Во второй половине дня вместе с полковником Семеновым я выехал в расположение 84-го артполка. Он находился на привале недалеко от Несвижа, в двадцати пяти километрах к северу от штаба. В полку все было в порядке. Семьдесят километров артиллеристы прошли за четырнадцать часов. После четырехчасового отдыха полк должен был двигаться дальше.
До перевода в штаб я два года прослужил в этом полку, знал многих командиров и политработников. Мне очень хотелось повидаться со старыми друзьями. В редком лесу я разыскал хорошо замаскированную батарею, которой раньше командовал. Сколько знакомых лиц! Политрук Алексей Шлеев проводил беседу с комсомольцами батареи. Я не стал ему мешать, а пошел к командиру батареи Виктору Эрнстовичу Шомоди. Лейтенант Шомоди проверял в это время состояние конского состава. Сам отличный наездник, он очень любил лошадей. Сейчас он сердито выговаривал разведчику, сбившему холку коню.
— Как это вы умудрились? Мешком всю дорогу сидели!
— Сам не понимаю, — оправдывался огорченный красноармеец.
— До следующего привала вести в поводу, без седла, раз за год ездить не научились! — распорядился лейтенант.
Шомоди — мадьяр по национальности. При первом знакомстве я невольно обратил внимание на его красивое лицо, стройную, подтянутую фигуру. У меня в батарее Шомоди был лучшим командиром огневого взвода. Мне нравился этот на редкость честный, трудолюбивый и жизнерадостный человек. В полку он был всеобщим любимцем. В мае 1940 года, когда меня назначили начальником штаба дивизиона, я передал батарею Шомоди. Он хорошо справлялся со своими новыми обязанностями.
Перед заходом солнца мы с полковником Семеновым вернулись в район Нагорного, но штаба своего не нашли. Попав под бомбежку, он переехал на другое место. Только ночью мы догнали его на марше.
С рассветом командир дивизии полковник Д. И. Иванюк выехал к командующему 4-й армией. От 111-го и 107-го стрелковых полков, переброшенных вперед автотранспортом, донесений о соприкосновении с противником не поступало. Разведка тоже ничего не сообщала о немцах. На остановках и привалах мы расспрашивали беженцев, которых появлялось на дороге все больше и больше, о том, что делается впереди. Но они, усталые и растерянные, давали самые противоречивые сведения. Одни говорили, что немцы заняли Кобрин, другие утверждали, что противник захватил Пружаны и Березу-Картузскую, то есть уже вышел в тот район, где должна была сосредоточиться наша дивизия.
Встречные автомашины мешали движению. Наша скорость уменьшилась. В кузовах машин сидели не только женщины и дети, но и военнослужащие. Все было так необычно, что никто из нас не догадался остановить машины, собрать этих бойцов, почему-то едущих на восток, и влить их в состав дивизии. А ведь наши роты и батареи нуждались в доукомплектовании.
На одном из привалов мы задержали грузовую автомашину, до отказа набитую людьми в военной форме.
— Кто старший? — спросил капитан Деревенец.
«Пассажиры» переглянулись. Старшего среди них не было. Каждый ехал сам по себе.
— Куда вы направляетесь? — обратился Деревенец к капитану в форме летчика.
— Пока в Бобруйск, — ответил он. — Там, наверное, дадут самолеты.
— А где ваши машины?
— Разбиты на аэродроме. Вчера утром, — капитан озлобленно махнул рукой. — Немцы налетели неожиданно, мы еще спали. А машины новые были…
— В Кобрине тоже аэродром разбит, — сказал другой летчик.
Деревенец огорченно вздохнул. До сих пор мы удивлялись, почему немцы летают в нашем небе, как у себя дома, почему нет в воздухе наших самолетов. Слова летчиков отчасти раскрыли эту загадку.
В этой же автомашине находился и легкораненый сержант Алексей Смирнов из саперного батальона нашей дивизии, строившего укрепленный район на границе. Рассказ сержанта еще больше огорчил нас. Оказалось, что мощные сооружения не были заняты своевременно советскими войсками и не оправдали тех надежд, которые возлагало на них командование. В первые часы войны укрепления очутились в тылу у противника. А наша дивизия, как и некоторые другие, осталась без саперного батальона…
Постепенно поток беженцев и встречных машин пошел на убыль. Часам к десяти дорога совсем опустела. Мы сделали малый привал. Позади осталось еще пятьдесят километров.
Начальник штаба дивизии подполковник Г. А. Тер-Гаспарян вызвал в голову колонны штабных командиров. Рядом с подполковником стоял заместитель начальника отдела политпропаганды дивизии батальонный комиссар И. В. Опытов.
Тер-Гаспарян познакомил нас с обстановкой. Оказалось, что вчера вечером противник прорвался к Березе-Картузской, а сегодня утром его передовые части подошли к реке Щара, южнее населенного пункта Бытень. Войска 4-й армии отходят под натиском превосходящих сил фашистов. Положение сторон в данный момент не совсем ясно. 111-му стрелковому полку со средствами усиления приказано занять оборону перед рекой Мышанка. 107-й стрелковый полк прошел Барановичи, туда выехал сам командир дивизии. 228-й стрелковый полк находится во втором эшелоне и будет введен в бой там, где этого потребуют обстоятельства.
В заключение Тер-Гаспарян предупредил командиров:
— Дивизия оказалась на острие удара немецких бронированных частей. Задержать их — наша главная задача.
— Да, товарищи, обстановка очень трудная! — добавил батальонный комиссар Опытов. — Отступать нельзя. Надо сделать все, чтобы нанести врагу наибольший урон… Коммунистам быть впереди!
Колонна штаба свернула в сторону, в лес. Тер-Гаспарян с группой командиров выехал вперед. Мы с Деревенцом последовали за ним. Километра через четыре остановились у безымянной высотки, разрезанной пополам дорожной выемкой.
Знакомое место! Здесь 18 сентября 1939 года, во время освободительного похода в Западную Белоруссию, я похоронил своего друга Костю Туманова. Его сразила пуля польского стражника, посланная из засады. Вот и могила — зеленый курганчик слева от дороги.
Мы с Костей были знакомы еще до армии, потом служили в одном артполку. Погиб он на моих глазах. А теперь я снова оказался возле его могилы…
111-й стрелковый полк, развернувшись с марша, залег по обе стороны от шоссе, на краю колосившегося ржаного поля. Впереди расстилалась широкая долина, поросшая кустарником. Справа — деревня Завинье. Сзади тянулись вдоль дороги деревянные домики деревни Мариново. За ней начинался лес. Рубеж, занятый полком на безымянных высотках, был выгоден для обороны: с него хорошо просматривались все подходы к нашим позициям. Метрах в пятидесяти от дороги устроил во ржи свой наблюдательный пункт командир 141-го артполка майор Г. В. Серов.
Увидев меня, Серов крикнул:
— Передай полковнику: третий дивизион занял огневые позиции. Готов к открытию огня. Первый и второй дивизионы на подходе!
Я отправился к полковнику Семенову. На шоссе появился броневик. Он остановился около нас. Из него вылез запыленный и мокрый от пота командир роты разведбатальона дивизии.
— Товарищ подполковник! — обратился он к Тер-Гаспаряну. — Рота в девять тридцать попала в засаду. Три немецких танка подбили… Наши тоже там остались…
— А как же ты уцелел? — спросил Тер-Гаспарян.
— Не знаю… Водителя убило, сам вел машину…
— Где это случилось?
Командир роты показал место на карте.
— Значит, через полчаса — час немцы появятся здесь, — сделал вывод Тер-Гаспарян. — А наши войска видели?
— По проселку двигалось несколько подразделений, а около шоссе стоят семь танков без горючего.
— Надеяться нам не на кого, только на самих себя, — хмурясь, сказал Тер-Гаспарян. — Штаб армии переезжает сейчас в район Синявки. Где и какие части воюют — неизвестно. Соседей у нас нет.
— С правой колонной дивизии связь установить не удалось, — доложил подошедший Деревенец. — Радиостанция не — берет…
Подполковник молча кивнул.
Нам было видно, как в боевых порядках стрелкового полка развертывается 129-й противотанковый дивизион капитана Петра Петровича Остащенко. Одна батарея заняла позицию на самом переднем крае; две другие — в глубине, на опушке леса.