смородина, черника, брусника, клюква… Сплошные витамины!..
— Бываете в театрах, концертах?
— Театр у нас один. В Котласе. Иногда гастролирует областной, из Архангельска. Наезжают труппы из других городов… Недавно я был в Москве, смотрел мастеров искусств в концертном зале «Октябрь».
— Специально ездили в Москву на концерт? — удивился Штерц.
— Да, специально. Вернее, меня пригласили на коллегию министерства и одновременно на празднование Дня работников леса. Нынешний праздник оказался для меня двойным. — Густав Филиппович поднял таинственно палец и направился к шкафу. Открыл створку, извлек огромную красную коробку, поставил ее на стол и, как артист оригинального жанра, резко поднял крышку. Нашему взору предстала поразительной красоты полуметровая хрустальная ваза. По форме она напоминала бочонок. Грани затейливого узора излучали нежно-голубой свет. На верхнем скосе была выгравирована надпись: «Бригаде Г. Ф. Гирша приз имени Рогачева».
Господин Штерц даже поднялся с кресла.
— Как это понимать? — спросил он и легонько тронул вазу своим массивным перстнем. Комната наполнилась звоном добротного русского хрусталя.
— Очень просто, — сдержанно и гордо сказал Гирш. — Я уже упоминал, что был учеником знаменитого советского бумагодела Василия Ефремовича Рогачева. Он учил меня мастерству своей профессии на Камском комбинате. Теперь Министерство бумажной промышленности и центральный комитет нашего профсоюза установили почетный приз имени прославленного ветерана. Вернее, три ежегодных одинаковых приза за наиболее высокие достижения в работе. Об этом я прочитал в газете «Лесная промышленность», посоветовался с подчиненными. В числе пятидесяти шести бригад страны мы решили бороться за почетный приз. И вот победа! Мы — первые обладатели кубка Рогачева. Неделю назад вручил сам министр…
— Вы добыли хороший подарок своей жене, — проговорил Штерц и снова легким касанием перстня наполнил комнату хрустальным звоном.
— Почему жене?! — возразил Густав. — Это наше общее достояние. К нему еще причитается солидная денежная премия. Вот ее мы разделим между членами бригады. Каждому по заслугам.
— А кубок распилите на части и раздадите по кусочку? — пошутил Штерц.
Он пошутил, но было вполне очевидно, что ему не ясно, каким образом следует поступить с именным кубком, если Гирш не считает его своей собственностью…
В тот день после окончания смены в зале заседаний цеха печатных бумаг состоялся короткий митинг. На столе президиума стоял почетный приз. На трибуне стоял коммунист Густав Гирш. Он был в своей неизменной клетчатой рубашке. В зале было довольно свежо, но Густав Филиппович потел. Его ослепляли и грели софиты, установленные с трех сторон. Местные фотографы и кинолюбители непрерывно щелкали затворами аппаратов и жужжали узкопленочными камерами.
Затем Гирш попросил подняться на сцену директора музея трудовой славы комбината. Молоденькая женщина подошла к столу президиума и приняла из рук бригадира кубок имени Рогачева.
Приняла на вечное хранение…
«НЕ ТИТЛЫ СЛАВУ НАМ СПЛЕТАЮТ…»
Сентябрь уходил медленно, будто извинялся перед землей и людьми за непрерывные трехмесячные дожди, за разбитые вконец грейдерные дороги, за гниль и прель, за утопленные луга и пашни, за мелкие озерца и большие озера рыжей воды в тех самых урочищах, откуда в добрые годы люди уносят в берестяных кузовках, увозят в кузовах автомобилей, автобусов и колясках мотоциклов великое множество грибов, ягод, лесного здоровья и радужного настроения.
Сентябрь уходил медленно. С полуночи до рассвета стояли теплые, молочной густоты туманы. Поутру выглядывало солнце, молодцевато-бодрое, но уже остывающее, осеннее, неспособное просушить и отогреть землю после долгого ненастья прошедшего лета. Что ушло — то ушло, не воротишь…
В те дни местные средства информации сообщали самые разные разности.
«На складе у стадиона продается капуста для массовой засолки».
Афиши трех видов обещали коряжемцам выступление заслуженного ансамбля песни и танца Азербайджана.