— Не могли бы вы, фрау Кречман, минут на десять поставить плотину посреди этого потока?

Но добился лишь того, что лицо ее принимало кислое выражение и острые плечи приподнимались, когда монтажники, не обращая внимания на ее слабое сопротивление, проходили мимо нее в кабинет.

Шютц, который успел тем временем обойти почти всех знакомых, получил теплую спецовку и каску, сел на единственный стул, стоявший у стола прямо перед переполненной пепельницей, и наблюдал за входившими и выходившими из кабинета людьми. Заместитель Штробла, Гасман, в чем-то убеждал его, докладывая о важнейших событиях последних дней, не забыв упомянуть и о несвоевременном выходе на работу Вернфрида. Вел он себя недопустимо и сказал ему, Гасману, в лицо, что вообще не намерен с ним разговаривать. Штробл отмахнулся.

— Знаю. У тебя все? Тогда пока.

Он выпроводил Гасмана и закрыл за ним дверь на ключ, чтобы побыть, наконец, несколько минут наедине с Шютцем.

Юрий на стройке вот уже несколько месяцев. Он один из почти двухсот советских специалистов, в основном сварщиков, которые прибыли сюда с началом монтажа оборудования. Перед Штехлином Юрий уезжал в Ново-Воронеж, а из Ново-Воронежа его направили в Бодден.

— Если посчитать, сколько людей за эти годы работали с Юрием и учились у него, получится целая армия сварщиков высшего класса, — говорил Штробл. — Сварщиков из его группы послали из Ново-Воронежа в Козлодуй, в Болгарию, его — к нам, других — в Венгрию, третьих — в Чехословакию. Мне Зинаида рассказывала. Из Юрия ты слова не вытянешь, улыбается только. Когда его спросишь, закатит папиросу в угол рта и улыбается. По-немецки до сих пор говорить не научился, но всегда рад за каждого, у кого получается «корошо».

Зинаида встретилась с Юрием в Боддене, они давно не виделись, и она, говорят, так целовала его, что тот еле отдышался. Зато с Саши, русоголового Саши, она все эти годы глаз не спускала. И когда сдавала экзамены на переводческом факультете в Москве, и после. На нее рассчитывали в Москве, в СЭВе, но она поехала в Ново-Воронеж, а оттуда с Сашей в Бодден.

— Тот самый Саша, который… — поразился Шютц.

Перед ним встала почти забытая картина. Палатка с отброшенным пологом. Зеленый свет дня, иссеченный дождевыми струями. Русые косы Зинаиды под голубым платком. Сквозь обрамленное пластиком маленькое оконце она смотрит на разразившееся в бесконечном плаче небо. Эрика рядом со Штроблом. Пока еще ничего не говорит о том, что вскоре их будут соединять узы более прочные, чем дружба. Напротив них на надувном матрасе сидит с бутылкой водки в руках Юрий. Вдруг чья-то фигура у входа в палатку. Появляется промокший насквозь, но сияющий Саша и протягивает Эрике букет влажных бело-зеленых лесных цветов. На несколько секунд глаза присутствующих остановились на Саше, Эрике и букете, словно перед ними полотно, на котором все детали уравновешены. Может быть, один Шютц успел на мгновение увидеть и Штробла, заметить, что тот весь напрягся. Не в тот ли момент Штробл ощутил, как ему нужна Эрика?

— Да, тот самый Саша, — сухо подтвердил Штробл.

И сразу поднялся, подтянулся и сказал, бросив взгляд на Шютца:

— Тебе еще к секретарю парторганизации участка. У нас это Герберт Гаупт. Учетную карточку подпишет Зиммлер.

Открыв дверь, он потребовал:

— Фрау Кречман, вызовите Зиммлера! — и потом, повернувшись к Шютцу, добавил: — Герберт Гаупт болен. Жаль, в ближайшие дни вы не встретитесь…

— А зачем спешить, — заметил Шютц. — У секретари есть одна неприятная особенность: они дают поручения. — Он обрадовался, увидев входящего Зиммлера. — В качестве секретаря меня вполне устроит Зиммлер.

Штробл приглядывался к Шютцу. Вот он сидит, положив каску на пол рядом со стулом и вытянув длинные, обтянутые джинсами ноги, ничем не озабоченный и раскрепощенный, повзрослевший со времен Штехлина. А вот набрался ли он ума-разума? Если да, то Штробл знает, что предпримет.

