Мелькали в сагах Блюмкина Монголия, Иран, Афганистан. Он ездил в Кабул с одной из первых российских делегаций. И почему-то находился там как писатель. Вместе с другим «писателем» и секретным сотрудником — Львом Никулиным. В афганском городе Герате эти литераторы вместе с советским консулом Тагером пытались установить связь с местными мистиками — исмаилитами, чтобы привлечь их к подрывной деятельности против англичан. Из Афганистана Блюмкин проник в Британскую Индию и подробно изучил базы королевских ВМС в Карачи, Бомбее и на Цейлоне — в Коломбо.

Общение родственницы Луначарского, Татьяны Сац, с Блюмкиным не одобрял первый заместитель Дзержинского в ОГПУ Вячеслав Менжинский. Он, кстати, настойчиво советовал Анатолию Васильевичу Яшу даже на порог не пускать. Менжинский часто оказывал своему другу конфиденциальные услуги — звонил и сообщал по телефону фамилии сексотов ОГПУ, которые приходили в гости к наркому просвещения. Однажды Луначарский после такой консультации сделал выговор Татьяне за приглашенных подруг из Большого театра — все симпатичные гостьи, оказывается, работали на органы. Что же касается Блюмкина— то тут и Менжинский и Луначарский были единодушны. Анатолий Васильевич и слышать не хотел о «помолвках» и категорически запретил родственнице даже говорить на эту тему.

— Я тебя предупреждаю, — как-то вспылил он, — этот человек плохо кончит! Это авантюрист и убийца! (А ведь тогда Блюмкин еще был в большом фаворе.)

Но Яков, на правах соседа, продолжал захаживать в квартиру Луначарского, а сотрудники Менжинского, дежурившие у Анатолия Васильевича и прослушивавшие его апартаменты, продолжали информировать шефа об опасных контактах. Дом наркома был негласной явочной квартирой ОГПУ. Здесь за каждым диваном и шкафом торчали микрофоны. Здесь лучше было держать язык за зубами. Но Яков… Тот считал себя неуязвимым. Ведь он так много знал о кремлевских нравах и боссах ОГПУ, ведь в конце концов он убил Мирбаха, и у него есть заслуги перед революцией и ЦК.

Летом 1925 года Я. Г Блюмкин по решению ЦК РКП(б) был перемещен с должности помощника полномочного представителя ОГПУ на Кавказе по командованию внутренними войсками. Там он прослужил несколько месяцев и теперь возвращался в Москву для получения нового назначения. Особую роль в этом сыграли начальник Спецотдела Бокий и руководитель лаборатории Спецотдела Гопиус, курировавший всю научную работу подразделения[71]. Они уже спланировали экспедицию в район, лежащий на границе Афганистана, Китая и Северо-Западной Индии, который называли Шамбалой и где, по мнению Барченко, находился очаг древней цивилизации, уцелевшей в дни последнего потопа. Ученый ссылался и на данные, полученные от обладателей тайны мистической страны Шамбалы, сообщивших ему в Костроме потаенный маршрут. Именно по этому пути должна была отправиться в Шамбалу секретная экспедиция переодетых и загримированных путников.

Выйдя из района Рушан на советском Памире, через горные кряжи афганского Гиндукуша паломники Спецотдела предполагали найти заповедное место в одном из каньонов Гималаев. Руководителем секретного каравана был назначен Барченко, а комиссаром «Лысый». Полиглот, мастер рукопашного боя, имеющий опыт нелегальной работы на Востоке, Блюмкин как нельзя более подходил для роли комиссара экспедиции. Положение на Каракорумском перевале, состояние дорог, ведущих к границам СССР, наконец, концентрация британских войск в Читрале, исследование предполагаемого театра военных действий — вот лишь часть заданий, которые должен был осуществить суперагент. Он должен был выполнить задание Спецотдела ОГПУ (подчиненного непосредственно ЦК) и лично начальника этого подразделения товарища Бокия. Это были задачи, которые ставил перед агентом Центральный Комитет, желавший воочию убедиться в намерении англичан начать с СССР войну на территории Западного Китая. Но не менее интригующей представлялась им возможность связаться с тайными братствами Азии.

Секретность новой операции в Западном Китае и Северо-Западной Индии считалась исключительной, и требовалась величайшая конспирация для ее проведения. Было известно, что спецслужбы Англии, Франции и разведка китайских гоминьдановцев вели наблюдение за Блюмкиным, его квартирой в Денежном переулке и его служебными перемещениями. Французское 2-е бюро пыталось перевербовать советского суперагента с помощью своего сотрудника Грегуара Фонтенуа, который с некоторого времени стал появляться в компании с Блюмкиным в доме у наркома Луначарского. Настойчивость в «исследовании» Блюмкина проявляли и китайцы в лице полномочного дипломатического представителя Ли Тья Ао, в прошлом известного террориста, и поверенного в делах Китайской республики Ся Вейсуна.

Для того чтобы скрыть новую миссию Блюмкина, Спецотдел придумал оригинальный ход, и здесь Бокию помог начальник Орграспредотдела ЦК ВКП(б), член ЕТБ Иван Москвин, в прошлом, как и Бокий, выпускник Горного института. Через свою епархию он провел назначение Якова Блюмкина в Народный комиссариат торговли ко Льву Каменеву на должность начальника Экономического управления. В Нарком-торге Блюмкин должен был подряд получить две командировки по линии своей официальной работы — в Лендревтрест и «на заводы Украины». Вместо Блюмкина на Украину поехал сотрудник Тимирязевской сельскохозяйственной академии — Артоболевский, специалист по тракторам, приглашенный в Нарком-торг по рекомендации Якова. Артоболевский, прикрывая Блюмкина, должен был выполнить действительную работу в командировках[72]. Удалось принять дополнительные меры от соглядатаев, и некоторое время в промежутках между командировками от квартиры Блюмкина в Денежном переулке до Наркомата торговли курсировал двойник Якова.

Подготовка экспедиции в Шамбалу весной 1925 года шла полным ходом. Барченко вспоминал: «Мне при содействии Бокия удалось добиться организации экспедиции в Афганистан. Экспедиция должна была побывать также в Индии, Синцзяне, Тибете, и на расходы экспедиции Бокию удалось получить около 100 тысяч рублей (то есть 600 000 долларов. — О. Ш.). Во главе экспедиции должен был ехать и Владимиров (агентурная кличка Блюмкина. — О. Ш.)»[73]. Деньги выделялись по линии ВСНХ по личному распоряжению Феликса Дзержинского, выступавшего самым горячим сторонником будущего предприятия. Кроме Барченко и Блюмкина, в число членов экспедиции включили выпускника Института живых восточных языков, ответственного референта НКИД, члена «Единого Трудового Братства», Владимира Королева[74]. «Я также должен был ехать в составе экспедиции, — вспоминал он, — и мне было предложено пройти курс верховой езды, что я и сделал на курсах усовершенствования в Ленинграде, куда получил доступ при помощи Бокия. Мне было также предложено Барченко усиленно заняться английским языком. Сам Барченко изучал английский язык и урду (индусский)…»[75].

Основной базой для подготовки экспедиции стала занятая Спецотделом бывшая усадьба начальника кремлевской «экспедиции строения» М. М. Измайлова, расположенная между подмосковными селами Быково и Верея. Это место выбрали отнюдь не случайно. Здесь находился засекреченный санаторий для семей руководящего аппарата ОГПУ Особняк, построенный в конце XVIII века по проекту Баженова, сильно напоминал ансамбль Царицына. Центральный зал усадьбы был украшен мистическим орнаментом. Здесь часть будущих путешественников осваивали английский и урду, слушали различные лекции. Каждый день все участники марша в Шамбалу занимались верховой ездой в тенистых аллеях старого парка.

В конце июля все приготовления в целом уже завершились. Наступил наиболее ответственный момент, связанный с необходимостью провести документы через ряд бюрократических советских учреждений. Чтобы нейтрализовать нежелательную реакцию народного комиссара иностранных дел Чичерина, Бокий поручил Барченко обратиться к нему с рекомендательным письмом от сотрудника отдела международных связей Коминтерна Забрежнева, являвшегося членом масонской ложи «Великий Восток Франции» и имевшего степень «метр венерабль»[76]. Забрежнев еще с 1919 года занимался связями и переправкой ценностей для Французской компартии[77] и был одинаково известен как в Наркомате иностранных дел, так и в Спецотделе. Нарком сам когда-то входил в ложу «Великий Восток Франции», и Бокий знал, что вольные каменщики были для него высоким авторитетом. «Чичерин вначале отнесся к моим планам доброжелательно…»— вспоминал Барченко[78].