С такими мыслями он дошел до окраины города, где ютились кособокие фанзы, где голопузые ребятишки, точно как в Нярги, купались в песке и в пыли. Черные от солнца и пыли, мужчины и женщины копались в маленьких огородиках, перебирали руками каждое растение, выдергивали сорные травы. Они походили на трудолюбивых барсуков.

Вдруг Пиапона окликнул высокий худой старик, у которого на подбородке каким-то чудом сохранилось с десяток длинных белых волос. Старик обратился к нему по-маньчжурски.

— Ты, наверно, приезжий? — спросил он.

— Да.

— Амурский? Нанай?

— Да.

Старик опустился на мягкую траву, пригласил и Пиапона сесть. Пиапон вытащил кисет и предложил старику. Закурили.

— Ты маньчжур? — спросил Пиапон.

— Не знаю сам, кто я. Маньчжур спросит, отвечаю — маньчжур, китаец спросит, отвечаю, китаец. Мне все равно.

— Как же так?

— Если бы мне сказали — назовись солоном и ты богато заживешь, земли у тебя будет больше, дом будет хороший, я бы не стал задумываться, назвался бы солоном.

Старик сердито запыхтел короткой трубочкой. Пиапон оглядел старую фанзу с почерневшей соломенной крышей, огороженный лоскуток землицы, где росли овощи.

«Выходит, у него земли больше нет? — подумал он. — Так как же так? Вон сколько ее кругом, разве он не может там посадить свои огурцы, капусту?»

Пиапон вспомнил привольные луга на Амуре, ароматную тайгу, и ему захотелось похвастаться перед стариком тем, что он, Пиапон, никогда не ощущал нехватки земли, где ступала его нога — там и была его земля. Потом он подумал, что это будет не совсем хорошо с его стороны, и спросил:

— Ты только на земле работаешь или еще рыбу ловишь, охотишься?

— Я только в земле копошусь, больше ничего не умою делать. Неудачливый я человек. Когда раньше маньчжурам лучше жилось, мне ничего не досталось. Теперь тоже ничего. Потому я говорю, кто бы я ни был — китаец или маньчжур, — мне все равно.

Пиапон сочувствовал старому маньчжуру, но никак не мог понять, почему старик держится за этот клочок земли, когда вокруг столько невозделанной, необработанной земли. Мог бы он переехать на другое пустое место и там выращивать свои любимые овощи. Сочувствовать-то Пиапон сочувствовал, но не любил таких нерешительных людей, которые плачутся по всяким пустякам.

— Вон там разве мало земли, не можешь там огород раскопать, — не очень дружелюбно сказал он.

Старик взглянул на Пиапона потухшими глазами и горько усмехнулся.

— Кругом здесь земля мандаринов, они хозяева.

— Почему тогда они сами не сажают огурцы и всякую зелень?

— Их земля, что хотят, то и делают.

— Если земля пустует, то займи ты.

— За это на деревянный кол сажают, голову рубят.

Старик покачал головой. Пиапон сердито смотрел на него. Он не поверил ни одному слову старого маньчжура, счел его жалким лентяем и лгуном. Земледелец поднялся и сказал:

— Когда вот так совсем незнакомому человеку расскажешь о себе, легче становится. Ты не обижайся, что я тебя остановил.

«Несчастный старик, одними овощами питается, потому такой худой, — подумал Пиапон без всякой жалости, — пошел бы на Сунгари, рыбы половил бы, а то на охоту мог бы пойти. Копается, как мышь, в клочке земли с подошву, много тебе даст эта земля…»

Возвратился Пиапон в дом приезжих поздно. Зашел и остановился в дверях — в доме стоял сплошной гвалт, шум, охотники скопились в правой стороне нар и, размахивая руками, кричали.

Пиапон подошел поближе. Несколько пожилых охотников окружили двух молодых и хором, перебивая друг друга, ругали их на чем свет стоит.

Пиапон никак не мог разобраться, в чем провинились юноши. Сидевший перед молодыми охотниками Холгитон приподнялся на колени, поднял руки и потребовал тишины.

— Двенадцать дней мы живем, — сказал он, — но ни у кого еще ничего не потерялось. А у вас, у охотников, какие-то воры вытащили деньги. Стыд! Деньги были в халате? В халате. Внутри? Внутри. Как же их могли вытащить воры? Нет таких воров, которые вытащили бы у чутких охотников деньги! Вы сами их выронили. Пьяные были и выронили. Если пьяные, не ходите в город. Вот мы, старики, мирно сидим дома, не выходим и ничего не теряем. Сидите дома! Хватит, погуляли.

— Теперь мы будем гулять! — подхватил один из друзей Холгитона. — А чего делать? Торговец водку перестал давать, соболей требует.

На этом закончился суд над молодыми охотниками, вина которых заключалась только в том, что они зазевались на базаре, глядя на фокусника, и у них ловкие воры вытащили мешочки с монетами.

«Так-так, уже и с ворами познакомились», — подумал Пиапон.

— Чтобы нас совсем не оставили без денег, надо скорее уезжать, — сказал кто-то.

— Когда ты нас отпустишь? — спросил Пиапон у торговца.

Издавна существовал неписаный закон: приезжие охотники не имели права выезжать домой без разрешения торговца, к которому они приехали. А торговец всячески задерживал их в ожидании прибытия из Харбина барж с дешевым продовольствием, чтобы расплатиться с охотниками.

— Обожди, обожди, Пиапон, — откуда-то появился Американ, — да ты что, по жене соскучился? Э-э, друг, говорят, ты еще ни разу не навестил гейш? Да ты мужчина или нет? Там такие есть… Эх, Пиапон, все отдать можно за них! Пойдем, друг, пойдем!

— Никуда я не пойду.

— Жены боишься? Она далеко. Да какой же охотник жены боится? Ладно, пойдем вот к нему. — Американ ткнул в бок торговца, взял за руку Пиапона и повел за собой.

Последние несколько дней Пиапон только по утрам видел Американа, потом он исчезал на целый день и появлялся только в обществе торговцев. Его несколько раз видели в городе с разными знакомыми торговцами. Когда охотники завтракали, обедали и ужинали из одного котла в доме приезжих, среди них не было Американа, говорили, что он ест за одним столиком с торговцем.

Американ привел Пиапона в дом торговца, усадил за низкий столик рядом с хозяином дома, сам развалился на мягких подушках. Он всем своим самодовольным видом словно говорил: смотри, мол, Пиапон, какой я друг торговца, сижу за его столиком, как почетный гость.

Торговец хлопнул в ладоши, и тут же две девушки, мелко семеня маленькими ножками, принесли на подносах еду, склянки с несколькими сортами водки.

— Будь гостем моим, храбрый охотник, — сказал торговец. — Ты друг моего друга, ты и мой друг. Пей, ешь, что хочешь. Это правда, что ты не был у гейш? Ничего, мы ведь мужчины, правда, Американ?

— Зачем же приезжать в Сан-Син, если не переспать с гейшами, — засмеялся Американ.

— Слышу голос храброго мужчины, — прохрипел торговец.

Пили много, Пиапон никогда раньше не пробовал таких вин, которые ему здесь подносили, и он охотно и с наслаждением пил. Поздно вечером Американ куда-то повел его. Пиапон чувствовал, что ноги его заплетаются, пытался идти ровно, но земля уходила у него из-под ног. Придя на место, Американ распорядился, чтобы Пиапона уложили, где надо, и предупредил, что он не знает китайского языка.

А утром Пиапон проснулся в объятиях смугленькой хорошенькой девушки.

— Проснулся, охотник? — улыбнулась она, обнажив красивые ровные зубы.

— Я с тобой спал? — спросил Пиапон.

— Да, а ты не помнишь?

Пиапон ничего не ответил и обнял ее за плечи.

…Потом он сидел в постели и сосал трубку, глядя, как девушка хлопотала возле низенького столика, готовила чай. Она чувствовала его взгляд, оборачивалась и улыбалась своей ласковой улыбкой. Гейша нравилась Пиапону, он любовался ею, ее женственной красотой. Вот она разлила чай в маленькие фарфоровые чашечки, поставила на поднос и поднесла Пиапону. Он взял чашечку, обжигаясь, глотнул густой ароматный чай.

— Ты давно здесь? — спросил он.

— Давно.

— Сколько тебе лет?

Девушка усмехнулась.

— Скоро мне отсюда уходить. Старая я.

— А сколько?

— Скажу — ты больше не захочешь ко мне прийти.

— Я приду к тебе! — неожиданно для самого себя воскликнул Пиапон.