Зиммлер тоже присмотрелся к Шютцу, но так как не решил за эти короткие секунды, понравился ему тот или нет, сказал для начала:

— Учетную карточку я у тебя возьму, ладно? Но секретарь у нас Герберт Гаупт, понял? И если Герберт Гаупт кому дает какое поручение, то… — мягкие щечки Зиммлера порозовели, — значит, это поручение руководства, и его выполняют без разговоров, понял?

Шютц склонил голову набок, словно тон прозвучавших слов был ему не вполне понятен. Потом спросил миролюбиво:

— И какие же поручения он дает, твой Герберт Гаупт?

Зиммлер покосился на Штробла, наморщившего лоб, и взмахнул рукой:

— Ты, Шютц, давай не придуривайся, ладно? Может, речь пойдет о выборной должности, а может, о чем другом… — Он неуверенно взглянул на Штробла, дававшего через окно короткие указания водителю серого «Вартбурга», остановившегося перед их бараком.

— Надо думать, у вас есть и председатель цехкома, — сказал Шютц. — Без его согласия я ничего делать не стану. Спроси Вольфганга, меня арендовал профсоюз.

Зиммлер недоверчиво-вопросительно взглянул на Штробла, закрывавшего окно.

— Все точно, — сказал Штробл. — Члена партии Шютца взял в аренду профсоюз. Но я думаю, для роли председателя цехкома он никак не подойдет.

Озадаченный Зиммлер непонимающе приподнял свои жиденькие брови и вдруг догадался.

— Не-ет, никак не подойдет, — как эхо отозвался он и хлопнул Шютца по плечу. — Ну, никак, Вольфганг, а?

Вечером они вселялись в один из бараков городка общежитий. Он стоял под соснами и пахло в нем перегретыми радиаторами и мастикой.

Шютц до конца смены пробыл в боксе, наблюдая за монтажом аппаратуры первого циркуляционного цикла, знакомился с людьми, с которыми вместе работать. Предстал перед Варей Кисловой, сдержанной женщиной с большими глазами, о которой Зиммлер сказал, что она заткнет за пояс всех инженеров-сварщиков, каких ему доводилось видеть. На ходу обменялся рукопожатием с Володей Кисловым, главным инженером. Небрежной походкой к нему подошел Вернфрид, неизвестно чему улыбающийся.

— Я так и думал, что бригадиром поставят тебя. Знаешь, против чего я? Когда мне втемяшивают, что я при любой погоде должен ровно во столько-то ноль-ноль стоять под ружьем, а для меня не подвезли боеприпасов.

— Мне всегда больше нравилось, когда человек говорит, не против чего, а за что он, — ответил Шютц, на что Вернфрид, буркнув: «Это кому как…» — преспокойно зашагал дальше.

Некоторое время Шютц следил, как укладывает трубопровод Эрлих. Ему было двадцать с небольшим, и на шее он носил тоненькую цепочку с блестящей зеленой «капелькой».

— Большие у вас перебои с работой? — спросил Шютц.

Эрлих отступил сначала на несколько шагов, внимательно оглядывая уложенный отрезок трубопровода.

— Комар носа не подточит, а? — спросил он с довольным видом и только тогда повернулся к Шютцу:

— Перебои? За глаза хватит! Поставщики, черт бы их побрал, подводят со сроками. Бывает, и мы подводим. Но мы понадежнее других, если, конечно, смежники не подложат свинью. А еще голова кругом идет от изменений в проекте. Строительство вроде нашего длится годы. А раз такое дело, то и наука на месте не стоит — так нам объяснили. Все, что там в Ново-Воронеже придумают, немедленно по почте пересылают сюда. Володя, сам понимаешь, сразу хватает нас за загривок. Но это все еще полбеды, как-никак улучшение! Но не дай бог, что-то требуется решить на месте, а это по части генподрядчиков: начальство норовит запросить самые верха. Счастье наше, что есть Кислова. Она многое сглаживает. Говорит, так, дескать, это надо делать и так! Ну, мы и делаем, и до сих пор это всегда было наилучшим решением.

Проблемы стройки. Повсюду они разные и всюду одинаковые. Шютц, шедший по освещенной ярким искусственным светом улице, выложенной необработанными бетонными плитами, — он направлялся к своему общежитию, стоящему среди сосен, — мысленно говорил себе, что и люди повсюду и разные и одинаковые. Парня вроде Вернфрида следует держать в узде, а на такого, как Эрлих, всегда можно положиться. А его, Шютца, день придет, когда он со сварочным аппаратом станет рядом с Юрием и Зиммлером. Тогда он докажет своему Штроблу, чего сто́ит!