— Дедушка, я наелся, — ответил Богдан.

— Охотники так не делают. Откуда возьмется у тебя сила, если не будешь есть горячую пищу? Так не годится. Как бы ни устал, но ты хоть ползком, а собери хворосту и перед сном подкрепись горячей едой. Понял?

— Понял.

— Если понял, то вставай, ешь. Ленивые люди в тайге силы быстро теряют от того, что горячую пищу мало едят.

Богдан сел, взял чашку с ухой и нехотя принялся за еду.

Богдан не мог доесть уху и вернул чашку деду. Передавая чашку, мальчик уперся о песок левой рукой и нащупал какой-то твердый предмет. Это был отполированный черный камень, очень похожий на клин.

— Дедушка, смотри, что я нашел.

Баоса взял камень, повертел перед глазами и сказал:

— Это агди сиварни,[13] храни его, это редкая вещь, небесная. Давай постели, ляжем, и я тебе расскажу про него.

Богдан принес из оморочки две кабаньи шкуры, тонкое стеженое одеяло, постелил шкуры здесь же, возле костра. Он первым залез под одеяло и притих, ожидая рассказа. Баоса лег рядом с внуком и долго возился с трубкой, раскуривая ее.

— Ты по звездам дорогу найдешь? — спросил он неожиданно.

— На небе?

— Нет, на земле. Ты же по земле ходишь.

— А как по звездам? Они на небе, а я по земле хожу.

— Ты идешь по земле, а твоя дорога на небе по звездам отмечается. Понял?

Опять Богдан ничего не понял.

— Когда ты пройдешь свой путь, отмечай его по звездам, потом дальнейшую дорогу по ним же намечай. Но только не забывай, все звезды движутся в одну сторону, только вон та звездочка, что севернее «сушильни юколы», никогда не сдвинется с места. На нее и смотри. Эту звездочку называют «колесом неба». Запомни ее. Вот я воткну шест, конец его придется против той звезды, и когда бы ты ни проснулся, звезда эта не стронется с места. А все другие звезды вокруг твоего шеста будут вертеться. Понял?

Баоса не поленился, вылез из-под одеяла, принес шест и воткнул у изголовья внука; точно так же много-много лет назад отец учил Баосу. С тех пор в представлении Баосы звезда «колесо неба» навсегда неотделима от земли. Так пусть же неотделима будет эта звезда от земли и в представлении всех мужчин рода Заксор! По «колесу неба» они будут сверять свой путь.

— А не потеряется звезда, если я далеко-далеко уеду из наших мест? — спросил Богдан.

— Не может она потеряться, она вечно на одном месте находится и отовсюду видна. Я далеко ездил, в маньчжурский город Сан-Син ездил, и оттуда видна была эта звезда.

Баоса залез под одеяло и засопел своей трубкой. Внук прислушивался к сопению трубки, и когда в трубке захлюпало, он приподнялся и взглянул в лицо деда. Глаза старика были открыты, Баоса смотрел в звездное небо.

— Не сплю, — усмехнулся он. — Думаешь, забыл дед рассказать об агди сиварни. Нет, я никогда не забываю, что пообещаю. Слушай. Тот камень, что ты в руке все еще держишь, — небесный камень, клин грозы. Мой отец, твой, выходит, прадед, носил всю жизнь такой клин и все охотники считали его счастливым человеком. Давным-давно люди знали, что если прогневишь небо, оно тебя не пощадит, оно бросит в тебя клин грозы. Однажды небо прогневилось на одного храброго охотника, напустило на него ливень. Охотник подумал — это просто ливень, надо спрятаться под дерево, переждать. Только охотник спрятался под дерево, и тут ка-ак ударит гром — большое дерево как щепку раздвоило! Когда мы делаем лодки, мы валим толстое дерево, потом клиньями раскалываем на три части и получаем три доски. Долгая, трудная эта работа. А тут гром одним ударом расколол стоящее дерево. Какая сила в этом каменном клине! — Баоса сделал паузу, посопел трубкой и продолжал: — Охотника того нашли мертвым под деревом, у него никакой раны не было, клин в него не попал. Думаешь, клин нашли? Нет, его никогда не найдешь. Он улетает обратно в небо. А вот если сломается, хотя бы отколется маленький кусочек, то все, он уже не может взлететь и навсегда остается на земле. А с твоим прадедом было так же, как с тем охотником, он тоже разгневал небо, и небесный гром метнул в него клин, и клин попал в дерево и расколол его. Прадед твой потерял сознание, а когда пришел в себя, то рядом нашел такой клин. Клин был черный, обугленный, от него отлетел небольшой кусочек, потому он и не улетел на небо. Потом прадед твой много раз просил небо простить его, молился, чушку резал…

Богдан осторожно водил пальцем по гладкой поверхности камня, ощупывал притупившееся острие, и сердце его замирало от мысли, что этот кусок камня некогда имел такую силу, что одним ударом раздваивал вековое дерево, на расстоянии убивал людей. Какая же сила заключалась в нем! А теперь вот лежит на ладони, прохладный, смирный, меньше ладони Богдана. Был когда-то живой, сильный, а теперь он мертв, потому что потерял небольшую часть тела. Значит, камни тоже умирают!

