— А вас кооптировали в редакцию «Правды» и в Центральный Комитет, — улыбаясь, произнес Бадаев и тут же спохватился: — Я должен кое-что записать. Ведь Владимир Ильич говорил и с каждым из нас в отдельности.

— Запишите, запишите, — сказал Петровский и весело добавил: — Не забудьте записать, как на квартире Ульяновых вы стояли у двери, размахивали кепкой и все время повторяли: «Массы, они ведь подросли за эти годы». А Владимир Ильич и Надежда Константиновна смотрели на вас и улыбались. Как хорошо, что мы встретились с Лениным!

— Встреча очень нужная, — подтвердил Бадаев.

Петровскому и Бадаеву о многом хотелось поговорить, но в купе появился новый пассажир. Бадаев положил блокнот на колени и начал быстро писать.

Григорий Иванович вспомнил разговор с Владимиром Ильичей. Ленин расспрашивал его о положении дел на Украине, особенно интересовался национальным вопросом…

За окном блестели заснеженные поля. В купе становилось тесно. По-прежнему неподвижно сидел Шагов с закинутой назад головой и закрытыми глазами. Чему-то улыбался, скрестив на груди руки, Бадаев. Каждый был занят своими мыслями, но каждый мог с уверенностью сказать, о чем думает другой…

В Петербурге Григорий Иванович обрадовался неожиданному известию — в городе оказался, хотя и на нелегальном положении, кооптированный после Пражской конференции в члены ЦК партии и назначенный редактором газеты «Правда» Яков Михайлович Свердлов, бежавший из Нарымской ссылки. Он жил у Бадаева и Малиновского, а у Самойлова в отдельной комнате днем и ночью писал и редактировал материалы для «Правды». За этой квартирой была замечена слежка, и Яков Михайлович собирался теперь перебраться к Петровским. Здесь его уже ждала жена Клавдия Тимофеевна Новгородцева с трехлетним сыном Андреем. Мальчуган то и дело спрашивал у матери, скоро ли придет папа.

Совсем некстати явилась супруга Малиновского, изысканно одетая дама с букетом сирени и тюльпанов. Села и принялась рассказывать, сколько оранжерей ей пришлось посетить, пока купила эти цветы. Наговорила массу комплиментов Клавдии Тимофеевне. Мальчик с интересом смотрел на цветы, но на руки к незнакомой тете не пошел.

Малиновская ушла, когда начало темнеть, а вскоре появился Яков Михайлович.

— Хочу взглянуть на сына, — прежде всего сказал он.

Хорошо Андрейке лежать в чистой, мягкой кроватке: раскинул руки, дышит ровно, глубоко. Отцу хочется потрепать сына за хохолок, подбросить кверху, ощутить его тепло.

— Завтра, — улыбаясь, говорит Клавдия, читая мысли мужа. — Он так тебя ждал и ни за что не хотел ложиться.

— А ты?..

В памяти Клавдии Тимофеевны возникли картины их совместной беспокойной жизни. Познакомились осенью 1905 года в Екатеринбурге, на ее родине. Она только что вышла из тюрьмы. Тогда и встретились. Она удивилась его молодости: не больше двадцати, а столько испытал. Но в первую встречу чуть было не поссорились. По решению комитета она должна была оставить родной город: ее слишком хорошо знали полиция и жандармерия. Он спросил ее: «Бежать собрались?», а она не сдержалась, ответила очень резко: «Я никогда и никуда не убегала! Это чтоб вы знали! И, между прочим, так решил комитет!..»

Клавдия заулыбалась. Яков Михайлович вопросительно поднял брови.

— Вспомнила нашу первую встречу! А ты помнишь?

— Еще бы! Ты была тогда в такой милой кофточке с кокеткой и кружевами. Она очень тебе шла… Я все-таки счастливый человек! Надо же было, чтобы именно меня послали в Екатеринбург. Как бы я жил без тебя?!

В соседней комнате звенела посуда — Доменика Федоровна убирала со стола.

— Какие они милые люди, как сердечно меня приняли! — сказала Клавдия Тимофеевна.

— Они — настоящие люди, — охотно согласился Яков Михайлович.

Все звуки в доме постепенно затихли. Яков Михайлович подошел к темному окну, посмотрел вниз:

— Высоко…

— Что ты там высматриваешь? Кто-нибудь видел, как ты сюда шел?

