— Работа по мне плачет, — улыбнулась Зоя. — Я не успела сообщить: мне доверили в сельхозобщине пост учетчицы трудодней.

— Да ну? — простодушно удивилась старая женщина.

— Представьте себе!

— С хлебом теперь будешь, — заметила Дарья Даниловна. Как у всех деревенских женщин, у нее был практичный взгляд на вещи; внешняя сторона дела ее не трогала, в первую очередь она спрашивала себя: а что это даст?

Зоя вздернула плечиком, беспечно ответила:

— Если дадут.

— А что? Могут не дать?

— Теперь все может быть. — Девушка тряхнула кудряшками и расхохоталась, увидев, с каким напряженным вниманием вслушивается в разговор племянник Дарьи Даниловны: даже рот приоткрыл!

— Между прочим, лучше переселиться в горницу, — сказала ему Зоя. — Если увидят вас в кладовке, то возникнут подозрения: ага, прячется, значит, здесь что-то не так!.. Понимаете?

— Вы правы. Спасибо еще раз!

Он отвернулся, силясь скрыть благодарные слезы. Если б неделю назад ему сказали, что первые встреченные им во вражеском тылу незнакомые люди будут рисковать своей жизнью ради спасения его, Никифора, он не поверил бы. Теперь он видел, как это делалось. Без позы, без громких фраз, как само собой разумеющееся.

Уходя, Зоя посоветовала Дарье Даниловне:

— Как только ваш племянник встанет на ноги, пошлите его к Раевскому — пусть зарегистрирует как жителя Знаменки. Иначе могут быть неприятности.

— В больницу бы ему, Зоенька…

— Потом можно и в больницу. Но сначала к Раевскому.

В горнице, где хранились семена и продукты, Дарья Даниловна поставила старую железную койку, сохранившуюся от покойного мужа. Девочки очистили кирпичом ржавчину с железных перекладин, набили соломой тюфяк. Когда постель была готова, хозяйка пригласила:

— Перебирайся, Митя.

Переставляя перед собой табуретку и опираясь на нее руками, он пропрыгал из кладовки в комнату. Улегшись, перевел дыханье, вытер со лба испарину. Девочки наблюдали за ним с сочувственным интересом.

— Больно, дядя Митя? — спросила младшая.

— Жарко, Маруся, — пошутил он.

Маруся выбежала из комнаты и через минуту вернулась с большим листом бумаги, на котором были нарисованы розовые лебеди на синем-синем озере. Двумя ржавыми гвоздями девочка прибила бумажный коврик у кровати Никифора и сказала серьёзно:

— Когда очень заболит, дядя Митя, то поглядите сюда и полегшает. Я уж знаю. В прошлом лете у меня палец нарывал, так я лежала и картинки в книжке рассматривала, а палец не так здорово болел. Правда-правда, дядя Митя!

Никифор молча потрепал девочку по чернявой, гладко причесанной головке.

— Не верите? — заподозрила Маруся. — Вот честное пионерское!

— Не болтай глупостей! — одернула ее мать.

— Так вполне может быть, Дарья Даниловна, — вступился за девочку Никифор. — Боль становится меньше, если не думать о ней, чем-нибудь отвлечься.

— А-а, ну да! — по привычке поддакнула Дарья Даниловна. — Ученые люди, они до всего взойдут…

Наведя в комнате порядок, она вышла и увела с собою девочек.

От прикрытых ставней в комнате был полумрак. Пахло мышами, мучной пылью, земляным полом. Никифор покосился на неправдоподобно розовых лебедей на синем-синем озере и подмигнул им. «Ну что, как наши дела? — спросил он у лебедей и ответил: — Дела вроде бы неплохи. Надо только еще раз хорошенько все обмозговать».

Последние сутки Никифор только тем и занят был, что «обмозговывал» свое положение. По госпитальному опыту он знал, что при повреждении кости выздоровление может растянуться на месяцы. Прожить два-три месяца в селе, кишащем полицейскими, и не быть обнаруженным — это казалось ему маловероятным. Если в хату не заглянут полицаи, то зайдет кто-нибудь из соседей, как зашла Зоя Приданцева. Ему повезло с Зоей, но ведь могло случиться иначе!..

Фальшивая справка меняла соотношение вещей.

Зоя — умница. Он сделает так, как она советует: явится к местному начальству и постарается внушить к себе доверие. А заживет нога, он возьмет в плавнях свой автомат и разыщет партизанский отряд, куда, по всей вероятности, отправились его товарищи-десантники. Жаль только, рация погибла в болоте…

Скрипнула дверь, в щель просунулась голова Маруси:

— Дядя Митя, молоко будете пить?

— Спасибо, не хочу. Географический атлас, Маруся, у тебя есть?

Девочка ответила утвердительно.

— Принеси, пожалуйста.

Он долго водил соломинкой между кружочками городов, прикидывал расстояния.

— Вы Днипро шукаете, дядя Митя? — осведомилась Маруся. — Так он не там, вот он где. А тут наша Знаменка. Как раз на загогулине. Тильки ее почему-то не нарисовали…

Дыханье Маруси щекотало Никифору за ухом. Он протянул руку и обнял худенькие девочкины плечи. Заглядывая в бойкие глазенки, спросил:

— Мама предупреждала тебя, никому нельзя говорить, что вы встретили меня в плавнях?

— Ага. И Полине тоже наказувала. Я — как могила, дядя Митя. Честное пионерское! Не верите?

— Верю, могила! — сказал он и тихо засмеялся. — А почему у тебя, могила, руки немытые? Иди-ка, вымойся хорошенько, иначе нашей дружбе конец.

Мелькнув тоненькими загорелыми икрами, девочка исчезла за дверью.

Через неделю резкие, колющие боли в бедре затихли, но на старой зарубцевавшейся ране открылся гнойный свищ. Рубец вздулся, сделался воспаленно-сизым и твердым на ощупь.

Никифор выстругал себе костыли и мог теперь свободно передвигаться по хате. Большую часть дня он проводил у полузакрытого ставнями окна, смотрел в щель на улицу и соседский двор. Там, за стенами хаты, текла чужая, вызывающая опасливое любопытство жизнь. В жилище Дарьи Даниловны он чувствовал себя, словно на крохотном клочке советской территории.

Но уже в соседнем дворе, за плетнем, ходили, разговаривали, совершали какие-то свои дела непонятные люди, от которых таилась Дарья Даниловна, а он, Никифор, и подавно. Но с теми людьми и в том мире ему предстояло жить. Поэтому он неотрывно сидел у окна и наблюдал за улицей и соседским двором, хотя ничего интересного там не происходило.

Неспешно шествовали редкие сельские прохожие, копались в пыли куры, соседка раскладывала на солнцепеке желтую от старости перину. Никифору все это казалось загадочным. «Как они могут перетряхивать перины, — думал он, — если на их земле фашисты?» Чистосердечно удивлялся, что Зоя Приданцева согласилась работать учетчицей. Он полагал, что единственное, чем могут быть заняты советские люди на захваченной врагом территории, — это борьба с оккупантами, и, конечно, никто не должен работать на врага. Он пока не понимал, что люди бывают вынуждены работать даже тогда, когда им это очень и очень не нравится, работать, чтобы не умереть с голоду.

Вместе с другими сельскими женщинами Дарья Даниловна ходила в степь полоть и окучивать общественный картофель. Весна выдалась дождливая, и от сорняков спасу не было. Девочки воевали с травой на своем огороде.

Уходя, они по просьбе Ннкифора закрывали хату на замок. Он просил об этом не потому, что не надеялся на фальшивый документ, хотя, сказать по правде, имелись опасения и на этот счет. Он твердо себе наметил, что должен сам, добровольно, явиться в сельуправу. В этом случае он будет выглядеть в более выгодном свете, и, наоборот, ему не избежать подозрений и придирок, если первыми его обнаружат полицаи.

Однажды за ужином он объявил:

— Завтра пойду к этому… как его… Раневскому.

— Раевскому! — торопливо, чтоб успеть первой, поправила Маруся. А Дарья Даниловна бессильно опустила ложку.

— Подождал бы, — боязливо посоветовала она. — Нога подживет, тогда и…

Никифор покачал головой:

— Кончилось мое терпение. Словно в тюрьме ждешь приговора.

Никто больше не сказал ни слова. Молча поужинали, молча легли спать.

До рассвета не сомкнул глаз Никифор, ворочался, часто курил. В ночной чуткой тишине слышно было, как за стенкой ворочалась и вздыхала хозяйка.

Утром навел блеск на сапоги, сбрызнул водой пиджак, чтоб расправились вмятины, побрился.