Дорога была не такой ровной, какой рисовалась ей в воображении, ее сплошь перерезали какие-то канавки и сплетения толстых корней. Там, где она поднималась в гору, над ней местами нависали надломленные ветки, и Софи приходилось нагибаться, чтобы под ними пролезть. Круто обрывавшийся склон горы пестрел цветами — герань, желтый рогатик, пятнистый ятрышник. Когда лес расступился и Софи двинулась вдоль опушки, она то и дело наклонялась над нежными синими колокольчиками, но не рвала их. Однако и здесь, на краю луга, еще пахло прелью и грибами. Софи сорвала верхушку с молоденькой елочки и принялась ее жевать, как делала в детстве, нередко от всамделишного голода, когда ее прогулки заводили ее далеко и она пропускала время обеда.

Вдруг перед нею вырос дом на месте, где ей помнился только заброшенный сарай. Вид у дома был такой, будто стоит он здесь целую вечность. Необработанное дерево потемнело от времени и непогоды — так выглядело большинство домов местных жителей. Сам дом был невелик, но окружен хорошеньким садиком, где росли яркие деревенские цветы.

Дверь в сени была открыта настежь. На каменной ступеньке стояла пара «ходулек» — остроносых сабо с кожаным верхом. Софи сбросила с ноги туфлю и сунула ее в «ходульку», с трудом вспомнив само это слово. Бог весть сколько лет прошло с тех пор, как она в последний раз ступала по земле в такой обуви. От долгой носки дерево внутри стало гладким и скользким, и сквозь тонкий чулок Софи ощутила его прохладное прикосновенье.

Сени служили здесь и верандой, там стоял деревянный стол и несколько стульев. Над скамьей в углу висел пучок сухих вербочек, на стенах в тонких деревянных рамках красовались цветные открытки, — одна из них изображала крошечную, только что родившуюся серну. Тонкая занавеска на небольшом оконце вдруг колыхнулась, словно от чьего-то легкого дыхания.

Амариллис Лугоцвет, должно быть, давно уже наблюдала за своей гостьей. Она неподвижно стояла в дверях дома, широко раскинув руки, словно только и ждала случая заключить Софи в свои объятья. Ее глубоко посаженные глаза лучились улыбкой…

— Ты ничуть не переменилась, милая Софи, ничуть не переменилась, — сказала она.

Софи почему-то испугалась и пришла в смущение.

— Бог в помощь! — произнесла она обычное в этих местах приветствие, но не двинулась с места и тут только заметила, что одна ее нога все еще обута в «ходульку». — Ну да! — Софи рассмеялась. — Столько лет прошло, а я, по-вашему, ничуть не переменялась.

Когда она снова надела туфли, Амариллис взяла ее под руку и повела в дом. Снаружи было солнечно и жарко, а в коридоре ее охватил прохладный сумрак и в ноздри ударил одуряюще крепкий аромат — Софи не сразу сообразила, какой цветок его источает.

— Пойдем, — сказала Амариллис Лугоцвет. — Ты мне позволишь по-прежнему говорить тебе «ты»?

Она ввела Софи в светлую комнату с неожиданно высоким потолком.

— Имеется и кухня, — она указала на притворенную дверь, — но кухней, я думаю, тебя не удивишь.

Софи ожидала увидеть обычную обстановку крестьянского дома, но, кроме массивного шкафа темного дерева с огромным железным ключом и железными петлями да кованого сундука в том же роде, ничего такого не увидела. Обе вещи были неполированные. Не вполне сознавая, что делает, она опустилась в кожаное кресло, а руки уронила на длинный и тоже неполированный стол мореного дерева. Понемногу она привыкла к странному аромату и пришла в себя. Узкий диван напротив был покрыт кашемировой тканью неярких тонов с восточным узором. Убранство комнаты было вроде бы совсем простое, и все же Софи показалось, что в нем есть какая-то роскошь, хотя она и не могла бы толком объяснить, в чем эта роскошь состоит.

Из стенного шкафчика, который Софи заметила только сейчас, Амариллис Лугоцвет достала графин простого стекла и два таких же простых граненых стаканчика и поставила на стол.

Так, значит, она действительно носит соломенную шляпу с полями. Эта шляпа настолько срослась с ее обликом что невольно напрашивалось представление, будто она и спит в шляпе. Носила она по-прежнему и штирийское платье, хотя непривычно блеклой расцветки — светло-желтый, словно линялый, корсаж поверх белой блузки с пышными рукавами, на темно-серой юбке — фартук с зеленым рисунком. Только шелковый платок с бахромой, наброшенный на плечи и схваченный на груди большой серебряной брошью, переливался оранжево-красными тонами.

— Дорогая Софи, я очень рада, что ты пришла, — Амариллис Лугоцвет наполнила стаканчик нежно-розовой жидкостью и подала гостье, и та догадалась, что это, конечно, черносмородиновая настойка. Первый же глоток вызвал у Софи улыбку — она не обманулась в своей догадке.

— Домашняя? — спросила она, и Амариллис радостно кивнула.

— Ах, сколько всего можно было бы рассказать друг другу… — Взяв со столика коробку с гильзами, Амариллис ловкими движениями набила себе сигарету. — Ты куришь? — спросила она.

Софи взяла у нее самодельную сигарету и предложила ей взамен свои, египетские.

— Нет, спасибо, — отвечала Амариллис, — я уж очень привыкла к этой смеси, от твоих только раскашляюсь. — Она достала из коробки еще одну гильзу и равномерно набила ее табаком, с наслаждением вдыхая его запах.

Сколько же, в сущности, пробежало лет? Софи попыталась мысленно проследить год за годом, выстроить их в ряд и примерно прикинуть число. Будучи актрисой, она отвыкла всерьез принимать движение времени. А теперь, когда ей удалось наконец получить постоянный ангажемент и с нынешней осени для нее начнется оседлая жизнь, она и вовсе не хочет думать о годах. С каждым новым сезоном она будет менять амплуа, вот и все.

— Твоя мама скончалась у меня на руках.

Софи очнулась от своих мыслей.

— У тебя на руках?

Она сама удивилась, как легко перешла на «ты». О, боже, смерть матери, как давно это было и как давно она об этом не вспоминала! Это случилось здесь, в поселке. И Зильбер был при этом. Его тоже много лет нет в живых, того самого Зильбера, чье имя она носит. Она почувствовала потребность глотнуть настойки.

— Милая Софи, ее смерть была легкой, можешь мне поверить.

Невероятно, но Софи ничего не могла вспомнить. Ей стало не по себе. Не помнить, как умирала ее родная мать? По телу у нее побежали мурашки. А если такие провалы в памяти будут повторяться?

— О такой смерти можно только мечтать! — Амариллис Лугоцвет почти скрылась за облаком дыма от своей сигареты. — Итак, за тебя! — сказала она, подымая свой стаканчик.

Кто-то зацарапался в дверь, и она немедля открылась словно была только притворена. Софи вздрогнула и уронила сигарету, нагнулась за ней, чтобы не прожечь ковер и, скользнув взглядом по полу, заметила таксу, которая приближалась к ней мелкими, но полными достоинства шажками.

— Макс-Фердинанд, — заявила Амариллис Лугоцвет, — опять ты опаздываешь.

Макс-Фердинанд завилял хвостом и трижды стукнул им Софи по ноге, потом вскочил на стул, стоявший между Амариллис и Софи у конца стола, и воззрился на них ласковыми и преданными глазами.

— Все они одинаковы, — сказала Амариллис. — Уже его прадед не имел ни малейшего понятия о времени.

Песик зевнул, словно ему надоело слушать, как обсуждают его недостатки. Он прилизал языком несколько непокорных волосков у себя на груди и скучающе взглянул в окно.

— Так вот, дорогая Софи, мы пригласили тебя сюда, — продолжала Амариллис, — и в свое время ты все узнаешь.

Макс-Фердинанд весело взглянул на Амариллис и поставил свои отвислые уши торчком — насколько это было возможно.

— Мы? — спросила Софи.

— Очень милые люди, — ответила Амариллис Лугоцвет. — Немножко своеобразные, но в общем очень милые и доброжелательные. Ты еще с ними со всеми познакомишься. Время ведь для тебя роли не играет. Я полагаю, тебе хочется немного отдохнуть от твоих бесконечных странствий.

На столе откуда ни возьмись появилась вдруг тарелка собачьих галет.

— Извини, — сказала Амариллис, — но он становится невыносим, если его вовремя не покормить. В желудке у него часы идут точно. — И она пододвинула тарелку к собаке, а та положила на стол передние лапы и принялась за еду.