Теперь следовало поговорить со специалистами. Шипов взял телефонную трубку и попросил, чтобы его соединили с управлением охотничьего хозяйства.

— Товарищ Сысов? Полковник Шипов вас беспокоит. Мне хотелось бы повидаться с вами… Рад буду видеть.

Положив трубку, Виктор Петрович вызвал дежурного офицера.

— Заведующего управлением охотничьего хозяйства товарища Сысова немедленно проводите ко мне.

Когда в кабинет вошел невысокий пожилой человек с небольшой холеной бородкой, Виктор Петрович рассказал ему обо всем случившемся и о своих предположениях.

Сысов внимательно слушал, хотя часто хмыкал и было явно заметно, что только уважение к чину собеседника заставляет его сдерживаться. Едва Виктор Петрович смолк, как Сысов, взволнованно теребя бороду, горячо заговорил:

— Это афера! Мне вспоминается рассказ директора заповедника, Медведева. Он в прошлом году был на пушном аукционе в Ленинграде. За три дня до начала аукциона среди представителей различных иностранных фирм пронесся слух, что на аукцион прибыл крупный промышленник Френк. Закупщики и корреспонденты иностранных газет переполошились. Что надо этой акуле на аукционе, ведь Френк никогда не интересовался пушниной? На все вопросы Френк отвечал уклончиво. На аукционе он не купил ни одной шкурки, пока не дошло дело до соболиных. Начались торги. Цены взлетели небывало высоко. Френк поднялся и предложил за десять живых соболей цену вдесятеро большую, чем за все вязки. Несколько миллионов золотом! Но получил отказ.

— А чем вы объясните повышенный интерес к соболям за последние годы?

— Только теперь — последние десять лет — мм практикуем разведение соболей в неволе. Долгое время подобные попытки терпели неудачи. Была плохо изучена биология соболей. Зверюшки не размножались в неволе. Ошибочно считали, будто гон, спаривание соболей, происходит в конце зимы или ранней весной. В эту пору и соединяли самцов и самок. Известный наш ученый, профессор Петр Александрович Мантейфель, в начале тридцатых годов доказал, что гон у соболей и куниц бывает, как ни странно, летом, с середины июня до середины августа. Беременность соболюшки продолжается 8–9 месяцев. Вокруг открытия Мантейфеля долгое время шла борьба. Но в конце концов его точка зрения, подтвержденная многочисленными опытами и наблюдениями, победила. И тогда у нас стали создавать соболиные фермы.

— Сколько надо времени, чтобы создать крупную соболиную ферму, если украдено восемь соболей? — поинтересовался Виктор Петрович.

Сысов ответил, не задумываясь:

— Примерно лет десять. Тогда на ферме может быть в среднем… около десяти тысяч соболюшек. Если не больше. Я беру минимальную цифру.

— Ясно. — Шипов поднялся, давая понять, что разговор окончен, и сердечно поблагодарил охотоведа. После ухода Сысова полковник попросил, чтобы его срочно соединили с Тимофеевым. Но разговор Виктора Петровича с майором состоялся лишь поздно ночью.

* * *

Собаки лениво перебирали лапами, поднимаясь на взгорки, а когда спускались в распадки, пустые легкие нарты били их по ногам. Владимир шел за нартами по проторенной тропе, едва припорошенной хрустящей изморозью. Он понимал, что собаки ленятся, но не чувствовал себя в праве прикрикнуть на них. Он не смел даже командовать собаками, которых дал ему дед Василий, чтобы он мог быстрее добраться до дома.

Опозорился на всю тайгу! Теперь охотники при встрече будут смеяться ему в лицо. Ведь надо же сделать такую глупость: привезти в отделение милиции двух уважаемых охотников и сказать, что это они установили в запаснике таинственный прожектор.

Правда, в милиции очень обрадовались находке, долго и придирчиво расспрашивали Владимира и первым же самолетом фонарь отправился в областной центр с приложенной к нему картой с точным указанием места, где он был обнаружен. Однако сразу выяснилось, что Владимир зря оговорил братьев. Их запасник, оказывается, находился на кедре у Царь-сопки, а то дерево, где Владимир нашел фонарь, было на пятнадцать километров северо-восточнее, в верховьях речки Соленой.

