В мутноватом растворе проползало расплывчатыми облачками какое-то неоднородное вещество. Внезапно оно начало собираться в прозрачные шарики.

Северсон обратил внимание на один из новообразованных шариков. Казалось, он повис посреди раствора, но его внутреннее строение быстро менялось. В загадочном тельце начали появляться маленькие зернышки; внешняя оболочка растягивалась и сморщивалась; шарик вырастал, увеличивался, растянулся в восьмерку и… разделился пополам.

Только теперь Северсон понял, что происходило у него перед глазами: в растворе, из неоднородного студенистого вещества, образовывались живые клетки, которые затем начинали делиться.

Он задумался.

«Omnis cellula e cellula!» — «Каждая клетка из клетки!» — вспомнил он любимое выражение старого преподавателя биологии.

Нет, учитель был явно неправ: в резервуаре клетки возникают вовсе не из клеток. Неужели же люди научились создавать жизнь из мертвой материи?! А может, в аппарате происходит что-то совсем другое?..

Северсон оторвал глаза от окуляров и испуганно оглянулся. Он так погрузился в наблюдения, что даже забыл,

почему, собственно, здесь оказался. Сейчас ему показалось, что кто-то зашел в комнату и смотрит на него.

Но в помещении никого не было. Безлюден был и соседний зал.

Северсон на минуту задержался у большой стеклянной призмы, заинтересовавшись ее сложным устройством. Ему даже и в голову не приходило, что именно здесь у него начало биться сердце и что в таком же термостате недалеко отсюда маленький пузырек воздуха убил неандертальца, который уже начал возвращаться к жизни.

Необычность обстановки не воодушевляла, а подавляла Северсона, напоминала о неопределенности его собственного положения в незнакомом мире. От мрачных мыслей не удавалось избавиться; они вызывали в сердце мучительную тоску.

Гонимый желанием встретиться хоть с кем-нибудь, Северсон, уже не разглядывая ничего вокруг, быстро шел анфиладой лабораторных помещений и остановился только тогда, когда услышал голоса.

Он заглянул в щель приоткрытых дверей. Перед ним был большой, ярко освещенный, почти пустой зал. Вдоль его стен стояло несколько стеклянных шкафов с аппаратами, а посередине — операционный стол, окруженный группой врачей с масками на лицах. Двое из них сидели возле приборов и внимательно следили за экранами, на которых через равные промежутки времени перебегали ярко-зеленые причудливые линии.

— Сердце работает нормально… — раздался голос Наташи Орловой.

— Температура?.. — спросил академик Тарабкин.

— Тридцать восемь и три…

— Ну и доставил нам хлопот этот паренек! — вздохнул кто-то с облегчением. — Тоже мне исследователь: браться за такой эксперимент!

— А разве мы с вами были не такими? — засмеялся Тарабкин. — Ну, ничего: все в порядке. Сердце выдержало, ожоги заживут… Вот что, друзья: идите-ка отдыхать. Со мной возле пациента останется только Наташа. В четыре утра нас сменят Роберт и Андрей.

— Вместо вас останусь я, товарищ академик. Вы не спали прошлой ночью! — произнес один из врачей.

— Я уже привык, да и спать мне надо меньше, чем вам, молодым, — возразил Тарабкин. — Идите отдыхайте спокойно!

Услышав это, Северсон быстро спрятался за аппаратами, чтобы его кто-нибудь не заметил. Но его опасения были напрасны: врачи, видимо, вышли через другие двери.

Долгое время длилась пауза, а потом Тарабкин спросил:

— Почему вы сегодня такая молчаливая, Наташа?

— Молчаливая?.. Да нет, я просто задумалась. Собственно, вспомнила Северсона. Он, наверное, спит сейчас мертвым сном. Да это и не удивительно. Недавно он знакомился с новой жизнью только с помощью телевизора, а теперь вступил в нее самостоятельно. Хотела бы я знать, как влияет на него все увиденное и услышанное, но он такой неразговорчивый..

— Как и каждый житель Севера… — сказал Тарабкин. — Не надейтесь, что он сразу же будет испытывать радость. Пока что он только зритель, даже когда ощупывает все собственными руками. И я опасаюсь, что в новую жизнь он вступил слишком решительно.

— Почему вы так думаете?