— Эти камни ничего не боятся, — продолжал Баоса. — Ничего, кроме железа. Но ты от грозы никогда не обороняйся острогой или копьем. Острогой или копьем можно обороняться от злых духов, от зверей, но от грозы не оборонишься. Чтобы злой дух избегал твою семью, ты дома под подушкой кладешь острогу или копье, а от зверей как защищаться, ты сам знаешь. Но если ты храбрый человек, поссоришься с небом и захочешь оборониться от него острогой или копьем, то оно тебя сожжет. В старое время один охотник хотел так от грозы обороняться, выставил против грозы острогу и кричал, что он до конца будет за себя стоять. Тут небо разгневалось, ударил гром, и все люди видели, как на конце остроги зажглась молния. Охотник упал на мокрую землю, а фанза вспыхнула большим огнем и вся сгорела. Так люди узнали, что, когда человек защищается острогой или копьем, разгневанное небо не мечет камни, потому что железо может сломать любой камень, оно бросает молнию. Это запомни, Богдан, и не надо храбриться: только безумные люди могут ссориться с небом и солнцем. А теперь подумай о том, что я тебе рассказал, да на конец шеста смотри, не сдвинулось ли «колесо неба».

Мальчик поежился, натянул до самого подбородка одеяло и притих. Баоса приподнялся, пошуровал в потухшем костре палочкой, нашел тлеющий уголек, взял двумя пальцами, поднес к трубке и прикурил.

— Дедушка, ты научишь меня острогу бросать? — спросил Богдан. — Так, чтобы я никогда не промахивался.

Баоса усмехнулся:

— Научу, и ты никогда не будешь приезжать с пустыми руками.

Мальчик повернулся на правый бок, обнял деда и уснул крепким сном. Баоса боялся пошевельнуться: «Кто же его так обнимал во сне? Полокто? Пиапон? Дяпа? Калпе?» Да, да, дети его обнимали, искали у него тепла, когда ночью в зимнике хозяйничал лютый холод. Но это было давно. Очень давно. А недавно, лет десять назад, такой же худенький мальчишка тоже спрашивал его: «Дедушка, научишь меня без промаха бить острогой?» А потом обнимал во сне, бормотал что-то прямо в ухо.

И Баоса учил его всем премудростям таежного охотника и рыболова, учил, потому что он был его внук, отданный ему на воспитание.

Звали мальчика Ойта. Но недолго прожил Ойта с дедом, через год отец Ойты Полокто забрал сына. Обманул Полокто старого отца, не сдержал слова, отобрал единственную отраду Баосы.

Звезды тихо, бесшумной, густой толпой, как странники, брели по черному небу, по своему извечному пути вокруг одинокого «колеса неба».

Уже несколько дней подряд стояла пасмурная, дождливая погода.

Только утром и вечером разъезжаются мужчины стойбища ставить и проверять сети: какая бы ни стояла погода, всегда желудки женщин и детей требуют еды.

В доме Баосы всегда находилась работа для мужчин и женщин, хозяин дома сам не любил сидеть сложа руки и другим этого не позволял. Если мужчина в доме не пошевелит пальцем, ничто в доме не изменится и не будет достатка в семье. У Баосы всегда все хозяйственные дела распределены на все лето, учтены и те работы, которые выполняются дома в непогоду. Вот и сейчас, когда в большинстве фанз охотники, лежа на нарах, рассказывают друг другу разные байки, в доме Баосы мужчины заняты работой. Улуска сидит на краю длинных нар возле дверей сосредоточенный, серьезный, вертит в обеих руках вертушки — он вьет конопляные поводки. Серьезный Улуска и его вертушки не привлекают детей, они скопились возле Дяпы, который с шутками, вызывавшими шум и смех, разгонял, прижав ладонями, похожий на юлу предмет с длинной осью. Подвешенная на нитке юла крутилась так стремительно, что рябило в глазах. Но Дяпа считал: