— Хорошо. А хочешь стрижа поймать? Здесь недалеко они живут. Берег высокий, и в нем сотни дыр — это их гнезда. Только опасно руки засовывать в их гнезда, там иногда змеи отдыхают, съедят птенцов и отдыхают.

Баоса погладил голову внука.

— Но можно и не ехать, стрижи сами прилетят сюда. Сядут на вешала, а мы тонким гибким шестом — раз! — и они посыпятся, как листья осенью, на песок. Только быстро надо их хватать, иначе сразу придут в себя и улетят. Я всегда так ловил стрижей. Вот и подумай, если бы стрижи не были глупой птицей, разве можно было их так легко ловить?

— Если они глупые, тогда зачем их ловить?

— Просто так ловят, надо же всякие птичьи и звериные мысли знать с малых лет. Какая из них умная, какая безмозглая, а какая хитрая. Все надо знать. Птицы и звери тоже ведь как люди, думают, голову, мозги имеют.

После полудня Баоса с внуком отправились на дальние озера; они прихватили с собой сети, большую острогу и малую для Богдана, ружье, накомарник. Старик, неестественно выпрямившись, сидел на своем месте, сзади него, где положено лежать грузу или охотничьей собаке, сидел Богдан: и наравне с дедом работал двухлопастным легким веслом.

Берестяная, загнутая с обоих концов, оморочка быстро скользила по воде. Переплыли протоку, на берегу которой стояло стойбище Нярги, потом по тихим заводям вышли на широкое озеро Ойта. Озеро разлилось, затопило низкий прибрежный тальник. Ровным рядом тянувшиеся телеграфные столбы глядели в волу на свои отражения.

— Посмотри, Богдан, на эти столбы, — указал Баоса на телеграфную пинию. — Зачем русские поставили их, да еще натянули между ними железные толстые нитки?

Мальчик осмотрел ближайший столб, полюбовался белыми чашечками и помотал головой.

— Я здесь много раз проезжал, эти нитки у этого столба уходили под землю, потом переплывали озеро под водой, понял? На том берегу выплывали, и их опять навесили на столбах, а столбы тянутся прямо, для них широкой полосой тайгу вырубили.

— Зачем рубили? А на деревьях нельзя было навесить?

— Не знаю, Богдан, я сам ничего не знаю. Это все русские, они понимают. Спроси у отца Кирки, он расскажет.

Богдан долго смотрел на столбы, на белые, как головки сахара, чашечки и на проволоку, туго натянутую между ними, пытаясь разгадать, для чего все это предназначено.

— А у вас на Харпи есть такое? — спросил Баоса.

Богдан сознался, что на Харпи этого нет.

Дед хитрый — в этом уже убедился Богдан — начнет рассказывать про что-нибудь и прервет на самом интересном месте или скажет, что «это тебе сейчас незачем знать, немного подрастешь, и я тебе все объясню».

— Видел, что у нас на Амуре есть? — продолжал Баоса. — У нас, как ни говори, лучше, чем у вас на Харпи. Ты видел железные лодки? Они без весел ходят, быстро ходят, на ста веслах, на тысяче веслах не догонишь.

Богдан давно слышал о русских железных лодках и давно мечтал увидеть их.

— Их просто увидеть. Как-нибудь съездим к нашим друзьям в Малмыж, день проживем, два и увидим железную лодку.

Солнце скатилось к небосклону, нависло над белыми гольцами и смотрело красным оком на деда с внуком, ставивших сети на тихой задумчивой воде среди затонувшего тальника. Потом она будто ударилось о сверкавшие гольцы, брызнуло ослепительным разноцветьем искр и торжественно, медленно скрылось за сразу потемневшими дальними горами. И только гольцы еще долго полыхали красно-огненным заревом.

Баоса закончил ставить сети, отъехал подальше. По сторонам всплескивали воду сильными хвостами испуганные сазаны и щуки.

Старик уступил свое место внуку, сам пересел на его место.

— Ну, кормилец мой, хочу пойманную тобой рыбу есть, — сказал он торжественно.

Богдан взял свою острогу, встал да ноги и, отталкиваясь древком остроги, медленно поплыл по затопленному лугу. Справа метнулась какая-то крупная рыба, ударила хвостом по тугой воде, и этот удар прозвучал оружейным выстрелом в сумеречной тишине. Мальчик вздрогнул от неожиданности, выпрямился и бросил острогу вслед удалявшейся рыбе.

— Ты в уток стрелял влет? — спросил Баоса.

— Стрелял, — ответил мальчик.

— Вот ты сейчас метнул острогу, и если сравнить с выстрелом по уткам, то выходит так: ты спишь в оморочке, над тобой с шумом пролетела стая уток, ты поднялся и выстрелил им вслед. Ты видел этих уток?

— Откуда я знаю? Я не стрелял.

— Рыбу ты видел?

— Видел.

— Какая была рыба?

— Не знаю.

— Зачем тогда говоришь — видел?

— Я видел волну.

— Волна отстает от рыбы. По волне узнал какая рыба?

— Нет.

— Это был амур. Большой был. Такую рыбину твоя острога не удержит. Ты не видел, как он притаился, когда мы подъезжали?

— Нет.

— Как же так? Я сижу — вижу, а ты стоишь — и не видишь. Ты раньше острогой бил рыбу?

— Да. Во время нереста карасей бил, сомов, сазаны попадались.

— Хорошо. С оморочки бил?

— Не-ет.

— А-а, как цапля, вышагивал по воде, за собой тащил бечевку, туда нанизывал пойманную рыбу. Ладно, садись на свое место и смотри.

Баоса встал на место Богдана, огляделся по сторонам, держа свою острогу на весу. Оморочка бесшумно заскользила по почерневшей в сумерках воде. Не отъехали и сто саженей, как Баоса протянул руку вперед, показывая внуку на трепещущую верхушку травы.

Богдан увидел, как верхушка травы вдруг на глазах исчезла под водой. Оморочка медленно, по инерции, подходила к таинственному месту.

Баоса застыл с поднятой острогой. Богдан смотрел, как зашевелилась трава рядом, и не заметил, когда дед метнул трехпалую острогу. Вспенилась вода, измятая трава исчезла в белом буруне.

— Есть, дедушка, есть! — обрадованно закричал мальчик.

Баоса схватил маховик и сильными гребками стал догонять убегавшее древко остроги. Догнал, взял и легонько стал подтягивать шнур, на конце которого притихла добыча. Это был большой белый амур.

— Ты видел рыбу? — спросил Баоса, расправившись с помощью колотушки с бьющейся в оморочке рыбой.

— Нет, — сознался Богдан.

— Как шевелилась трава, видел?

— Да.

— А как?

— Не знаю.

— Надо знать, а то не сможешь установить, где голова рыбы, где хвост и на какой глубине она находится. Это все надо знать, иначе никогда не попадешь в рыбу. Надо даже знать, в какую сторону она отпрянет, все это расскажет тебе травка. Понял?

Богдан ничего не понял и честно в этом признался.

— Ничего, потом все поймешь, я тебя научу всему. А теперь поедем место для ночлега искать, тут неподалеку должна быть высокая релка.

Релка чернела впереди по носу оморочки. Сумерки сгустились, когда рыбаки набрали хворосту и разожгли костер. Баоса разделал рыбу, снял с обоих боков тонкие пласты на талу,[12] а костяк бросил в котел, висевший над огнем. Потом дед с внуком ели талу. Богдан насытился, после талы выпил чаю и прилег на прохладный песок.

Совсем рядом с вытянутой на песок оморочкой всплеснула рыба. Испугавшись этого шума, там и тут ушли в глубину другие рыбы. На противоположной стороне реки запищали утята, и недовольная детьми утка крякнула негромко, успокаивая малышей. Все эти звуки слышал Богдан; по всплеску он мог определить размер рыбы, но не знал, какая она. По писку утят он мог догадаться, почему они встревожены, мог определить, где они прячутся, но не знал, что им сказала утка-мать. Многого еще не знает Богдан, а хочется ему все знать, столько же, сколько дедушка Баоса, а может, и больше. Богдан вспоминает, как промахнулся острогой в рыбу, и чувствует, как огнем загораются щеки и уши. Не надо было ему хвастаться, не надо было рассказывать, как не один раз без отца свалил лося. А раз он убил лося, то все теперь считают его охотником. Охотник — это больше, чем рыбак. Если он даже в жизни острогу не держал, все равно должен владеть ею не хуже, чем ружьем. Богдан научится бить острогой, завтра же начнет учиться!

— Уха готова, будем есть, — сказал Баоса.