— Мир за эти годы очень изменился, Наташа. Мы к этому привыкали постепенно, а он попал в будущее неожиданно, видит только внешнюю сторону вещей, а вглубь — не заглянул. Он не знает смысла того, что происходит вокруг; еще не понимает, что техника, которая ошеломила его, не кумир для нас, а слуга. Вспомните, что он говорил вам на электростанции. Боялся, что не сумеет прожить; что его никто не возьмет на работу, потому что он не знает новых машин… Мы должны развеять этот его страх, помочь человеку почувствовать уверенность в собственных силах… Как это сделать — не знаю…

Еще помолчали. Потом Наташа спросила нерешительно:

— А может, следует посмотреть, как он там?

— Да, да, Наташа, бегите… — согласился Тарабкин.

Для Северсона настал момент, когда дальше тянуть уже было нельзя. Он подошел к двери, постучал.

— Войдите! — сказал Тарабкин. — О, это вы?.. Каким ветром?! Мы только что беседовали о вас, и Наташа пошла посмотреть, как вам спится…

— А ее нельзя вернуть? — забеспокоился Северсон. — Она испугается, если не найдет меня в комнате.

— Нет, нет. Она подумает, что вы все еще гостите у Зайцевых… Но что с вами? У вас очень плохой вид…

— Я пришел попросить… хотел вас попросить… — смущенный Северсон не мог подыскать нужных слов. — Не сердитесь, что я беспокою вас ночью… Не сочтите это за неблагодарность: мне нравится у вас, но…

— …Но родина остается родиной, не так ли? — улыбнулся Тарабкин. — Догадываюсь, что вы хотели сказать мне именно это. Ну, что же — я собирался навестить вас завтра утром и сообщить, что лечение закончилось раньше, чем мы думали. И в этом нам очень помогли вы сами. Вы — стойкий парень… Расстаюсь с вами неохотно — ведь вы же немножко и мой сын. Но что поделаешь: «Домой, домой зовет дорога!» — как сказал когда-то старый китайский поэт.

На видеофоне, рядом с операционным столом, мигнул красный свет, и на экране появилось озабоченное лицо Наташи Орловой:

— Что делать?.. Северсон снова исчез…

— …И ждет вас здесь. Он хочет попросить, чтобы вы помогли ему приготовиться в дорогу. Завтра утром вы вдвоем вылетаете в Норвегию…

Северсон уже давно спал спокойным сном, когда Наташа подала Тарабкину копию отчаянного «письма в прошлое». Академик покачал головой:

— Я понял его состояние сразу же, как только он вошел в дверь. Думаю, что путешествие на родину будет для него лучшим лекарством. Правда, его ждет некоторое разочарование, но только там он сможет найти самого себя… Нам надо, хотя бы сейчас, исправить свою ошибку…

— Ошибку? — пожала плечами Наташа.

— Да. Нельзя было оставлять пациента в одиночестве. Мы должны были дать ему компаньона с той самой минуты, когда он пришел в сознание. А возможно, ему еще лучше дышалось бы в обществе многих людей. Одиночество — плохой друг, а еще худший советчик. Вслед за ним приходят мрачные мысли, а иногда и отчаяние. Особенно у людей, которые не видят перед собой ясной цели.

Красивый серебристый ракетоплан, мягко покачиваясь, помчался по длинной стартовой дорожке, легко взмыл в воздух и, описав круг над аэродромом, начал набирать высоту.

Дворцы Москвы стали отдаляться, уменьшаться. Город застилала пелена облаков. Светлая голубизна неба синела, превращалась в индиговую, пока, наконец, совсем не потемнела. На небосклоне проступили звезды. Одновременно в кабину через иллюминаторы заглянуло золотое солнышко.

— На этой высоте небо всегда черное, — ответила Наташа на немой вопрос Северсона. — Воздух здесь такой разреженный, что солнечным лучам не от чего отражаться… А взгляните-ка на горизонт! Даже самые недоверчивые отбросили бы здесь сомнения в том, что наша Земля — круглая…

Детали на поверхности планеты постепенно размывались, исчезали. Все внизу закрыла сплошная пелена облаков. Может, именно поэтому пропало всякое представление о скорости движения самолета; казалось, он просто висит среди безграничного пространства и только чуть-чуть вибрирует от работы двигателей.