— Не волнуйся, милая. Никто не видел и никто не знает. Мое местопребывание известно только депутатам-большевикам. Здесь, в квартире Петровского, я в полной безопасности. Ты же знаешь, существует депутатская неприкосновенность. — Яков Михайлович старался успокоить жену, а сам не мог избавиться от смутной тревоги: раз выследили на квартире у Самойлова, теперь уже не выпустят из вида. Хотя, кажется, шпики потеряли след…

Резкий звонок прервал его мысли. Яков Михайлович набросил на плечи пиджак, подошел к жене, нежно провел рукой по ее волосам:

— Это за мной…

Крепко спит Андрейка. Звонок повторяется — длинный и нетерпеливый. Слышно, как Петровский, не открывая, спрашивает:

— Кто там?

— Телеграмма.

В дверях — жандармский ротмистр с целой оравой полицейских.

— У нас предписание на арест.

— Это нарушение депутатской неприкосновенности! — возмутился Петровский. — Я сейчас же позвоню министру внутренних дел…

Но Свердлова все-таки арестовали, забрали и Клавдию Тимофеевну с сыном.

Петровские в эту ночь уже не ложились. Бледная, расстроенная Доменика сидела на диване и плакала. Григорий Иванович из угла в угол ходил по кабинету. Ведь о переезде Свердлова к нему знали очень немногие… Разумеется, могли выследить…

Утром Петровский отправился в Думу, высказал там свое недовольство по поводу вторжения в его квартиру полиции, а также подал председателю официальный протест.

Лариса давно собиралась посетить Петровских. Одно вызывало сомнение: вспомнят ли ее, ведь столько лет прошло… А как задушевно и сердечно они тогда беседовали с Доменикой Федоровной у Кухаревских, а потом в Екатеринославе…

Напрасно волновалась Лариса. Лишь одно мгновение удивленно смотрела Доменика Федоровна на гостью, а потом крепко ее обняла:

— Вы все такая же красивая, Лариса… — Доменика Федоровна замешкалась на минуту, — простите, не знаю вашего отчества.

— Сергеевна. Но лучше называйте меня просто по имени, как в Полтаве…

— Рада вас видеть, — искренне сказала Доменика Федоровна. — Я одна, дети в гимназии, ведь их у меня теперь трое… А Григорий Иванович с утра до вечера занят делами — то в Думе, то в редакции «Правды», то на заводе, забегает только пообедать. — Прислушалась. — Вот, кажется, и он…

Лариса не видела Петровского со времен полтавской тюрьмы. В Екатеринославе не удалось встретиться. Какой он теперь? Узнает ли ее?

Но Григорий Иванович улыбнулся ей прямо с порога и пошел к ней через всю комнату, как к старой знакомой.

Лариса с любопытством смотрела на него: темный элегантный костюм, из-за очков в тонкой металлической оправе поблескивают карие, с золотыми искорками глаза.

— Мне Доменика много рассказывала о вас, очень рад встрече.

— Вы на меня больше не сердитесь, Григорий Иванович?

— Боже сохрани, — махнул рукой Петровский. — За что мне сердиться? Вы давно из Полтавы?

— Недавно. А вообще я в Петербурге уже два года. Много раз собиралась зайти, но все как-то не осмеливалась…

— Неужели мы такие страшные? Негоже так долго собираться, — приглашая к столу, говорил Григорий Иванович. — Но лучше поздно, чем никогда.

— Меня совесть мучила… Тот нелепый визит в тюрьму… — Ларисе трудно было подобрать слова.

— Пустое, — перебил ее Петровский. — Вы меня извините, это я вас тогда незаслуженно обидел. Но не будем вспоминать. Расскажите, как поживает доктор Кухаревский? Хороший человек, мы часто его вспоминаем.

— Очень славный, — подхватила Лариса. — По-прежнему день и ночь работает. Еще бодрый и крепкий.

Лариса и не заметила, как разговорилась. Петровский и Доменика Федоровна внимательно ее слушали.

— А я особенно благодарна ему. Он помог мне избавиться от неуверенности в себе, убедил в том, что я тоже смогу стать врачом. Два года назад я приехала сюда и поступила в медицинский институт. Простите меня.,. Разболталась я…

— Нет, нет, все это чрезвычайно интересно, — успокоил ее Петровский. — Я бы охотно послушал еще, но мне уже нужно поторапливаться. Хотелось бы снова встретиться с вами. Я сейчас готовлю выступление в Думе по национальному вопросу, и мне нужны свежие и яркие факты… Мы в «Правде» дали объявление, в котором просили рабочих помочь нам собрать необходимый материал. Ко мне теперь приходят латыши, украинцы, финны, узбеки, грузины, армяне… Может быть, и вы внесете свою лепту — найдете что-нибудь интересное.