Начальник районного отделения милиции, зная горячий, безудержный нрав братьев, решил немного задержать их, чтобы Владимир мог спокойно добраться до дома, не опасаясь, что ему надают тумаков, и, кстати, дождаться распоряжений по поводу этого дела из областного центра.

Взяв с братьев подписку о невыезде из районного центра, он с миром отпустил их. Сидя в чайной, те рассказывали всем встречным, какую подлость совершил молокосос Казни, пасынок известного и уважаемого человека. Уж коли им доведется встретиться в тайге, они надолго отобьют у него охоту путать честных людей со шпионами…

Владимира их похвальба нисколько не смущала: мало ли что говорят люди в чайной. Его беспокоило другое — всю жизнь его теперь будет преследовать эта смешная и нелепая история. Владимир шел, не отдыхая, целые сутки, надеясь усталостью притупить чувство стыда за свой опрометчивый поступок.

«А еще собирался стать настоящим следопытом, — корил себя Владимир. — Куда там! Не разобравшись толком, накинулся на почтенных людей. Подбил на это дело такого уважаемого человека, как дед Василий! Ой, сколько глупостей натворил…»

Только свернув на тропу, ведущую через перевал, и почувствовав приближение непогоды, Владимир ускорил шаг.

Ночью, в пургу перевала ему не преодолеть. Он решил переждать пургу в заброшенной охотничьей землянке, о которой знали лишь отчим да он.

Он думал, что, добравшись до землянки, устроенной под корнем поваленной бурей лиственницы, он сможет спокойно переночевать, отдохнуть, собраться с мыслями. Оттуда два дня ходу и — заповедник. Кстати, если отчим пошел в областной центр коротким путем, то, возможно, они там встретятся.

Владимиру очень хотелось рассказать дяде Епифану, которого он звал отцом, о своих злоключениях, услышать от него добрый совет. Как-никак тот вырастил его, к тайге приучил…

К полудню Владимир достиг распадка, по которому они с отчимом всегда сворачивали в сторону моря. Отсюда до землянки оставалось восемь часов ходу. Владимир развел костер, пообедал куском жаренной на углях медвежатины, выпил две кружки чаю, чтобы уж больше не останавливаться и до наступления ночи добраться до землянки.

Собаки, наевшись юколы, спали, а Владимир сидел и думал о превратностях человеческой жизни и о том, что даже самые благие дела надо долго обдумывать, прежде чем совершать их.

Хорошо отдохнувшие собаки бежали быстро. Подмерзший наст прочно держал нарты. Владимир слезал с них, когда собаки брали подъем на сопку, садился снова и притормаживал остолом, когда упряжка стремглав спускалась с горы.

Время летело незаметно. Пошел редкий снег, потянуло студеным ветерком, который покалывал щеки, забирался под шинель.

Темнело. Казалось, что на свете остался только серый цвет. Серый снег, серые, в дымке, деревья, серое небо. Потом на несколько минут синие краски хлынули на землю и вслед пришла темнота. Ветер усилился. Глухо загудели вершины.

Владимир стал что было силы погонять собак, но они мало нуждались в крике. Они тоже понимали, что идет пурга, и старались изо всех сил. Вот они рванулись еще быстрее, вихрем слетели с крутобокой сопки, едва не разбив нарты о ель. Ветер донес запах дыма. Через несколько минут Владимир остановился у вывороченного корневища лиственницы. На пороге землянки стоял человек.

— Отец! — крикнул Владимир.

По возгласу пасынка Казни догадался, что тот чем-то взволнован.

— Что случилось? — старик сумрачно посмотрел на нежданного гостя. — Заходи.

— Я сейчас. Только собак покормлю. Мне столько тебе надо рассказать, отец. Ты просто представить себе не можешь, сколько я глупостей натворил. В тайге что-то случилось. Кого-то ищут.

— Не мельтеши. Управишься с собаками — все по порядку расскажешь. Много еды псам не давай. Видать, днем их только что кормил. Дай по полрыбины — и хватит. — Старик вернулся в землянку.

Скунс сидел, сунув руку за пазуху. Вид у него был настороженный и злой.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: