Он скрывал от матери эту страшную весть. Пусть она еще несколько дней проживет без горя.

Как он жаждал, чтоб мать хоть немножко заменила ему отца! Чтоб хоть раз, как, бывало, он, положила ему руку на голову и спросила: «Ну, как дела, сынку, помирился с мальчишками?»

Недавно вечером, возвратившись от пана превелебного, мать рывком сняла со стены отцовский ремень а стала перед Дмитриком, высокая, худая, с тонкими синими губами, с перекошенным от злости лицом.

— Иди упади в ноги пану превелебному. Скажи, что у тебя разум помутился, когда с ним говорил! Проси, чтоб простил, ну?

— Вы же его уже просили, чтоб за нянька заступился… А он? Жандарам его выдал…

— Ты опять за свое? — не своим голосом закричала Поланя. — Иди сейчас же, ночью. Валяйся в ногах, пока не простит!

— Никуда я не пойду, — глядя на нее исподлобья, упрямо и твердо сказал сын.

— Вот ты как? Пойдешь, пойдешь!

Ремень, прыгал по его спине, по голове.

— Что ты, антихрист, наделал? Где теперь работу найдешь? Он же нам платил хорошо! (Дмитрик при этих словах скривился, точно его обдали кипятком.) Чем теперь жить будем? Чем кормить вас, голодранцев?

Уронив ремень, она села на лавку, взъерошенная, злая, и заголосила на всю хату:

— О матерь божия! Зачем я такая разнесчастная на свет родилась!

Дмитрик выскочил на улицу. Он долго стоял возле хаты и плакал. Не от боли — от обиды. Разве нянько бил бы его так? Разве посылал бы валяться в ногах у жандармских прислужников? Нет! Никогда! «Бить таких надо, а не просить!» — вспомнились слова отца. Дмитрик ушел бы из села, если б не отцовский наказ: «Помогай маме. Четверо вас у нее».

Когда Дмитрик зашел в хату, мать, посмотрев ему в лицо, поняла: сын не был у пана превелебного и никогда туда не пойдет.

С этого вечера она больше не била его. Но и не было между ними той близости, которая была между сыном и отцом.

Дмитрик старался помогать матери чем только мог. Целыми днями он сидел дома, плел корзины из ивовых прутьев и относил в Кривое. Там менял их на фасоль, кукурузу.

Однажды он возвращался из Кривого усталый и голодный, еле вытягивая ноги из глубокого мокрого снега. Неожиданно на узкой дорожке вырос перед ним Иштван с санками.

— Покатай меня, дам пирога, — нахальным тоном сказал он.

— Давись ты своим пирогом! — Дмитрик посмотрел на него ненавидящим взглядом, потом повернулся спиной и шагнул вперед.

Иштван, увидев позади Мишку и Юрка, окончательно осмелел. «Сейчас они его отлупят, как тогда, на льду!» — обрадовался он, зная, что мальчишки не ладили между собой. Стоит сейчас только затеять драку! Попадет этому поганому батраку. Ишь какой! Его отца, пана превелебного, посмел оскорблять! Иштван давно мечтал с ним расправиться. Жаль — не встречал его нигде.

Он догнал Дмитрика и с размаху ударил кулаком по лицу.

— На́ тебе, рожа красная. Красный, красный, как и твой нянько! На еще! — Он опять его ударил.

Дмитрик, голодный и бессильный, упал на снег.

— Я хочу быть таким, как мой нянё! — крикнул он, силясь приподняться. — А ты боишься красных, крыса толстая. Боишься! И меня боишься!

Иштван с силой ударил его ногой, не давая возможности подняться и выжидая, что Мишка и Юрко вот-вот кинутся в драку против Дмитрика.

Мальчики все слышали и видели. Когда Иштван ударил Дмитрика ногой, терпение их лопнуло.

— Юрко, отлупим хортика! — крикнул Мишка.

Они в два прыжка очутились возле Иштвана. Юрко схватил его за воротник, повалил в снег.

— Вот, гадюка, ногами бить вздумал! — негодовал он.

Мишка молча колотил обидчика. А Юрко, бранясь, снял с ноги деревянный башмак и так стукнул Иштвана по голове, что тот завизжал, как недорезанный поросенок.

— А теперь бежим, Дмитрик!

Мишка подал ему руку, помог подняться.

Мальчики скрылись за хатами.

— Всем вам будет, обождите! — ревел им вслед Иштван.

Дмитрик остановился, перевел дыхание и с изумлением посмотрел на мальчишек: не сон ли это? Неужели они и взаправду заступились за него?

— Хочешь, приходи ко мне. Скворечни будем делать, — сказал Мишка. — Петрик говорил, что уже видел скворцов.

Дмитрик хотел что-то ответить, но губы у него дрогнули… Из глаз покатились непрошеные слезы.

В середине марта на склонах гор появились подснежники — первые вестники ранней весны. Синие, нежно-голубые, они упорно пробивали корку прелых прошлогодних листьев. И только в ущельях да расщелинах еще прятался обессиленный снег. Но теплые лучи находили его и там.

С каждым днем солнце грело все жарче.

Ягнус перепахал межу на купленных за бесценок участках. Многие бедняки вскапывали лопатами клочки земли возле хат. Другие пахали свои полоски на склонах гор, вытаскивая оттуда камни, нанесенные вешней водой.

Распустились уже сады, прикрывая белым цветом нищету села. Только вершина Стой еще блестит от снега, словно не желает расставаться с зимой.

Мишка лежал на траве лицом вверх и наблюдал, как плывут, обгоняя друг друга, пушистые, легкие, словно огромные одуванчики, белые облака. Вдруг — не показалось ли Мишке? — он увидел в небе орла. Гордый беркут парил прямо над головой пастушка. Мальчик вскочил, замахал руками, закричал от радости:

— Орле-е! Орлику-у! Ты жив? Тебя не убили?

Так это же вырос птенец того орла! И как Мишка сразу не догадался! Молодой орел стал таким же смелым и гордым, как его отец! Теперь и он парит над родным лесом, над родными скалами.

— Лети, орлику-у! Лети-и! Назло хортикам!

Возможно, и Юрко в это время смотрит на орла. Юрко… Удалось ли ему встретиться с партизанами? Может быть, он где-то здесь, поблизости?

Однажды Юрко пришел к дедо Микуле и решительно заявил:

— Пойду нянька искать. Может, он убежал к партизанам… Недаром староста что-то за нашей хатой следит… Огород уже посадил, картошка у мамы будет. Уйду, все равно уйду!

За зиму он вытянулся. Стал гораздо выше своих товарищей. Да и неудивительно: недавно ему исполнилось четырнадцать лет.

Юрко последнее время всегда был задумчивым и грустным. От нянька по-прежнему не было никаких вестей. «Может быть, его уже и на свете нет?» — мучила Юрка мысль. Он только и жил мечтой: отомстить за учителя, за отца.

В его тоненькой тетрадке появилось много новых стихов: про Олексу Довбуша, про красных конников и волшебный цветок, про Палия…

Как-то Мишка похвастался Анце:

— А Юрко вирши про пана учителя сочиняет. Целую тетрадку написал. Я бы ни за что так не сумел! — чистосердечно признался он.

Девушка вскинула голову, слегка побледнела и сказала:

— Попроси, Мишко, у него тетрадку. Я почитаю и отдам…

И Мишка попросил. Юрко, смущаясь, отдал. И хотя его стихи были написаны с ошибками и не всегда в рифму, они до слез растрогали Анцю. Мишка, видел, как, читая их, она поминутно прикладывала к глазам кончик косынки. А вечером долго в ее каморке горел огонек. Она переписывала стихи.

И покорил ее Юрко своими стихами…

Однажды Мишка, выгоняя коров на пастбище, шепнул ей грустно:

— Юрко уходит завтра… Уходит искать партизан…

«Пропадет хлопчик!» — пронеслось в голове Анци.

— Скажи ему, пусть завтра ко мне зайдет. Да не забудь! — добавила она.

— И я с ним уйду!

— Скоро ж ты, легинеку, забыл наш уговор. Я ж про тебя одному партизану сказала… Сказала, что, мол, есть в Дубчанах такой Мишка Берданик, который очень ненавидит фашистов и бить их желает.

— Так и сказала?! — Мишка побледнел от волнения. — Ты правду им сказала, Анця, правду?

— Может, иногда легче уйти, чем тут с хортиками оставаться… Я бы тоже ушла, да дела и тут есть. И ты мне кое в чем поможешь…

Она замолчала. Мишка ее больше ни о чем не расспрашивал. Знал: Анця этого не любит.

Юрко пришел в сумерки. Анця долго о чем-то с ним шепталась в сарае.

Мишка стоял на пороге и сторожил, чтоб их никто не подслушал.